XV
Спустя три года после смерти Гаспара, в одно меланхолическое сентябрьское утро у опушки эппштейнского леса, там, где развертывался свежий зеленеющий луг, сидел на дерновой скамье молодой человек, который держал на коленях бумагу и рисовал на ней кряж старого дуба.
Он часто прерывал свою работу, устремляя беспокойный взор в ту сторону, где расстилалась лужайка. Казалось, он ожидал кого-то, но никто не являлся.
Прошло около часа, когда на одном конце луга показалась молодая девушка. Художник встал со своего места и пошел навстречу. Художник был Эверард, девушка - Роземонда. Эверард был одет в простой и живописный костюм; в его приятном лице выражалась глубокая грусть.
- Здравствуй, Эверард, - сказала Роземонда, и они сели на дерновую скамью.
- Вот, Роземонда, - сказал Эверард, показывая ей свою работу, - я окончил этот рисунок, и благодаря вашим вчерашним советам он вышел очень недурен.
- Хорошо, но тень этой ветви придала бы больше эффекта, - заметила девушка и сделала карандашом несколько поправок.
- Как вы добры, Роземонда, как вы снисходительны к вашему беспонятному ученику! - сказал Эверард, поцеловав ее руку.
- Какой вы ребенок, - проговорила девушка. - Я могу гордиться, что возвращаю германскому дворянству одного из исторических его представителей, который был обречен на низкую долю. Сколько успехов в три года! Теперь что будут значить перед вами все мотыльки венского двора?
- Нет, - отвечал Эверард, - не от наук я ожидаю своего счастья, Роземонда; к чему крылья орлу, заключенному в клетку? С тех пор как я стал мыслить, я глубже чувствую тяжесть своей судьбы; и если бы я не находил отрады в вашем присутствии, я упрекнул бы вас за ваши уроки. Быть может, настанет время и мы будем оплакивать этот роковой дар, который я получил от вас.
- О! Я никогда не буду раскаиваться в том, что возвратила отечеству потомка одной из знаменитых германских фамилий.
- Я сын, забытый отцом! - сказал Эверард, грустно покачав головой. - Я никогда не буду знаменитым полководцем, как мой дядя; мне суждено быть героем разве какой-нибудь страшной легенды.
- Эверард, - сказала Роземонда, - у вас опять грустные идеи!
- Что делать! Я чувствую, что моя странная, загадочная судьба соединена с другим миром. Я тень, призрак, а не человек.
Эверард погрузился в размышления.
- Окончили ли вы историю тридцатилетней войны? - спросила Роземонда, прервав тягостное молчание.
- Да. Благодарю вас, Роземонда: вы раскрыли передо мною летописи минувших времен, ввели меня в неизвестный мне мир, и теперь моя жизнь как будто стала полнее. Роземонда, когда я произношу свои горькие жалобы на судьбу, не слушайте меня; я несправедлив к вам. Но верьте, в глубине сердца я люблю вас, как сестру, и почитаю, как свою мать.
- Эверард, - сказала Роземонда, приняв серьезный тон, - я знаю ваше прекрасное сердце, но порицаю ваши печальные идеи. Почему вы верите в судьбу, а не верите в Провидение? Вам недоставало умственного образования, но Провидению угодно было избрать меня вашею наставницею - и я исполнила свой долг. К чему же теперь ваше сомнение, ваша грусть?
- О! Я буду весел, Роземонда, покуда вы будете здесь.
Молодые люди подали друг другу руки и вместе пошли в домик егермейстера.
Из этого разговора Эверарда с Роземондою можно видеть, как протекала уединенная их жизнь в продолжение трех лет. Пустынник эппштейнского леса и монастырская пансионерка делились друг с другом своими заветными мыслями и чувствами. Одна только тайна оставалась в душе Эверарда - его загадочные видения. Эверард как будто боялся изменить жительнице священной могилы и только вполовину открывал Роземонде таинственные явления Альбины. Но, вероятно, тень умершей матери, беседовавшая с Эверардом таинственным языком природы, в это время смущала его сердце если не упреками, то по крайней мере, какими-нибудь жалобами. Мечтатель выходил из своего грота часто в глубокой меланхолии и, встретившись с Роземондою, заливался горькими слезами и печально намекал на свою страшную будущность. В такие дни не утешали его и речи Роземонды, которая, со своей стороны, с нежным участием сестры заботилась об образовании этого дикаря. История, география, рисование, музыка, языки французский и английский - все это было теперь знакомо Эверарду.
Ничего нет проще, как рассказать историю Эверарда и Роземонды в последние три года. Их жизнь была однообразна; что было вчера, то повторялось на другой день. Утром Эверард оставлял красную комнату, которая была любимым и единственным его приютом в замке, сходил в подземелье и молился на могиле своей матери. После молитвы он отправлялся в дом Джонатана, где ожидала его юная наставница. Молодые друзья проводили время в занятиях и прогулках. Вечер обыкновенно посвящался семейным удовольствиям; зимой все садились возле пылающего камина, а летом собирались у ворот хижины и любовались заходящим солнцем либо мерцанием загорающихся звезд. Джонатан или Роземонда иногда рассказывали какую-нибудь чудесную легенду. Часто Роземонда играла на клавесине или вместе с Эверардом читала интересную книгу.
Самая нежная привязанность соединяла эти два юные сердца. Эверард и Роземонда давно уже любили друг друга, но слово "люблю" никогда не вырывалось из их уст. Надо было ожидать какого-нибудь случая, который открыл бы им самим эти заветные чувства. Этот случай скоро представился.
XVI
В один из дней в конце декабря егермейстер, возвратившись с охоты, нашел в своем доме письмо. Это письмо было от Конрада, от которого уже три года не приходило никаких известий. Конрад не говорил ничего о своей службе, но обещал скоро увидеться со своими друзьями. Это известие обрадовало добряка егермейстера.
- Добрый, благородный Конрад! - сказал он, прочитав письмо, - он не забыл нас. За обедом выпьем за его здоровье.
Джонатан сдержал свое слово и выпил несколько лишних рюмок за здоровье Конрада; его сердце развеселилось, язык развязался. После обеда Джонатан сел в большое кожаное кресло; молодые люди заняли место напротив него на простой скамье. Погода была пасмурная, снег падал большими клочьями; в комнате егермейстера резвый огонек трещал в камине. Понятно, что предметом разговора был Конрад. Джонатан знал Конрада с самого детства и рассказывал про его молодость, его уединенные прогулки и мечтательность; наконец зашла речь и о том времени, когда молодой граф фон Эппштейн сделался привычным гостем старика Гаспара и мужем Ноэми. В начале этого рассказа молодые люди удвоили свое внимание. Комната была освещена огоньком, пылавшим в камине, и этот свет падал лишь на егермейстера, тогда как Эверард и Роземонда оставались в тени.
- Вот как я заметил, что Конрад любит Ноэми, - говорил егермейстер, увлекаясь воспоминаниями о былом. - По какому-то непостижимому случаю они всегда встречались друг с другом. Куда ни пойдет Ноэми, на дороге как раз появится и Конрад, то с ружьем за плечами, то с книгою в руке; подойдет к ней как будто мимоходом и заведет разговор. И нашей Ноэми, бывало, не сидится дома; то в лес, то куда-нибудь к соседям - все надо идти непременно, и Конрад тут как тут - идет по следам. Я был тогда еще молод, и, на мой взгляд, клянусь, это казалось неспроста.
Эверард и Роземонда невольно подумали о себе. И они, как будто покоряясь какой-нибудь магнитной силе, часто встречались на одной тропинке, не объясняя себе, как и почему это случалось.
- Я помню еще один день, - продолжал Джонатан, - тот день, когда собака Гаспара заела ручного жаворонка Ноэми. Ноэми принялась плакать: страх как любила она своего жаворонка, который порхал летом на свободе в лесу, но, заслышав голос своей воспитательницы, подлетал к ней и на ее руке распевал мелодичные песни. Конрад узнал несчастье Ноэми и, не говоря ни слова, ушел в лес; он возвратился вечером в изорванном платье и с окровавленными руками и подал безутешной Ноэми пять маленьких пташек. Ноэми чуть не прыгала от радости.
В эту минуту руки молодых людей встретились и соединились по какому-то невольному движению. Роземонда вспомнила одну неожиданную услугу Эверарда. Как-то раз она начертила на бумаге план маленького садика, который она обрабатывала своими руками в монастыре Священной Липы. Она с сожалением вспоминала об этом садике, усаженном кустами белых роз, смородиною и разными цветами. На другой день, прогуливаясь в саду Джонатана, она вскрикнула от радости и удивления: в одном углу расцвел точь-в-точь такой же садик, какой она оставила в монастыре. Рассказ о жаворонке напомнил Роземонде этот случай, и она пожала руку Эверарда, как будто благодаря его за удовольствие, доставленное ей в тот день.
- Они были невинны, словно Божьи дети, - продолжал Джонатан, - и я не вижу в том греха, что они полюбили друг друга. Я сватался в то время за мою добрую Вильгельмину и понимал их лучше, чем они сами. Случилось, что Ноэми захворала, хоть, благодаря Богу, не опасно, но должна была просидеть в своей комнате несколько дней. Конрад тоже пригорюнился. Встретишь, бывало, его в лесу, он бродит такой мрачный и угрюмый. Я понял, в чем дело, потому что и я не мог видеться в это время с Вильгельминою.
Эверард и Роземонда, со своей стороны, также поняли загадочную грусть, которая стесняла их сердце, если какой-нибудь случай разлучал их на несколько дней.
- Как же они открылись в своих чувствах? - спросил Эверард дрожащим голосом.
- Любовь не имеет нужды в словах, - отвечал Джонатан. - В один день они сидели у ворот нашего дома и, кажется, читали какую-то книгу; они были так близко друг от друга, что один упивался дыханием другого; вдруг, не знаю, как это случилось, их уста слились, и тогда без слов объяснилось все: они любили друг друга.
Между тем как Джонатан рассказывал это в простоте своего сердца, Эверард и Роземонда невольно приближались друг к другу; их дыхание сливалось, трепетные уста приближались и вдруг, по какому-то неодолимому очарованию, соединились вместе. Этот первый поцелуй любви продолжался не долее, как сверкание молнии; Эверард и Роземонда испугались самих себя и быстро отдалились друг от друга.
- Ну, дети, - сказал егермейстер, как будто нарочно окончив в эту минуту свой рассказ, - огонь гаснет, пора нам расстаться.
Голос Джонатана вывел молодых людей из упоения. Все трое встали со своих мест и, перекинувшись несколькими словами, расстались. Теперь Эверард и Роземонда поняли, какие чувства таились в их сердцах.
XVII
На другой день Эверард и Роземонда встретились в гроте. Нет нужды говорить, что, расставшись после вечернего свидания, ни тот, ни другая не могли сомкнуть глаз целую ночь. Эверард провел эту ночь в каком-то бреду и упоении. Он любил и был любим! Ему открылась новая жизнь; тысяча сладких воспоминаний явились в новом свете, тысяча радостных надежд заблистали в будущности. Теперь он не будет более грустить. Если горькая участь суждена ему в жизни, что до этого? Теперь возле него было другое существо, в котором он найдет сладкое, утешительное сочувствие. Радость играла в его сердце и блистала в его глазах, когда он увиделся с Роземондою.
Но Роземонда была задумчива и печальна. Она не могла простить себе, что уступила неодолимому влечению сердца. Не грозит ли это новым несчастьем Эверарду? Не подвергнется ли он новому гневу своего отца? И этим-то она должна заплатить Альбине за ее покровительство? Пример Конрада и Ноэми был в ее глазах. Изгнание, отчаяние, смерть - вот до чего довела эта святая любовь ее тетку. Эти мысли волновали ее душу.
Эверард, как только заметил Роземонду, которую он ожидал в гроте, тотчас бросился навстречу.
- Роземонда! - вскричал он. - Наконец вы здесь! Боже мой! У меня нет сил говорить, но выслушайте меня, Роземонда, позвольте мне сказать одно слово: я люблю тебя! Еще слово: Роземонда, любите ли вы меня?
Он упал на колени, устремив на Роземонду взор, искрившийся восторгом.
- Эверард, мой друг и брат, - сказала девушка с какою-то холодностью, - встаньте, поговорим по-братски, как и всегда. Вчера мы безмолвно высказали нашу тайну, и я не стану скрывать своих чувств: я люблю вас, как вы любите меня, Эверард. Да, повторяю вам эти слова, которые очаровывают мою душу: я люблю вас, как Ноэми любила Конрада, но подумайте о Ноэми и вспомните Конрада. Не раз вы говорили, что на горизонте вашей жизни грозит вам какое-то страшное несчастье. Эверард, я чувствую, что буду виновницею вашего несчастья, но я не переживу этого… Теперь остается одно: надо забыть нашу опасную мечту.
- То есть отречься от жизни, - возразил Эверард. - Да, эта мечта - моя жизнь. Нет, Роземонда, ничто на свете не может разлучить нас.
- Кто говорит о разлуке? - сказала Роземонда. - Мы можем остаться вместе с условием, чтобы жить по-прежнему, по-братски, с условием, Эверард, чтобы мой брат был защитою и опорою для меня. Если вы согласны на это, много еще счастливых дней будет в нашей жизни; признаюсь, дорого стоило бы моему сердцу вдруг отречься от вашей искренней дружбы. Но если мы с самоотвержением и твердостью будем сохранять свой долг, Бог поможет нам; будущее в его деснице.
- Выслушайте, Роземонда, - сказал Эверард, понявший тайную причину самоотречения девушки, - мой отец отказался от меня; я свободно могу располагать своею жизнью, и эту жизнь я посвящаю вам. И это воля Божья; он дает мне право располагать собою, потому что он допустил моего отца бросить меня, как бесприютного сироту.
- Эверард, повторяю вам, вспомните Ноэми…
- Ноэми умерла на эшафоте… Но наш союз не будет тайною, наш брак совершится в замке, и я не скрою этого даже от своего отца. Теперь я могу разгадать планы и чувства графа Максимилиана. Если бы я стал искать славы, если бы я явился ко двору, чтобы приобрести милость императора, тогда мой отец проклял бы меня. Но если я изберу безвестную жизнь в уединенном замке, если откажусь от славы и почестей, захочу унизить себя, как сказал бы мой отец, неравным браком, - это нисколько не оскорбит его, напротив, он будет рад этому случаю, чтобы прервать всякую связь со мною и предоставить все свои права и свою славу старшему сыну, Альберту; тогда он будет иметь законное основание отказаться от меня, как граф Родольф отказался от своего Конрада. Но нам не нужно будет оставлять замка и отечества; мой отец навсегда поселился в Вене, а мы будем жить здесь, в доме вашего отца, будем жить в безвестности, то есть спокойно и счастливо. Да, Роземонда, не наследник дома Эппштейнов предлагает вам свою руку, но безвестный, бедный изгнанник, который ждет своего счастья только от вас. И ужели вы откажете в этом вашему брату и другу?
- Эверард! Эверард! - отвечала Роземонда трепещущим голосом. - Вы, словно ребенок, мечтаете теперь о счастии, точно так же, как прежде мучили себя предчувствием горестной будущности. Мечтатель! Вы не знаете, что здесь лучше не мечтать?
- Роземонда! - вскричал Эверард. - Я верю, что вы отвратите это несчастье, которое я предвидел в своей будущности. Но если вы отвергнете меня, я стану думать, что вы побоялись разделить со мною горький дар, назначенный мне судьбою.
- Не говорите этого, - с живостью возразила Роземонда, - я боюсь сделаться причиною ваших несчастий, но разделить их с вами, клянусь вам, будет для меня истинною радостью.
- В таком случае будьте подругою моей жизни, Роземонда; после этого пусть будет, что угодно судьбе. Что мне до будущего, если вы дадите мне хоть один день блаженства?
Эверард говорил с таким жаром, с таким красноречием, что Роземонда невольно покорялась ему как очарованная. Она оглянулась кругом на эти места, где провела столько тихих и счастливых часов вместе с Эверардом, и в ее сердце проснулись непонятные, таинственные чувства. Но минута размышления, и она почувствовала новые силы; к ней возвратились прежние мысли и прежняя твердость.
- Брат! - сказала она решительным тоном. - Мы не должны решать свою судьбу в одну минуту. Будем хладнокровны и спокойно взглянем на нашу будущность, на тот путь, по которому мы решаемся идти.
- Так вы не любите меня! - вскричал Эверард.
- Бог свидетель, что я люблю вас от всего сердца. Клянусь вам, что, если я не буду принадлежать вам, я не буду принадлежать никому в мире, кроме Бога. Но выслушайте меня. Мне кажется, что судьба отомстит нам, если мы предадимся нашей радости без всякого испытания; меня учили предоставлять все дела воле одного Бога. Я требую от вас терпения. Быть может, я уже совершила преступление, когда позволила себе забыть это правило и увлеклась химерическими надеждами; быть может, я оскорбила этим память наших матерей.
- О! Моя мать благословляет вас, Роземонда, за своего сына, которому вы даете новую, радостную жизнь. И вот, Роземонда, от ее имени, - да освятит это имя мою мысль и действие, - от ее имени примите это кольцо, которое принадлежало ей; возьмите его из любви к ней и ко мне, пусть это будет обручальным кольцом.
- Вы хотите этого, Эверард?
- Я прошу об этом.
- Я принимаю. Но выслушайте мои условия. С этих пор мы будем жить как брат с сестрою; никогда ни одного слова о любви не будет сказано между нами, и мы со спокойствием и доверенностью будем ожидать всего от времени и от Провидения.
- Но будет ли когда-нибудь конец этому жестокому, страдальческому испытанию? - спросил Эверард.
- Через два года. В тот день, как исполнится нам обоим двадцать лет, вы откроете свое намерение вашему отцу, и тогда увидим, что будет.
- Через два года! Боже мой, два года! - повторял Эверард с меланхолическим видом.
- Да, мой брат, - сказала Роземонда, - с этой минуты я буду вашей невестой в своем сердце, но па словах я буду вашей сестрою.
XVIII
Роземонда наслаждалась тихой радостью; ее утешала мысль, что, победив увлечение сердца, она исполнила свой долг, внушенный голосом совести. Что касается Эверарда, он оставил свою невесту, упоенный любовью и восторгом.
- Два года, - говорил он, - пролетят как один день; я буду видеться с нею и докажу ей свою любовь и нежность. В планах и чувствах моего отца, кажется, я не ошибся. Впрочем, можно сделать один опыт, стоит только потревожить его сердце какими-нибудь самолюбивыми мечтами о моей будущности: тогда мой знаменитый родитель согласится на все, лишь бы отвязаться от своего беспокойного сына. Да, это так, я сейчас напишу ему письмо. Бог простит мне эту хитрость. Но сначала перечитаем записку, где мой отец отказывается от своей власти надо мною, если я откажусь от своих прав.
Эверард говорил о записке, которую граф Максимилиан прислал на имя Джонатана. Эта записка, как драгоценный акт, хранилась в красной комнате, куда Эверард направил теперь свои шаги, мечтая о счастливом результате придуманной хитрости. Но только он переступил через порог своей комнаты, как явился перед ним мрачный, одетый в траурное платье граф Максимилиан. Эверард невольно вздрогнул.
Граф Максимилиан принадлежал к разряду тех дипломатов, для которых прямая линия кажется самым длинным путем от одной точки к другой. Наблюдая со стороны приемы и голос графа, можно было бы угадать, что под своими оборотами и перифразами он таил какую-то цель, которой не терял из вида; казалось, он хотел изучить своего сына, прежде чем произнесет таинственное слово, которым, как искусный дипломат, он думал заключить свою речь.
- Граф!.. - проговорил изумленный Эверард.
- Называйте меня отцом, Эверард, - отвечал Максимилиан. - Обнимите меня, сын мой.
Эверард не трогался с места.