Розовые кусты Ингеборг, точно дрессированные, покорно терпели непогоду у стен дома и вокруг беседки. Гордость матушки Карен - клумба с лилиями выглядела так, словно ее несколько часов продержали в крепком растворе щелочи.
Плита на кухне трижды гасла. Олине поминала и Судный день, и геенну огненную, плакала и причитала.
Служанки носились по дому, забыв, что и в какой последовательности им следует делать. Бывало, что Олине раза два в год теряла рассудок, но с каждым разом все больше.
Андерс забежал за кухню, он только что распорядился убрать лодки в сараи и хотел выпить кофе.
Увидев, что там творится, он добродушно заметил:
- Не беда, Олине. Если ты когда-нибудь и лопнешь пополам от злости, тебя хватит на обе половины!
- Но у каждой будет только по одной руке и ноге. Не мешайся под ногами, щенок! - сердито ответила она и бросила в него деревянным башмаком.
Но кофе он получил. Таков был закон. И принес за это две охапки березового хвороста на растопку.
Работники убрали лодки и теперь закрепляли на причалах все, что осталось непривязанным.
На флагштоке висел жалкий обрывок флага, большую его часть унесло ветром. Этот обрывок можно было принять за издевательский пиратский флаг.
Но хуже всего был дождь. Он так стучал по крыше и водостокам, что действовал на нервы матушке Карен.
В людской протекла крыша. Служанки и работники бегали с ведрами и ушатами, спасая от воды постели и укладки.
Фома плашмя лежал на крыше, пытаясь залатать дыру, но ему пришлось отказаться от этой затеи.
В проливе уже несколько часов пыхтел "Принц Густав", но все не мог приблизиться к Рейнснесу.
Люди, отрываясь от своих занятий, то и дело поглядывали в его сторону. Никак "Принц Густав" припадает на один бок? Да, похоже на то.
Шли жаркие споры, поднимать ли поврежденный флаг. Запасного в Рейнснесе не оказалось. Матушка Карен была решительно против. Никто не виноват, что непогода унесла с собой половину флага, но такой флаг на флагштоке будет выглядеть как оскорбление.
Нильс хотел послать Фому к одному из арендаторов, чтобы взять флаг взаймы.
Но Дина воспротивилась. Прежде чем Фома вернется, Юхан будет уже дома - и флаг не понадобится.
Вениамин несколько раз выбегал на улицу посмотреть, где пароход, и каждый раз его приходилось переодевать во все сухое.
Не выдержав, Олине крикнула на весь дом, что мальчишка дикарь и Стине должна лучше следить за ним.
Высоким звонким голосом Вениамин крикнул ей в ответ:
- Нет, Олине, я не дикарь! Я язычник!
Ханна серьезно кивала, выражая свое согласие, и помогала Вениамину расстегивать многочисленные пуговицы. Их любовь и дружба были незыблемы. Ханна как тень ходила за Вениамином. Если он падал в ручей, падала в ручей и Ханна. Если Вениамин разбивал колено, плакала за него Ханна. Когда Олине назвала его язычником, Ханна подняла рев и не успокоилась до тех пор, пока Олине не назвала язычницей и ее.
Из дверей, окон и щелей летели звуки виолончели. И уносились прочь, подхваченные шквалами ветра.
Дождь, как водяная арфа, выводил свою мелодию.
Дина была несокрушимой скалой, тогда как весь дом, перевернутый вверх дном, и вся усадьба крутились и пенились, точно сливки в маслобойке. Она не вмешивалась в эту неразбериху. Хаос как будто не касался ее.
Людям необходимо порой испытывать сильные чувства. Когда пароход был уже почти у берега, Дину стали звать вниз. Слышались топот на лестнице, хруст ракушек на дорожках, звон посуды в кухне и в буфетной, хлопанье дверей.
Наконец в доме все стихло - на берегу приветствовали сына Иакова. Далекие крики "Ура!" и гудок парохода долетали сюда вместе с ветром и слышались довольно отчетливо.
Дина словно только этого и ждала. Чтобы спуститься по аллее и приветственно помахать рукой. Не смешиваясь ни с кем. Может, ей хотелось встретить его одной, чтобы понять, каким он стал.
Но все получилось совсем не так, как ждали, хотя люди уже смирились и с непогодой, и с опозданием парохода.
"Принц Густав" издал привычный гудок, собираясь следовать дальше. Андерс и Нильс сами встречали на шлюпке возвратившегося наконец домой сына Иакова. Один из работников схватил шлюпку за нос и провел ее между камней.
Дождь временно затих. Дина остановилась в дверях и смотрела вниз, на аллею.
Юхан, стоя среди своих сундуков, с улыбкой поднял шляпу и приветствовал людей, толпившихся между камнями и причалами. Рядом с ним стоял смуглый высокий человек в кожаной шляпе.
По всему берегу, рвущиеся вместе с ветром на север, пестрели платки, шали и юбки. По разъяренным небесам неслись тучи.
Неожиданно ударила молния. Вспыхнуло пламя. Красное, жирное, злобное.
- На хлеве крыша горит! - крикнул кто-то из работников.
Люди забегали, все смешалось.
Богослов богословом, "Принц Густав" "Принцем Густавом", они и сами как-нибудь обойдутся.
Толкая друг друга, люди со всех ног бросились к хлеву.
Фома первым оказался с топором на коньке крыши. Черный от сажи, он с бешенством рубил загоревшиеся доски и сбрасывал их вниз, по земле рассыпались искры. Никто не знал, откуда у Фомы такое проворство и сила. Никто не учил его, что ему делать.
Неожиданно в толпе возникла Дина, она властно отдавала короткие приказы:
- Андерс, выводи животных! Сперва лошадей! Нильс, давай мокрый парус на сено! Эверт, принеси еще топоры! Гудмунд, закрой загон! Девушки, тащите ведра с водой!
Ее голос перекрывал и шум ветра, и треск горящего дерева. Она стояла широко расставив ноги, волосы черной стаей вились вокруг головы.
Синяя муслиновая юбка с шестью широкими складками впереди казалась парусом, противостоящим ветру.
Взгляд ее был холоден и полон внимания. Она не спускала глаз с Фомы и одним этим как будто удерживала его на крыше.
А голос был похож на крик ворона. Громкий и сердитый.
Вскоре еще несколько человек вскарабкались по стремянке, приставленной Фомой к крыше, и бросились помогать ему.
Дождь, который последние сутки, как чума, косил все на земле и на море, вдруг прекратился. Но ветер был преисполнен коварства и злобы.
Люди метались с мокрыми парусами и мешками, гасили искры, находящие себе сухую поживу.
Несколько горящих досок рухнули на сено, лежавшее на чердаке хлева, и угрожали запалить все кругом.
- Андерс, следи за сеном! Держи там мокрые паруса! - кричала Дина.
Люди мгновенно оказывались там, где были нужны их руки. Ведра, поставленные с утра в людской под текущей крышей, вмиг перекочевали к хлеву. Остальные принесли из кухни и погребов.
Слава Богу, что все было мокрое - трава, стены. Все было пропитано водой. Искры шипели и гасли.
- Недосмотрел сегодня Господь за нашей крышей! - бросил Андерс, пробегая мимо Дины с мокрым свернутым парусом на плече.
Она даже не взглянула на него.
"Принц Густав" срочно бросил якорь, на воду спустили шлюпки. И вскоре уже матросы и пассажиры-мужчины устремились вверх по аллее, чтобы принять участие в тушении пожара.
Хлев стоял далеко от берега. Выше дома и всех дворовых построек. Носить воду из моря было неблизко.
Кто-то бросился к колодцу между хлевом и домами. Но там дело шло медленно, выигрыш был невелик.
Мужчины и женщины выстроились цепочкой от хлева до берега. Их было недостаточно, чтобы передавать ведро из рук в руки, приходилось пробегать с ведром несколько метров.
И тем не менее вскоре ведра уже взлетали с земли на крышу хлева.
Матросы работали не щадя сил. Слышалась брань, проклятия и крики "Ура!".
Штурман с капитаном тоже тушили пожар. Они сбросили с себя кители, фуражки и смешались с общей толпой.
Машинист-англичанин говорил громовым басом на своем ломаном норвежском, которого никто не понимал. Шея и плечи у него были как у моржа, и он привык таскать тяжести.
На крыше рядом с Фомой работали еще трое. Они обвязались веревками и ходили по крыше, точно по палубе в бурю, им помогала держаться на ногах ловкость, а иногда и ветер. Двое работали топорами, двое принимали ведра с водой.
Больше всего пользы было от топоров. Вскоре четверть крыши с восточной стороны была уже содрана и дотлевала на земле.
Теперь ветер добрался до сена, которое лежало под уцелевшей пока частью крыши и потому не было прикрыто мокрыми парусами.
Словно по мановению волшебной палочки сено пришло в движение. Закрутилось столбом. Взвилось над стоявшим без крыши хлевом. Сделав круг над людьми, оно уносилось к морю.
- Нильс! Сено! Давай еще паруса!
Голос Дины с такой легкостью преодолел сопротивление ветра, что капитан на мгновение удивленно поднял голову.
Нильс был занят и не слыхал приказа. Зато другие услышали его, принесли паруса, и сено быстро затихло.
Люди не замечали, как идет время. Покинутый "Принц Густав" одиноко покачивался на воде.
Ханна и Вениамин бегали в толпе и жадно впитывали в себя все, что происходило вокруг. Грязь и глина засохли у них на ногах, нарядная одежда была безнадежно испорчена. Но на это никто не обращал внимания.
Когда люди справились с огнем и лишь отдельные небольшие столбики дыма, поднимавшиеся над разбросанными по земле досками, напоминали о том, что пожар мог уничтожить все, Дина оторвала взгляд от крыши хлева. Она повернулась всем своим большим, нывшим от напряжения грязным телом и поставила ведро на землю.
Плечи у нее опустились, словно из нее вышел весь воздух. Спина сгорбилась.
Она отбросила с лица волосы движением лошади, которой хочется увидеть солнце. На небе синел широкий просвет.
Тогда она поймала на себе незнакомый взгляд.
Я Дина. Мои ноги - сваи, уходящие в землю. Моя голова невесома и принимает все: звуки, запахи, краски.
Картины вокруг меня находятся в движении. Люди. Ветер. Острый запах обгоревшего дерева и сажи. Сначала я вижу только глаза, без головы, без туловища. Они словно частица моей усталости. В них можно отдохнуть.
Я никогда не видела такого человека. Пират? Нет! Он пришел из Книги Ертрюд! Это Бараева!
Где я была так долго?
ГЛАВА 10
О, если бы ты был мне брат, сосавший груди матери моей! тогда я, встретив тебя на улице, целовала бы тебя, и меня не осуждали бы. Повела бы я тебя, привела бы тебя в дом матери моей. Ты учил бы меня, а я поила бы тебя ароматным вином, соком гранатовых яблоков моих.
Книга Песни Песней Соломона, 8:1, 2
Глаза были ярко-зеленые. Крупные черты лица, на щеках щетина. Нос самоуверенно взирал на мир, широкие ноздри были похожи на плуг.
Дине не требовалось наклонять голову, чтобы встретиться с ним глазами. Лицо у него было темное, обветренное, на левой щеке белел широкий шрам. Наверное, кому-нибудь оно могло показаться некрасивым и зловещим.
Большой серьезный рот. Верхняя губа изящно изогнута, точно лук Амура, уголки подняты вверх. Видно, Создателю все же хотелось придать некоторую мягкость этим чертам.
Каштановые, довольно длинные волосы были потные и сальные. Белая когда-то рубашка теперь была мокрая и вся в саже. Один рукав оторвался по шву и висел, как на нищем.
Талия была перетянута широким кожаным ремнем, который держал кожаные штаны. Человек был худой, костистый, как каторжник. В левой руке у него был топор.
Освобожденный Варавва. Он смотрел на нее. Как будто хотел рубануть…
Фома и этот незнакомец оба работали топорами. Один потому, что знал, что поставлено на карту. Дина. Рейнснес.
Другой потому, что случайно сошел на берег в этом месте и оказался на пожаре. Ему было весело тушить его.
- Потушили! - только и сказал он. Он еще не отдышался после схватки с огнем. Его широкая грудь вздымалась, словно кузнечные мехи.
Дина изумленно смотрела на него.
- Ты Варавва? - серьезно спросила она.
- Почему Варавва? - так же серьезно спросил он. По его выговору она поняла, что он не норвежец.
- Я вижу, тебя отпустили.
- Ну, значит, Варавва, - сказал он и протянул ей руку.
Она не приняла ее. Он замер.
- Я Дина Грёнэльв, - сказала она и наконец пожала его руку. Рука была потная и грязная. Большая ладонь, длинные пальцы. Но сама ладонь была такая же мягкая, как у Дины.
Он кивнул, будто уже знал, кто она.
- Сразу видно, что ты не кузнец. - Она показала глазами на его руки.
- Нет, Варавва не кузнец.
В голосах, звучавших вокруг них, слышалось облегчение. Все говорили только о пожаре.
Дина освободилась от его взгляда и повернулась к людям. Их было человек тридцать.
- Спасибо, люди! - крикнула Дина, как будто чему-то удивляясь. - Спасибо вам всем! Вы заслужили хорошее угощение. Мы накроем столы и в доме для работников, и в большом доме. Прошу всех быть нашими гостями!
В это время к Дине подошел Юхан и протянул ей руку. Он широко улыбался.
- Вот это возвращение! - сказал он и обнял ее.
- И не говори! Добро пожаловать, Юхан! Видишь, что у нас творится!
- Это господин Жуковский. Мы познакомились на пароходе, - представил незнакомца Юхан.
Незнакомец опять протянул Дине руку, словно забыл, что уже здоровался с нею. На этот раз он улыбался.
Нет, Варавва не кузнец.
К вечеру ветер утих. Люди сидели в домах. Но "Принц Густав" все еще стоял на якоре. Он задержался на несколько часов.
На случай нового пожара была выставлена стража. Так было надежнее. Дождя больше не ждали. В сенокос он ни к чему.
Андрее и Нильс хотели на другой же день ехать в Страндстедет, чтобы запастись лесом для ремонта и нанять рабочих. Крышу следовало починить не откладывая.
Ленсман и Дагни прибыли, когда пожар уже потушили. Ленсман добродушно бранил Дину за то, что ни усадьба, ни лавка с пакгаузами не были застрахованы. Дина спокойно обещала в будущем подумать о страховке. Ссориться из-за этого в присутствии пробста и богослова они не стали.
Матушка Карен семенила вокруг как наседка. И дивное дело, но суставы и ноги у нее почти не болели.
Олине одна орудовала на кухне - все служанки носили воду. Зато у нее прибавилось времени.
А обходиться без посторонней помощи она привыкла.
Зажаренный целиком теленок получился великолепно, хотя Олине и металась как угорелая между кухней и большой старой печью в поварне. Это была настоящая шахта с современными железными дверцами. Там и жарился молочный теленок.
Его принесли из поварни в лохани, под проливным дождем, еще до того, как они услышали гудок "Принца Густава".
А когда начался пожар, только хромая матушка Карен имела время, чтобы помочь Олине отнести его обратно в поварню.
Они сообразили, что праздничный обед на время откладывается.
Олине натерла теленка жиром и прикрыла как могла вощеной бумагой, чтобы он не пересох. Огонь был несильный.
Соус Олине могла приготовить в последнюю минуту. Прежде ей следовало обрести душевный покой. Тот, у кого сердце скачет галопом, никогда не приготовит соус без комков.
Перед тем как жарить теленка, Олине отбила отдельно каждое ребрышко и перевязала бока вокруг почек. Почки были ее гордостью. Они нарезались отдельно самым острым ножом и подавались как деликатес.
Толченые ягоды можжевельника наполняли ароматом всю кухню. Вообще-то можжевельник предназначался для дичи. Но теленок Олине был больше нежели просто жареная телятина. К нему полагался и можжевельник, и другие чудодейственные приправы.
Желе из красной смородины и морошка уже стояли в столовой в хрустальных вазах на ножках, накрытые салфетками. Чернослив настаивался на плите. Дрожащими руками Олине вынимала из него косточки, бегая от стола к окну и обратно.
Молодая картошка была мелковата. Служанки выскребли и вымыли ее еще накануне вечером. Всю ночь она стояла в погребе, залитая холодной водой. Ее собирались варить в четырех больших котлах в последнюю очередь.
Ведра из-под картошки девушки давно забрали на пожар. Второпях они вывалили картошку в большую квашню.
Теперь, когда опасность миновала, Олине начала причитать над квашней. Квашня была священна. В ней можно было ставить только тесто. Как бы не наслали на них бесовскую закваску или чего похуже в наказание за небрежное обращение с сосудом, предназначенным для теста.
- Прости нас, Господи, это ж все-таки пожар! - расстроено вздыхала она, роняя картофелины в котлы, где им предстояло вариться.
Когда пожар был потушен и все так или иначе приветствовали Юхана, люди разошлись, чтобы привести себя в порядок перед праздником.
У некоторых работников было всего по одной рубашке. И они не сразу скинули их, бросившись спасать хлеб от огня. Что могли, они теперь отряхнули, но чище рубашки не стали. Грязь можно было стряхнуть, а сажа красовалась как почетные знаки отличия.
Олине наводила последнюю красоту на свои произведения кулинарного искусства и одновременно распоряжалась, чтобы накрыли столы для матросов и пассажиров, помогавших тушить пожар.
Матушка Карен решила, что капитан, штурман, механик и попутчик Юхана будут есть за одним столом с хозяевами. Всех остальных она распределила по рангу в доме для работников. Там на козлы были положены столешницы, которые накрыли белоснежными простынями и украсили полевыми цветами.
Олине вспотела, но пребывала в отличном расположении духа. Ее руки мелькали над кастрюлями и котлами с завидной ловкостью и быстротой.
Настроение в доме для работников заметно поднялось еще до того, как подали угощение, потому что на столах появился ром. Команда расщедрилась и доставила на берег и законный груз, и тот, которым гостей угощали потихоньку.
Никто и не вспоминал о том, что пароходу уже давно следовало идти дальше на север.
Мужчины помогали накрывать столы, будто ничего другого никогда в жизни не делали.
По распоряжению матушки Карен ни вино, ни другие крепкие напитки в доме для работников не подавались. Но похоже, рома там было в изобилии. Его наливали словно из кувшина сарептской вдовы: сколько ни лили, а конца ему не было.
Правда, на благословенный пароход не раз посылались гонцы. Да и в окрестные усадьбы тоже мчались гонцы в черных от сажи куртках и рубахах.
Настроение все поднималось. Веселые истории подхватывали за столом как жезл эстафеты. И рассказчиков награждали громовыми раскатами хохота.
Пробсту, сожалевшему, что его жена больна и потому не смогла приехать в Рейнснес, было отведено место в торце стола.
Дагни щеголяла в модном бархатном платье, несмотря на летнюю жару. Платье только что прибыло из Бергена.
Дина несколько раз бросила взгляд на брошь, приколотую к воротнику платья. Это была брошь Ертрюд.
Матушка Карен сидела на другом конце стола, между ней и Диной сидел Юхан.