* * *
Что бы такое вкусное мужчинам на ужин придумать? Из мясного, горячего, пахучего. Чтоб они вошли в прихожую и носами потянули, и чтоб голодные были, и чтоб слюнки от вкусного запаха потекли?
Леся улыбнулась, потянулась, выгнув спину по-кошачьи. Потом встала, медленно прошлепала к холодильнику, открыла дверцу морозильной камеры, задумчиво обследовала ее содержимое. Хотя обследовать особо и нечего было. Упаковка сосисок, пельмени, пачка болгарских овощей… Вот если б курица была, можно было бы курицу в духовке запечь. Но курицы в морозилке не наблюдалось. А жаль. "А не сходить ли тебе в магазин, дорогая? - тут же сердито обратилась она к самой себе. - Похоже, ты так увлеклась беззаботностью, что и не заметила, как обленилась напрочь? Давай-давай, поднимай задницу от стула и иди. И вообще, свежие продукты в холодильнике переменам жизни не помеха…"
Мысль о жизненных переменах разметалась радостью в груди. Леся зажмурилась на секунду от этого приятного и счастливого щекотания, но тут же стала серьезной, свела брови к переносице - нельзя, нельзя так откровенно радоваться! Откровенная радость счастье глазит, притягивает злую судьбу обратно. Оно, может, и неправильно все это, но не зря же люди через левое плечо плюют. А может, и ей тоже плюнуть? На всякий случай?
От перелива дверного звонка Леся вздрогнула, будто устыдилась только что претворенного ею в жизнь факта суеверия, ринулась торопливо в прихожую. Ритка, что ли, пришла? Или Верка в гости заявилась? Давно ее не было.
Распахнув дверь и не успев стереть приветливой улыбки с лица, Леся застыла на месте, как соляной столб, или как особь, моментальным параличом пробитая.
- Ну? Чего ты на меня уставилась, милая? Не узнала? - холодно сверкнул глазами Командор.
Однако в голосе его никакой холодности не присутствовало. Присутствовало скорее насмешливое удовольствие от произведенного эффекта, и эта явно прозвучавшая насмешливость вернула Лесю к жизни, как легкий, похожий на пощечину шлепок по лицу.
- Узнала. Узнала, конечно же, - вяло прошелестела она, не слыша своего голоса. И закрыла глаза. Пусть это будет сон. Всего лишь сон. Глаза откроются, и никакого Командора из прошлой жизни за дверью уже не будет.
- Тебе плохо, милая?
И снова насмешливое злое удовольствие ударило в грудь, и смяло волю, и пошел страх по спине колкими иголками - все, все, как тогда.
- Может, впустишь в дом? Поговорить нужно.
- Со мной? О чем вам со мной говорить?
- Да уж есть о чем.
Он слегка повел ладонью и пошевелил холеными пальцами, небрежным жестом показывая Лесе, чтобы отступила от двери, дала ему дорогу. Леся автоматически сделала шаг в сторону, не чувствуя под собой ног. И пошла как деревянная на кухню.
- Садись, - коротко приказал Командор, указывая пальцем на кухонный табурет. И Леся села послушно, подняв на гостя испуганные глаза.
- Ну? Чего смотришь? Давай рассказывай, что там у тебя с моим сыном.
- С каким сыном? Не знаю я никакого сына.
- Знаешь, милая, знаешь. Андрей - это мой сын.
- Нет, погодите… Какой сын? Хотя… Да, мне Татьяна Сергеевна говорила, но я как-то… Он правда ваш сын? А мне Валя говорила, что у вас не может быть детей. Вообще. Валя, ваша жена… - лепетала Леся едва слышно. - Я с Валей дружила, и она мне говорила… Я помню…
- Валя говорила? Хм… Валя выпимши была, наверное. Да у меня теперь уже другая жена, знаешь ли. И говорит она тоже по-другому, - внятно и с обидной расстановкой, будто объясняя очевидные вещи глупому ребенку, произнес Командор. - И сын у меня теперь есть. Жизнь не стоит на месте, милая, она течет, понимаешь ли, меняется, совершенствуется. Так ты, выходит, не знала, что твой прекрасный бойфренд - мой сын?
- Нет. Не знала. Я еще удивилась, когда визитку увидела - однофамилец, подумала…
- Нет. Не однофамилец. Это мой, мой сын… Классный мужик, правда?
- В… каком смысле?
- Да в любом. Во всех смыслах классный. И баба ему такая же классная нужна. Понимаешь?
- Нет… Не понимаю… Вернее, я понимаю, конечно, что вы этим хотите сказать. Только…
- Ладно, давай напрямую, милая. Чего это мы все вокруг да около предмета вертимся? В общем, я хочу, чтобы ты поступила вполне благоразумно и скромно отошла в сторонку. Подальше от моего сына. Как ты это сделаешь, я не знаю. Пофантазируй, посочиняй чего-нибудь по-своему, по-женски.
- Я… Я не смогу, наверное. Я люблю его. Очень люблю.
Командор посмотрел на нее так, будто она сотворила что-то уж совсем неприличное, будто ждал, что она сейчас непременно должна сконфузиться, подскочить с места и начать яростно извиняться. Потом вздохнул, усмехнулся грустно, заговорил прежним обидным, немного сюсюкающим голосом:
- Так это и дураку понятно, милая, что ты его любишь. Чего тебе его не любить-то? Сильный, молодой, при деньгах. Я ж тебе не о самой любви толкую, а о разумных пропорциях социума. Впрочем, ты этих премудростей не поймешь. Не пара он тебе, одним словом. Не па-ра! Так тебе понятнее?
- Ну да… Не пара, конечно, - тихо прошелестела Леся, не поднимая головы. - И Хрусталевым я была не пара, и сыну вашему не пара. Это вы, что ли, определяете, кому я пара, а кому нет?
- Да ничего я не определяю. Я говорю, что сына моего ты все равно не получишь. И не мечтай даже. И не пробуй со мной ссориться. Я, когда злой, очень жестоким бываю. Раздавить могу.
Странно, но колкий прежний страх вдруг оставил Лесю. Она вдруг расслабилась и почувствовала равнодушие, ей страстно захотелось одного: чтобы этот человек исчез, растворился, ушел, не стоял над ней каменной глыбой. Леся подумала: что будет, то и будет. И умереть страшно, и жить больше так нельзя. Ей, как траве под снегом, захотелось подняться, пробить толстый сугроб, рвануть навстречу солнцу.
Можно и рвануть, конечно. Можно подморозиться, истечь в пять секунд безнадежной яростью и умереть, превратившись в обыкновенную сухую былину. Слишком уж нестерпим бывает холод унижения.
- Да. Конечно, раздавите. Я знаю. - Леся подняла на него сухие, блестевшие больной лихорадкой глаза. - Из-за вас я с мужем рассталась… тогда, помните? Помните, как я тряслась от страха, когда вы меня?.. А теперь что, новой жертвы требуете? Ломаете второй раз, выходит? А по какому такому праву, интересно? Кто вам предоставил право пользоваться чужим страхом и слабостью? Я люблю Андрея, и я буду…
- Ого. А у тебя, оказывается, и голос есть? - удивленно и весело перебил ее Командор. Коротко хмыкнув, продолжил быстро: - Тихо, тихо… как тебя там? Леся? Я вижу, ты нормального разговора не воспринимаешь. Так вот, девушка Леся, слушай меня внимательно и соображай по возможности. И давай по порядку. Я ведь тебя тогда трахнул? Да, трахнул. А Андрею я кем прихожусь? Отцом. Отцом, не забывай этого обстоятельства! Ну? Уловила мою мысль? А теперь сама догадайся, что нам всем с этим обстоятельством делать и как поступить правильно. Ты ж не будешь Андрею рассказывать, как тебя его отец?.. И что все, все это видели! Там, между прочим, много народу это порнографическое кино наблюдало. И Андрей ныне со всем этим народом знаком, и со многими находится в приятельских отношениях. Ты же не хочешь его посмешищем выставить?
- Нет, не хочу.
- Ну, слава богу, дошло. Так что давай соображай скоренько, придумывай развязку. И не бойся, внакладе не останешься. Я тебе денег дам. В качестве материальной компенсации морального ущерба. Что я, изверг, что ли? Я ж понимаю - любовь, морковь, женское страдание и все такое прочее. Сколько тебе дать-то?
- Мне ничего не надо.
- Да ладно, не скромничай.
- Я сказала - не надо. Уходите. Уходите, пожалуйста.
- Конечно, я уйду. Ты уж прости, что нехорошо тогда с тобой вышло. Но что делать - человеческая судьба вообще непредсказуема. Я ж не виноват, что именно тебя в мои лапы принесло.
- Уходите!
- Ладно. Что ж, бывай, девушка Леся. Удачи тебе.
Развернувшись, он тяжело пошагал к двери, и половицы пола под линолеумом заскрипели жалобно, как будто и в самом деле прошлась по ним каменная статуя Командора. Громко хлопнула входная дверь, и Леся болезненно вздрогнула, слегка качнувшись на стуле. Потом обвела взглядом кухонное пространство вокруг себя - что-то она сделать собиралась очень хорошее?.. Надо вспомнить, что. Ах да - в магазин сходить. За курицей. Чтоб запечь ее потом в духовке. Чтобы был запах - мясной и горячий, чтобы слюнки потекли. Господи, какие слюнки, у кого - слюнки?!
Прежние мысли возвращались в голову медленно и с неохотой, будто насмерть обиженные. Неужели у нее полчаса назад были в голове такие мысли? Про курицу и духовку? А ведь и правда были. Полчаса назад много еще чего было. Счастье, например. Беззаботность, кофе, зимнее снежное окно. И тело было, которое Андреевы руки помнило. Хотя оно и сейчас их помнит. А зря. Лучше бы оно их поскорее забыло, навсегда забыло.
Леся не смогла бы определить, сколько времени просидела на кухонном хлипком табурете, обхватив себя руками и чуть покачиваясь. По крайней мере, день точно перевалил от утра к пополудни - солнце из окна ушло. А потом наплывать начали ранние декабрьские сумерки…
В дверном замке зашуршал-загремел ключ, и Леся поднялась как сомнамбула, пошла навстречу этому звуку.
- Леськ, Леськ! Мы краски купили. Настоящие, в тюбиках. И кисточки всякие. Пойдем, я тебе покажу! - начал Илька скороговоркой с порога, радостно. - А еще мольберт! Андрей самый лучший взял, самый дорогой. Тебе, Леська, лучше и не знать, сколько он стоит. И не спрашивай, ладно?
- Ладно… - Леся с трудом растянула бледные губы в улыбке. - Я не буду спрашивать.
- Лесь, что это?
Она обернулась на удивленный голос Андрея. Развернувшись вполоборота и с трудом помещаясь в узком коридорчике прихожей, он показывал рукой вниз, и она невольно перевела взгляд на то место. На маленькой тумбочке у зеркала лежали деньги. Много денег. Довольно внушительная пачечка розово-радужных купюр евро.
- Лесь, что это, я спрашиваю? Откуда?
- Это деньги, - вяло подтвердила она, прислонившись плечом к стене. - Евры, наверное.
- А откуда? - снова повторил Андрей.
- Их твой отец принес. Я отказалась, а он все равно оставил. Зачем? Я же отказалась…
- Отец? Здесь был мой отец? Зачем? Что он тебе сказал?
- Он… Я не знаю, как тебе это объяснить, Андрей. В общем, тебе надо уйти.
- Как это - уйти? Куда - уйти? Ты что говоришь? Совсем рехнулась, что ли? Что здесь произошло, пока мы с Илюхой в этот магазин ездили?
- Я же говорю - тебе надо уйти! Я же объясняю… Ты что, не слышишь? - внимательно разглядывая совершенно голую коридорную стену, проговорила Леся вяло. - Я понимаю, что должна сейчас фантазировать, придумывать развязку, еще чего-то должна… Но я не могу, не могу!
- Какую развязку, Лесь? Ты чего лепечешь? Ты не заболела, случаем?
Он потянулся рукой к ее лбу, но она отстранилась довольно шустро, выгнувшись назад по-кошачьи.
- Я не лепечу… Я… Нет, я не могу так больше… Ты бы уходил, Андрей, не мучил меня. Мне тяжело. Уходи.
- Ага, сейчас! И не подумаю даже. А ну рассказывай, что тут без меня было!
- Не могу… Не могу! - Она всхлипнула тяжело. Лицо задрожало, глаза испуганно забегали. Леся даже попыталась сдержать слезы, потому что заметила, как Илья вмиг побледнел.
- Леська, ты чего?.. - прошептал он, прижав к груди пакет с дорогими сердцу покупками. - Леськ, не надо…
- Так. Прекратили немедленно истерику. Все вместе взяли и прекратили, - сказал Андрей и решительно шагнул к Илье. Развернув мальчишку за плечи и подтолкнув слегка, он проговорил ему тихо на ухо:
- Иди к себе. Ничего, не переживай. Я сам с ней разберусь. Тут ерунда какая-нибудь, наверное. Что сделаешь? Женщина… Они все такие. Чуть что - сразу трагедия.
Илья поднял голову, глянул ему в лицо с надеждой. Улыбнулся чуть.
- Иди-иди! Мы и впрямь без тебя разберемся, - уже сердито повторил Андрей. Обернувшись к Лесе, он пробубнил тем же сердитым тоном: - И ты тоже хороша, матушка. Заладила при нем - уходи, уходи.
- Андрюша, ты же ничего не знаешь!
- Так расскажи, вот и узнаю. Пошли на кухню, я есть хочу. Хотя бы накормить ты меня можешь?
- Хорошо… Хорошо. Я тебе все, все расскажу, Андрюша. А ты уж потом сам решай.
* * *
Андрей гнал машину под красный сигнал светофора, чувствуя себя быком на корриде. Даже удивительно, отчего до сих пор за ним менты с визгом сирены не гонятся. А может, и гонятся? Может, он просто не слышит ничего? И не видит. Наплевать, наплевать! Очень уж велико было желание сбросить с души эту мерзость.
Пролетев мимо застывшей в приемной у зеркала Наташи, Андрей нетерпеливо толкнул дверь отцовского кабинета, пошел навстречу его радостно-настороженному взгляду.
- Ты чего такой взъерошенный, сынок? Случилось что? - упредил он его вопросом, слегка откинувшись в кресле. Фальшивый вопрос, фальшивый жест. Как будто он сам не знает, что случилось…
- Вот! Возьми! - плюхнул Андрей перед ним пачечку евровых купюр, потом звякнула вслед и связка ключей по гладкому дереву столешницы.
- Что это?
- Сам не видишь? Деньги возвращаю, которые ты на тумбочке в прихожей оставил. И ключи возвращаю. От машины, от моего начальственного кабинета… от чего там еще?.. Да от всей моей здешней жизни, в общем. Хотя постой… Ключи от квартиры я, пожалуй, тебе не отдам. Пусть квартира Аньке остается. Не могу ж я ее на улицу выгнать…
- Постой, сынок… Постой, не тарахти, - вяло махнул в его сторону ладонью Командор. Однако жест его получился слишком нарочитым, женским, чуть кокетливым даже. Будто почуяв эту нарочитость, он тут же напрягся, взглянул на Андрея злобно: - Так я не понял, к чему ты это все? Будь добр, объясни.
- Ага. Сейчас объясню. Только отойду подальше, ладно? А то кулак просится тебе в глаз заехать.
- Кому в глаз? Мне? Твоему отцу?
- Да какой ты, на хрен, отец?.. Сволочь ты, а не отец. Не надо мне такого отца.
- Отказываешься, значит?
- Да. Отказываюсь.
- Из-за бабы?
- Из-за любимой женщины.
- Да какая, какая любимая женщина?! У тебя что, глаз нет, что ли? Она ничтожество, пустышка. Никто и звать никак. Дурочка с переулочка.
- Прекрати… Прекрати немедленно. Не смей о ней ничего говорить!
- Да я и не хочу о ней говорить. Если я обо всех бабах, которых использовал походя, говорить буду…
- Использовал походя, говоришь? Да ты… Ты… Ты же ей жизнь сломал! Неужели ты сам не понимаешь?
- Что, что я должен понимать? Это ты плохо соображаешь, несешь какую-то сопливую чушь. Никогда не пытайся говорить пафосно, сынок. Это смешно выглядит. Еще упрекни меня в том, что я сломал жизнь голодающим детям Никарагуа, не отправив им вовремя гуманитарную помощь. Смешно звучит, правда?
- Не знаю. Мне не смешно. Для меня эта женщина и есть сейчас все дети Никарагуа, вместе взятые. Я люблю ее.
- Да не смеши - люблю… Чего там любить? Видел я ее сегодня - трусливая, насквозь порочная голодная дрянь, и не более того. А ты просто раскис от жалости, плюхаешься в этом дерьме, как наивный школяр в достоевщине. Тоже мне, нашел себе Соню Мармеладову. Очнись, сын! Разве такая тебе баба нужна?
- Не твое дело. Я сам знаю, какая мне нужна. Это моя жизнь, моя баба, понятно?
- Не ори… - недовольно поморщился, отстранившись от него подальше, Командор. - И вообще, чего ты на меня так уж вызверился? Хорошо, пусть будет твоя баба… Пусть будет так. Потом, когда из достоевщины выползешь, самому смешно станет. Экий ты у меня… страдалец трепетный. Пойдем-ка лучше где-нибудь поужинаем, сынок! Может, в "Норму" махнем? У них устрицы всегда свежие. А еще там новенькую стриптизершу взяли, посмотришь и пальчики оближешь. Кипяток, а не девчонка!
- Нет. Ты меня, кажется, вообще не понял. Я… Я совсем ухожу. Я знать больше тебя не хочу. Жил без отца всю жизнь, и ничего. И нормально. И дальше проживу.
- Отказываешься, стало быть?
- Ага. Отказываюсь. Вот, ключи от всех материальных благ возвращаю. А увольняться завтра приду, сегодня уже не успею.
- Ты хорошо подумал, сынок? Допустим, отцовская любовь тебе действительно без надобности… А насчет материальных благ ты не поторопился в пылу праведного возмущения?
- Да я о них и раньше не особо думал. Не жил богато, не фиг и начинать. Руки целы, голова на месте - не пропаду. И Лесю в обиду не дам. Она не дрянь и не Соня Мармеладова, понял? Она женщина, которой ты, мой так называемый отец, жизнь сломал. Все равно я тебе этого простить бы никогда не смог. Так что…
- Ага. Она у тебя не Соня, она Святая Магдалина. Что ты заладил одно и то же, ей-богу? Ничьих жизней я не ломал. Она ж сама тогда за мной потащилась, как овца.
- Ага. И сама под глазок камеры легла. И сама кассету в телевизор вставила. Каприз у нее такой был - позору на свою голову поиметь немного. Да? А потом еще и жить с этим позором, носить его в себе камнем. Эх, да что с тобой говорить… Ты же чудовище, ты отморозок, ты про чужую душевную боль ничего не понимаешь…
- А у овцы бывает душевная боль? Это что-то новенькое. Этого я действительно не понимаю, ты прав. Я по другим законам живу. Если где-то есть овца, для нее обязательно волк природой приготовлен. А иначе гармония нарушается, сынок.
- Не называй меня сынком. И вообще, хватит разговоров. К чему они? Ты ж меня все равно не слышишь. Да если бы даже и услышал… Все равно. В общем… прощай. Ухожу я.
- Погоди…
- Да некогда мне годить. Дел по горло. Надо еще с Анькой разводиться, надо новую работу искать.
- В автослесари пойдешь? - тихо проговорил Командор, изо всех сил стараясь выпятить наружу остатки язвительной холодности. Из-за этого старания она и получилась довольно кислой, как серый февральский ветерок, изображающий из себя злобную крещенскую вьюгу.
Андрей ничего отцу не ответил. Резко развернувшись, решительно пошагал к двери. Казалось, будто он и дверь отцовского кабинета собирался открывать лбом, как упрямый и сильный бычок, идущий напролом препятствию. Да и то - негоже бычкам таких препятствий бояться. Каждому - свое. Кто-то в эту дверь хитростью ломится, а бычкам волчьи игры ни к чему. Им бы к земле да к овцам поближе пристроиться. Зеленая трава на лугу - она для всех трава. Не устрицы свежие, конечно, но тоже еда, между прочим.
- Постой! - уже в дверях ткнулся ему в спину грозный отцовский окрик, но Андрей так и не обернулся, и тем более не услышал брошенного ему вслед с раздражением: - Хотя бы ключи от машины забери, идиот.
Бросив на стол так и не востребованную связку ключей, Командор нервно сплел пальцы и вывернул ладони чуть вперед, так, что пальцы затрещали надрывно и незнакомо. Он даже вздрогнул от этого унылого звука - сроду такого неврастенического жеста за собой не замечал.
Нет, каков идиот, этот его сынок! Простота неблагодарная, тварь невоспитанная, лохомань подзаборная. Сволочь. Придурок. Имбецил. Шизофреник.
Сзади тихо скрипнула входная дверь, и Командор снова вздрогнул, обернулся радостно.
В дверях стояла красивая Наташа. Улыбалась в точно выдержанной и правильно обустроенной секретарской манере, ловила глазами его душевный настрой. Настроя тебе захотелось, значит? Что ж. Сейчас ты его получишь…
- Пошла вон отсюда, тварь продажная.