- А я так думаю, - зашептал Дрыга, перегнувшись ко мне через стол. - За нами они явились.
- На кой мы им?
- Так из-за нашего пана.
- А он тут каким боком?
- А таким, - Дрыга многозначительно поднял указательный палец. - Люди бают, чернокнижник он и упырь.
- Собаки брешут, а ты слушаешь? Мелят темные людишки всякое. Для них любая пригожая баба - ведьма. И что, всех жечь? Пан наш человек образованный, потому и книг у него много. Только ученые они, а не колдовские.
- Молва сама по себе не пойдет, - он почесал бритый затылок. - Еще везет ему шибко, да и в ратном деле равных не сыскать. Поместье опять же богатое, когда у других недоимки да голод.
- Пан Тарквиновский - хозяин справный. Смердов поборами не душит, как другая шляхта. Денег на шелка и столичные выезды не тратит.
- А бесовское везение? В бою его ни стрела, ни пуля не берет, словно заговоренный он. Да и полк наш, почитай, без потерь из сечи выходит. Потеряем десяток людишек, тогда как другие своих сотнями хоронят.
- Балбес ты, Дрыга. Пан наш - воин отменный и стратег, каких поискать. Построения всякие знает, римские. От ума это, а не от беса.
- Может, и так, - он покивал, но сомнений я его не развеял.
- До ветру мне пора, а то мочи уже нету. Да и засиделись мы. Ты Вуйчика растолкай. Вам еще Яна на себе тащить.
- Ничего, пан сотник, дотащим, не извольте беспокоиться.
Он пихнул Вуйчика в плечо - тот снова вскинулся и дико завращал глазами, хватаясь за саблю. Дрыга принялся его успокаивать. Расплатившись с хозяином, я вышел на улицу.
Ночь была ясная и звездная. Я уже завязывал пояс, когда незнакомый голос за спиной спросил:
- Ты будешь Зигмунд Ковальский, сотник пана Тарквиновского?
- Он самый, - я обернулся к незнакомцу. Что-то тяжелое ударило меня по затылку, отправляя в небытие.
Очнулся я уже на дыбе, когда меня окатили холодной водой. В голове гудело, в горле пересохло. Я с жадностью слизал, стекающие по усам капли, но этого было слишком мало.
Дрыга оказался прав: инквизиторов интересовал пан Тарквиновский. Но чтобы схватить такую значимую особу, как он, необходимы были веские причины, например, свидетельство его старшего офицера.
Меня тянули, жгли, резали, дробили кости. Я не сдавался. Кричал, стенал, говорил что угодно, но только не то, что они хотели. Пан вытащил меня из тьмы наемничества, подарил цель, заставил снова почувствовать себя человеком. Тридцать шесть лет я топтал землю, убивал, творил неправедное. Хватит. Сдохну, так сдохну. В Аду мне самое место, но грех предательства на душу не возьму.
В какой-то момент в допросной появился бенедиктинский монах, которого все называли аббатом. Ряса его была чистой, лицо и руки холеными, на голове поблескивала широкая тонзура. Я с трудом признал в нем Амброзия.
- Спаси, брат, - прошептал я.
- Для того я и здесь, Зигмунд, - ласково сказал он. - Покайся, скажи все, что потребно. Я отпущу твои грехи, чтобы подготовить тебя к жизни вечной на небесах.
- Уж лучше черти в Аду, чем предательство, - прорычал я.
Амброзий еще какое-то время убеждал меня, потом плюнул.
- Гордыня твоя - смертный грех, Зигмунд. Хочешь гореть в геенне огненной - гори, - сказал она на прощанье и вышел вон, оставив меня на поруки палача.
В следующий раз я пришел в себя в полной темноте на куче гнилой соломы. Воняло как из выгребной ямы. Тело мое горело от многочисленных ожогов, порезов и ссадин. Обе ступни и правая кисть были раздроблены. Левый глаз вытек. Уши отрезали. Ногтей и зубов не осталось. Кусок мяса, а не человек. Лучше сдохнуть, чем жить таким. Вокруг, не таясь, бегали крысы. Их мелкие зубы впивались в мою истерзанную плоть. Я пытался отогнать их уцелевшей рукой, но слабость делала мои попытки бесплодными. Понимая, что скоро все кончится, я просто ждал смерти.
Время шло, бред сменялся явью, болезненной и безысходной. В какой-то момент я услышал звук поворачиваемого в замочной скважине ключа. Дверь отворилась. В каземат хлынул призрачный свет. Я зажмурился. После абсолютной темноты крохотный огонек показался мне ярче солнца. Кто-то приблизился ко мне, шорох соломы поведал об этом. Я открыл единственный глаз. Надо мной склонился монах в коричневой рясе с низко надвинутым капюшоном. Из-под него был виден только бритый подбородок. В мертвенно-бледном свете, испускаемом его пальцем, он казался призраком. Я бы удивился, будь у меня на то силы, но их не было.
- Ты пришел за мной, Смерть? - просипел я, да так, что и сам не смог бы разобрать ни слова.
Но он понял и ответил:
- Я не Смерть.
- Тогда зачем пожаловал, нелюдь? Уж не душу ли мою торговать?
- Нет, Зигмунд. Я пришел предупредить тебя.
- О чем?
- Тарквиновский - зло.
Ну да, инквизиторы вместе с Амброзием все уши мне об этом прожужжали, да так, что от них ничего не осталось.
- Вижу, преданность твоя велика, - он вздохнул, - Но настанет день, когда ты поймешь, что я прав, а ты нет. До встречи, Зигмунд.
Он поднялся и направился к двери, вышел, так и не заперев ее. Увы, воспользоваться этим подарком судьбы я уже не мог. Мое сознание ускользало в холодную пустоту. Я летел по туннелю, неведомо куда.
Внезапно все изменилось. Что-то соленое хлынуло мне в рот. Кровь - понял я и попытался вывернуться из чьих-то крепких объятий, чтобы выплюнуть ее.
- Пей, Зигмунд, - приказал пан Станислав. - Это жизнь.
Я сразу подчинился, с командиром не спорят. Неужели людская молва не лгала, как и таинственный "монах" с инквизиторами? Мне по-прежнему не хотелось верить, что мой пан - упырь. Между тем его кровь текла в мое нутро, согревая, укачивая, унося боль. Стало не важно, человек он или вурдалак. В отличии от брата, он не отрекся от меня, не бросил подыхать как собаку. Пришел и спас. Накатил сон - стало спокойно, как в материнской утробе. В том сне я видел пана, он выглядел иначе, но я знал, что это он. Пан что-то шептал мне на неведомом языке. Я понимал, но сразу же забывал. Между нами возникала особая связь, крепче любых человеческих уз.
Проснулся я в своей постели. Боли не было, руки и ноги слушались, зубы были на месте, уши и глаз тоже. Произошедшее могло показаться кошмаром, привидевшимся после попойки в корчме, но вместе со следами пыток исчезли и старые шрамы: на спине, от порки за побег; над левой бровью, полученный еще в наемничестве; под ребрами от вражеской шашки. Я был цел, будто только на свет народился. А еще видел в темноте как кошка. Слух стал острее - я слышал храп Мазуры в конце офицерского крыла, несмотря на толстые стены и дубовые двери.
Мысли вернулись к пану и тому, что произошло. В тот же миг в моей голове раздался его голос: "Я сейчас приду, Зигмунд."
С криком я вцепился в волосы, неведомо как отросшие, и стал кататься по постели. Тело-то цело, а вот с разумом беда. Голоса сами по себе мерещиться не станут. Появившийся Станислав обнял меня и прижал к себе, словно ребенка.
- Тише, Зиги, тише, - он гладил меня по голове, совсем как Руженка в детстве, когда я сбивал коленки до крови.
Я успокоился и затих. Он тут же отпустил и отстранился.
- Что со мной? - беспокойно спросил я, боясь услышать правду.
- Ты теперь бессмертный, Зигмунд.
- Вурдалак, как вы?
- Нет. Ты мой фамильяр, слуга, доверенное лицо и друг, если захочешь. Я не вампир.
- А кто тогда?
- Дракон, - он посмотрел мне прямо в глаза. - Голос в твоей голове - не безумие, а особая связь. Ты теперь и на другом конце света меня услышишь, и придешь, если позову.
Я вздрогнул. Давняя мечта сбылась: пан приблизил меня, даже дружбу предложил. Только все оказалось совсем не так, как я о том думал. Вспомнилась присказка Упыря: "Сбыча мечт всегда с дермецом".
На следующее утро Тарквиновский сделал меня своим личным помощником. Сотню я передал Брагинскому. А Ян пропал, хоть его десяток вместе с двумя другими благополучно вернулся в поместье. Испугавшись, что Млежека младшего тоже пытали, и он мог оговорить пана, я сказал об этом Станиславу, на что тот холодно ответил:
- Я не терплю предательства, Зигмунд, особенно намеренного. Потому ты здесь, а он там, - он указал пальцем в землю.
Тогда-то я и понял, кто был причиной моих злоключений.
Больше полувека я служил верой и правдой пану Тарквиновскому, был его правой рукой и другом. Посодействовал смене Станислава на Владислава, когда срок его жизни стал вызывать кривотолки. Я тоже не старел, а менять облик не мог. Через десять лет службы, это стало бросаться в глаза. Пан изготовил для меня особый амулет.
- Носи его, не снимая, - он протянул мне крохотный крестик на цепочке, ничем особо не отличавшийся от того, что висел у меня на шее, только золотой. - Он создает иллюзию старения. Пока носишь его - будешь день за днем стареть как обычный смертный, но лишь внешне. Снимешь - помолодеешь.
На какое-то время этого было достаточно, но когда мне перевалило за 85, а люди так долго не жили в те времена, пан решил со мной расстаться.
- Это лишь до тех пор, пока в замке не останется никого, кто помнил бы тебя, - сказал он. - Поживи пока для себя, заведи семью, отдохни от службы. Потом я призову тебя снова.
Мне не хотелось покидать его, но спорить я не стал. Вместо себя я порекомендовал Кристофа Домбровского, не лучшего сотника, зато верного человека. Крестик пришлось оставить ему. Для всех остальных я просто умер и был похоронен на замковом кладбище.
Без выходного пособия пан меня не оставил: два увесистых кошеля злотых покоились на дне моих седельных сумок. На них был наложен наговор против воровства, так он мне сказал.
- Это тебе, - он протянул мне тонкую черную книжицу на прощание.
- Благодарю, - принял я трактат "О дивинации", по которому когда-то учил латынь.
За годы службы я получил отличное образование. Бегло читал на латыни и древнегреческом. Свободно говорил по-немецки и по-французски. Мог переспорить схоласта в теологии. Разбирался в философии, естествознании и математике. Мой учитель был тайным покровителем наук. В четырнадцатом веке он уговорил короля Казимира III открыть Ягеллонский университет в Кракове и полностью его финансировал.
Той же ночью я тайно покинул поместье пана Тарквиновского, чтобы больше туда не возвращаться, но об этом я тогда не знал.
↑
Глава 43. Горное убежище
Алиса.
В Банску-Быстрицу мы приехали в начале одиннадцатого. Остановились в небольшом отеле на окраине города. Бегло объясняясь с портье на словацком, Зигмунд снял для нас номер с двумя кроватями. Прямо полиглот: с немцами по-немецки, со словаками по-словацки. Как тут не позавидовать?
Языковой барьер всегда был для меня непреодолимой преградой. Ни в школе, ни в институте я так и не взяла эту высоту. С шестого класса учительницы английского каждые полгода сбегали в декрет, а назад уже не возвращались. Потом и новенькие перестали появляться. Их заменили физруком из-за совместимости расписания. Он уводил мальчишек в спортзал, а нам позволял заниматься своими делами. Оценки копировались из уроков по русскому. В институте нас заставляли переводить тысячи знаков из старых технических журналов. Вот, пожалуй, и все языковое образование в моей жизни. Итог неутешителен: умею читать документацию со словарем, но не общаться.
После душа я натянула несвежее белье, что раздражало, но сменного не было. Возникал вопрос: зачем вообще мылась? Банный халат к номеру не прилагался - пришлось покинуть ванную в футболке с обернутым вокруг бедер полотенцем.
- В твоих горах чистое женское белье есть? - я уперла руки в боки, гневно взирая на Зига.
- Нет, - он в одних джинсах рылся в сумке и даже не взглянул в мою сторону. Его торс впечатлял: рельефные мышцы, скорее пловца, нежели бодибилдера.
Достав чистую футболку и боксеры, он обогнул мою возмущенную фигуру и направился в ванную.
- Значит, надо купить, - я схватила его за твердый бицепс, когда он готов был уже скрыться за дверью.
В мгновение ока я оказалась на полу, придавленная его телом.
- Тебе не следует трогать меня без нужды, ведьмочка, - в его глазах полыхнула Тьма. Зрачок расширился настолько, что заполнил всю радужку и белок. Длилось это ничтожную долю секунды.
- Прости, не знала, что так выйдет, - всхлипнула я с перепугу.
Он продолжал сверлить меня взглядом. Тьмы в его глазах больше не было, но мороз по коже шел, словно смерти в лицо смотришь. Я уже дрожать начала от этого потустороннего холода, когда он отпустил и поднялся.
- Завтра куплю, - он закрыл за собой дверь ванной.
Сидя на полу, я приходила в себя. Что это было в его глазах: тень так упала, или просто привиделось? В это хотелось верить, убедить себя и отмахнуться. Самообман бережет наши нервы, но не спасает от действительности. Хватит быть страусом и прятать голову в песок. Зигмунд опасен, очень. Надо быть с ним поосторожней. Не качать права, не злить и не прикасаться, вообще.
Поднявшись с пола, я добрела до ближайшей кровати и буквально рухнула на нее. Прошедшие сутки вымотали меня до предела, не столько физически, сколько эмоционально. Стоило заползти под одеяло, как меня выбросило в Лимб. Мир снов поглотил. Серые стены, ассиметричная мозаика пола, картины…
- Подъем! - проорали у меня над ухом.
Я с трудом разлепила глаза и уставилась на уже полностью одетого Зига. В руках он держал пакеты из магазинов. За окном во всю светило солнце.
- Ты пропустила завтрак, - обрадовал он, бросив на мою кровать свою ношу. - Должно подойти. Продавщица была твоей комплекции.
- Что это? - я зевнула, вытряхивая на одеяло содержимое первого пакета.
Вау! Вожделенное белье: пара практичных бюстгальтеров и уйма трусиков-танго, спасибо, не стрингов. В остальных пакетах оказались теплые колготки, лосины, носки, футболки, джинсы, два свитера и даже фланелевая ночная рубашка.
- Где ты достал это оборчатое "чудо"? - я потрясла перед ним ночнушкой в стиле семидесятых.
- В магазине для старушек, - он оскалился. - Что, есть претензии?
- Ну, что ты. Все очень миленько, - я одарила его приторной улыбкой.
- Видел подобную в твоем шкафу - решил, что тебе понравится.
- Она мамина. Просто руки не доходили выбросить или кому-то отдать.
- В твоем шкафу были и другие вещи. Судя по ним, ты девушка практичная.
- Тут ты прав. Предпочитаю удобство и комфорт.
- Вот и хорошо. В горах шелка тебе не понадобятся.
- Ага, кого мне там соблазнять, горных троллей? - хмыкнула я.
- Пошевеливайся, если не хочешь ночевать в лесу под открытым небом, - он снова превратился в грубияна.
Смены его настроения раздражали: то невозмутим, как скала, то шуточки отпускает со всякими намеками, то грубит, то пугает. Но заботится, пусть и на свой казарменный манер. Я не в курсе, каково это быть дочерью военного, но у меня такое ощущение, что Зиг ведет себя со мной, словно папаша в погонах: специалист по муштре мальчишек, но понятия не имеет, как обращаться с девчонками.
- А как же завтрак? - спросила я почти обиженно.
- В дороге перекусишь. Кофе с круассанами в машине. Жду тебя там. Не спустишься через пятнадцать минут - вернусь и потащу силой, - он повернулся и пошел к двери.
- Постой, а как же зубная щетка? Расческа мне тоже нужна, - крикнула я ему вдогонку.
- Купим по дороге. Время пошло, - он постучал по наручным часам и вышел из номера.
Ну вот, папаша-солдафон со всеми своими заморочками: подъем, бегом, время пошло. Хоть на вытяжку становись: "Есть, пан сотник", "Будет исполнено, пан сотник", "Шел бы ты лесом, товарищ майор". А ведь пойдет, не в лес, так в горы, и меня за собой потащит. Можно, конечно, возмущаться сколько угодно, но с захлопнувшейся дверью не поспоришь. Да и останься он здесь, ничего не изменилось бы: он как сказал, так и сделает, мужик - кремень. Ворчи, кричи, топай ножками - не поможет, а часики-то тикают.
Схватив новые джинсы и первую попавшуюся футболку, я оборвала с них бирки и понеслась в ванную. Зубы почистила пальцем, волосы кое-как пригладила, чтоб не торчали во все стороны. На душ времени не было, но белье я все же сменила. Ровно через пятнадцать минут я выскочила из отеля с кучей пакетов, куда наскоро запихнула остальные вещи. Зиг ждал меня у машины.
- Вовремя. А я уже за тобой собирался, - он смерил меня суровым взглядом, за что я наградила его пакетами.
- Не дождешься. И учти, я тебе не солдат, чтоб мной командовать. Пятнадцать минут, где это видано? - бурчала я себе под нос, занимая место на переднем сиденье.
Он молча загрузил мое барахло в багажник, и мы отправились дальше. В горах уже выпал снег. Серпантин петлял, населенных пунктов становилось все меньше и меньше. Как и было обещано, мы остановились на заправке, где я приобрела все необходимое: зубную щетку, расческу, дезодорант, резинки для волос и прочие женские мелочи.
- Потащишь на себе, - прокомментировал он полную корзинку в моих руках.
- Своя ноша не тянет, - огрызнулась я.
Зиг купил консервы, галеты, воду и пару упаковок сникерсов.
- На сладенькое потянуло, - промурлыкала я ему на ухо у кассы.
- Это наш обед.
- Ага, борщ, каша и десерт в одной упаковке, - я вздохнула, устала фыркать.
Не доезжая Брезно, мы свернули на узкую горную дорогу и стали подыматься вверх. Хвойные великаны безмятежно взирали, как нас нещадно трясло на ухабах. Стало ясно, почему Зиг выбрал внедорожник. Где-то через полчаса, когда я уже основательно отбила себе попу, мы уперлись в тупик. Здесь была стоянка, пустая и довольно большая, пара туристических автобусов вполне поместилась бы, если они, конечно, рискнут прокатиться бы по этой дороге.
Покинув теплое нутро автомобиля, я размяла ноги. Воздух был просто восхитителен: чистый, сладкий, пьянящий. Никогда таким не дышала. Зиг открыл багажник и стал выкладывать вещи: рюкзаки, спальники, горные ботинки, лыжные комбинезоны и прочее добро. Основательно же он подготовился для горной прогулки. Не дай Бог, еще лыжи достанет, тогда все, приплыли. Ну не лежит у меня душа к зимним видам спорта. Дальше просмотра фигурного катания по телеку моя заинтересованность ими не распространяется. Лыж в багажнике не оказалось - хвала Всевышнему, мои молитвы были услышаны.
Мне вручили лыжный комбинезон и куртку, цвета которых больше походили на армейский камуфляж, чем на одежду для горнолыжных курортов. Взяв их и коробку с горными ботинками, я вернулась в машину, переодеться. Ботинки оказались чуть великоваты, что с успехом компенсировали толстые шерстяные носки. Пока я натягивала на себя шмотки, Зиг паковал рюкзаки, просто-таки огромные.
- Это твой, - он протянул мне тот, что поменьше. Сверху к нему был прицеплен спальник.
- А мои вещи?
- Внутри.
Он переоделся прямо при мне. Я тактично отвернулась, глазея на уходящий вверх склон, покрытый смешанным лесом. Надев рюкзаки, мы отправились в путь по едва заметной тропке, что петляла меж деревьев.