13.
На время, пока таяли снега, шли дожди и подсыхала земля, Джума взял отгул и уехал домой.
Кичи-ага встретил сына сдержанно, не проявив при этом ни радости, ни родительской ласки, хотя, как и положено при встрече, расспросил о здоровье, о настроении, о дороге. Но ни разу, пока Джума находился дома, не спросил его о стройке. Он был сердит на нее, хотя и понимал, конечно, ее важность. Он считал, что она отняла у него сына - самого дорогого и любимого. "На руке пять пальцев, - не раз размышлял Кичи-ага, - и все они дороги. И одинаково больно, если поранишь". И все же Джума был для него почему-то милее и ближе остальных детей.
После этой встречи прошел, наверно, год (за это время Джума не раз наведывался домой). И вот однажды, читая газету, Кичи-ага обнаружил в ней имя Джумы, который выдвигался кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. Кичи-ага глазам не поверил своим! Он показал газету жене, соседям. И все ска-вали ему:
- Да. Это Джума.
Вскоре Кичи-ага получил газету с портретом сына. Теперь уже отпали все сомнения. Старик тайком от жены брал ее в руки и подолгу рассматривал снимок. И чем больше рассматривал, тем все более убеждался в сходстве между собой и сыном.
После выборов Джума должен был приехать домой. Кичи-ага каждый день, чуть ли не с утра, надевал новый халат и черный, из целого барана, тельпек, выходил на улицу, простаивал несколько часов, ожидая сына. Односельчане, проходя мимо, здоровались со стариком как-то особенно вежливо;
"Все меняется на этом свете, - рассуждал про себя Кичи-ага. - Раньше честь сыну была по родителям. Теперь - наоборот: честь родителям по сыну. Что ж… Так, наверно, и должно быть, если сын выше, достойнее отца".
Наконец, Джума вернулся.
Встретив его, Кичи-ага поздоровался и крепко обнял его. И, обнимая, легонько хлопал по спине, как бы говоря: "Прости старика. Я рад, что ты у меня такой…"
Теперь отец ничем, кроме стройки, не интересовался.
- Ну, рассказывай, какие новости у тебя? Как стройка? - спрашивал отец, усаживаясь напротив сына.
- Строим плотину, два гидросооружения, два поселка. Тысяча человек работает! - охотно рассказывал Джума. - Только вблизи всю стройку не увидишы надо подняться в горы. Оттуда все, как на ладони: внизу, под горой, желтой подковой лежит плотина. А наши бульдозеры, как жуки, толкают на нее землю. Сюда же по трубам землесосы гонят песок. Длина плотины пятнадцать километров…
- Вот это подкова!.. - удивился старик. - Думаю, такая подкова к большому счастью.
Немного помолчав, отец снова спрашивала.
- Скажи мне, а какие там горы? Я ведь никогда не бывал в тех краях…
И Джума рад был любопытству отца.
- Горы?.. Высокие, в несколько рядов. Один выше другого. Днем они ясные, каждая складка видна, а к вечеру - в тумане. Синие-синие. Намного ярче, чем небо.
- А соперники у тебя есть… по работе?
- Как же! Есть и соперники, - говорил Джума. - Но самый сильный - это бригада Байрамгельды Курбана. Пять братьев в ней…
- Пять? Откуда они?
- Да все отсюда, из нашего района.
И однажды после такой беседы Кичи-ага доверительно сказал:
- Знаешь, сынок, хочу и я побывать на твоей стройке. Хоть раз увидеть ее своими глазами…
После этих слов старик задумался. О чем? Неизвестно. Но таким радостным и возбужденным Джума никогда его не видел. Словно помолодел он. Этл было заметно и по голосу. И по блеску глаз. И Джума уже не сомневался, что отец и в самок деле может исполнить свое намерение: возьмет да и явится на стройку, чтобы увидеть подкову счастья к те места, где шумело и пенилось молодое Копетдагское море…
С тех пор как депутатом избрали Джуму, все госта, приезжавшие на стройку, направлялись к нему. Джума был в почете, окружен вниманием. Его часто приглашав ли на разные совещания, собрания, он ездил на сессии Верховного Совета в Москву.
А о бригаде Байрамгельды и самом бригадире стали забывать, если вспоминали, то редко, от случая к случаю. Загрустил Байрамгельды. Молчаливым стал. Все о чем-то думал, хмурился. Хотя дела у него по-прежнему шли хорошо. Показатели были самые высокие.
Как-то раз, когда они остались наедине, Клычли Аширов сказал:
- Тебя как будто подменили, о депутатстве все тужишь?
- Да нет Не тужу, - смущенно и вяло отозвался: Байрамгельды.
- Тогда о чем это?
- Просто мне нехорошо: уж очень тихо стало! Все норовят мимо, стороной… Разве такого отношения мы заслуживаем?
- И все же жалеть об этом глупо, - с дружеской теплотой увещевал бригадира Клычли. - Если мы живем замкнуто, то виноваты сами. Вот рядом с нами - экипаж землесоса, где бригадиром Николай Журин. Славный экипаж! Делаем одно дело - плотину Мы ячейки готовим, он грунт намывает. А живем, как чужие, ни он к нам, ни мы - к нему. Пригласить бы надо. Поговорить! Да и с Джумой дружбу терять не следует.
- Ты прав, Комиссар, - слегка подумав и повеселев, сказал Байрамгельды. - Обещаю это поправить.
Выйдя как-то из вагончика, он увидел машину, на которой ехал участковый механик Антипов. Тот хотел было проскочить мимо, но Байрамгельды завернул его к себе.
Зашли в вагончик. Бригадир угостил механика чаем, а потом спросил;
- Скажи мне, Искандер-ага, я намного хуже стал, как выбыл из депутатов?
- Да откуда ты взял? - заволновался Антипов. - Для меня ты все тот же. Побольше бы таких!..
- Тогда зачем проезжаешь мимо?
- Да, как тебе сказать?.. - смутился Александр Иванович и густо покраснел. - Торопился, конечно, Вечно ведь куда-нибудь спешишь!..
- Теперь почему-то все торопятся, - опустив глаза, тихо произнес Байрамгельды, - раньше так не спешили.
Приехав в контору строительно-монтажного управления, Антипов встретил Ата Солтанлиева, работавшего заместителем начальника СМУ, и передал разговор с Байрамгельды.
- Приуныл наш Байрам, - говорил Антипов. - Совсем приуныл. Надо бы поднять ему настроение.
- Спасибо за сказанное, - ответил Солтаналиев. - Это мой промах. Но… что-нибудь придумаем…
Ата Солтанлиев сходил на склад, выписал несколько метров кумачовой материи и отдал ее художнику, худощавому и рыжеволосому парню Феде, чтобы тот написал на ней небольшой текст.
Когда надпись была готова, он сказал:
- А теперь, Федя, садись в машину я поезжай, а бригаду Байрамгельды Курбана, на плотину. Таи найдешь его вагончик и прибьешь к нему этот транспарант. Только сделай все осторожно, так, чтобы на бригадном стане никого не было. Понял? Тайком сделай!
Все было сделано, как велел Солтанлиев.
К вечеру бригада вернулась домой. Первым транспарант увидел Байрамгельды. Остановившись, он громко, так, чтобы слышали все, прочитал: "Здесь живет я трудится бригада коммунистического труда Байрамгельды Курбана".
Возбужденные столь необычным сюрпризом, механизаторы долго спорили о том, кто же это сделал? - но так ничего и не выяснили. Только Байрамгельды, взволнованный, с посветлевшим от счастья лицом, не участвовал в этом споре. Пожалуй, только он один и догадывался, что это работа Ата Солтанлиева, человека скромного, тихого, даже незаметного, по огромной чуткости и доброты.
14
…От Ашхабада до урочища "Семь тутовников" километров шестьдесят. Вот уже несколько лет по этому маршруту, раз или два в неделю ездит Николай Семенович Журин. И все уже на этом пути давно примелькалось ему. С левой стороны - горы, колхозные села, лесопитомник, дымный Безмеин, зеленый Геок-Тепе, с правой - полотно железной дороги. И если нет словоохотливого попутчика, едет Николай Семенович до самого урочища, ни глянув даже в окно служебного автобуса. Но как только автомашина свернет с гладкого шоссе и помчится по желтой лощине, вдоль Копетдагского водохранилища, Журин словно пробуждается… Озираясь по сторонам, он с нетерпением ждет, когда автобус с разгона взлетит на плотину, с которой вдруг откроются картины одна величавее другой. В это время даже на полуслове он может прервать беседу и прильнет к окну.
Сегодня в автобусе соседом Журина оказался человек не очень разговорчивый. Но Николай Семенович ему был рад, так как давно собирался завязать с ни личное знакомство и дружбу. Это был Байрамгельды Курбан, возвращавшийся на стройку после очередного отгула. Встречи у них бывали и раньше, а их портреты на доске Почета стройуправления висели рядом уже несколько лет. Но вот так близко, на одном сиденье, случай их свел впервые.
Встретив Байрамгельды в Ашхабаде, Журин с удивлением воскликнул:
- Кого я вижу! Вот не ожидал!.. Сколько езжу, а тебя в этой "коробочке" вижу первый раз.
Байрамгельды заулыбался:
- Раньше поездом ездил из Мары до Геок-Тепе, а дальше - на чем удастся. Теперь - удобнее. Эта "коробочка" идет прямо до нашего стана.
- Давно бы так! - одобрил Николай Семенович. - Теперь и поговорить можно… А то плотина совсем нас разделила. Я занят, ты занят. Всем некогда, всем недосуг. Все о плане думаем. А как должно быть? Плотина должна сближать нас, делать друзьями, родными.
- Правильно, - согласился Байрамгельды. - В гости ходить надо…
- А почему, скажем, тебе и не нагрянуть к нам? - горячо заговорил Журин. - Я бы вас свежей ушицей угостил. Рыбка-то рядом, в нашем море. По этому случаю можно было бы и по стопочке пропустить. Глядишь, и разговор пошел бы хороший. И дружба крепче корни пустила бы… Но вот беда: двести метров одолеть не можем! Вы там, наверху, на плотине, а мы - за нею, внизу.
- Против ухи я не возражаю, - хмуровато заявил Байрамгельды. - Но водку не пью.
- А разве я - алкоголик? - возразил Журин. - Но если гость приходит желанный, по-моему, и посидеть не грешно. А можно и просто за чайком побеседовать.
С минуту ехали молча.
- Мне говорили, что недавно приезжали авторы проекта нашего водохранилища, - первым нарушил молчание Байрамгельды. - К вам они не заходили?
- Были! - живо отозвался Николай Семенович. - Только мы собрались обедать, глядим: прямо к вагончикам подкатывает машина, а из нее две дамы сходят. Знакомимся. Та, что смуглая и пониже ростом, - главный инженер проекта Майя Васильевна Казимова, а другая, повыше, с серыми глазами - начальник отдела Ольга Степановна Лавроненко. Выпили они с нами чаю, а потом - как взялись за меня! Как давай ругать!.. За что? А вот за что. Накануне ночью на карте намыва забило корнями две крайние шиберки в пульповоде. Целую ночь мы бились, как черти, с этими корнями, промокли до нитки, все в грязи, но до утра так и не очистили. Карту намыли косо. Справа грунт выше, слева - ниже. Вот эти дамы и пропесочили меня! И даже пригрозили: если не исправим карту, пожалуются начальству, а то и просто прекратят финансирование. Словом, строгие женщины. Но мы все уже сделали, как надо.
- Ну, а что ты скажешь о нашей работе? - спросил Байрамгельды.
- Дамбы вы делаете отлично, - похвалил Журин. - Быстро делаете. За вами только поспевай!..
В это время автобус свернул с асфальта налево и, прибавив скорость, побежал по грунтовой дороге в сторону водохранилища. Вот он выполз на верх откоса и покатился на запад, по гребню плотины. Темно-серые глаза Журина ярко заблестели и он отвернулся к окну. Горы, затянутые серебристым туманом, стали ближе. У их подошвы привольно расплеснулась густая лазурь.
Каждый раз, любуясь этой панорамой, Николай Семенович вспоминал слова, то ли слышанные где-то, то ли вычитанные: "Море играет". Журину правятся эти слова.
Да… Море играет!
Если ветер с юга, волны плавно бегут к плотине, изогнувшейся дугой вдоль горного хребта, искрятся, вспыхивают снежной белизной. Если ветер с севера, волны катятся обратно, в сторону задернутых туманом гор. Но чаще дует восточный ветер, вздымая крутую волну.
Чуть ли не с первых дней существования нового водоема его заселила пернатая дичь. А в зеленых зарослях мелких островов и вдоль отороченных кое-где густым тростником берегов, загнездились утки и крачки. Они зимуют здесь, отдыхают во время перелётов, остаются на гнездовье.
Иногда, сверкая темным опереньем, утки кружатся над водой и островами. Журин - страстный охотник. Правда, охотится он больше в Тедженских тугаях, на крупную дичь - на кабанов. Но и на уток он смотрит всегда с замиранием сердца. В такие минуты ему хочется сорваться с места и бежать к прибрежным камышам, чтобы выстрелить дуплетом, влет, по нагулявшим жир лысухам. Но на охоту здесь наложен запрет.
Весной и летом море расходует свои запасы на орошение хлопчатника, садов и виноградников. За лето море "сработается", и, словно усталое, притихнет. А к зиме снова силу наберет. И тогда вдоль гор запенится, заиграет веселая неутомимая волна.
И все же морем Копетдагское водохранилище можно назвать лишь с большой смелостью: слишком молодо оно и по нынешним масштабам скромны его размеры. Вот пройдет несколько лет - тогда другое дело! А пока из труб, из широких отверстий - шиберок - хлещут на карты потоки желтой пульпы. На верховой откос плотины один за другим мчатся самосвалы. Развернувшись задним бортом к воде, они сбрасывают на откос мелкий, как горох, синеватый гравии. Этот гравийный "плащ" делается на будущее, чтобы защитить дамбу от разрушительных ударов морской стихни, когда плотина перешагнет отметки первой очереди - пятнадцать метров.
Вглядываясь в плотину, Журин все примечает: ровные борта намывных карт, следы бульдозеров, автомашин, человеческих ног.
Следы… Плотина и море - это ведь тоже следы. Их оставляют люди. Вот такие, как он, Николай Журин. Сознание причастности к великому делу рождает в нем чувство радости, твердую веру в себя, в созидательную мощь своего труда и особый смысл всей своей жизни - море строится на века! И все, что связано о этим делом - любая мелочь, любое событие - также не проходят бесследно.
И почему-то с особой остротой Журин вспомнил то время, когда земснаряд-57 стоял на сухом дне будущего моря, заросшем бурьяном и круглыми, как ежи, травами пустыни. И как потом робкая струя аму-дарьинской воды, подкравшись к стиснутому с боков понтонами земснаряду, накопилась в лощине и подняла его. Небольшая мутная лужица вокруг него разлилась в широкое озеро, которое, видимо, и надо считать началом Копетдагского моря. Памятен Журину и тот день, когда земснаряд, глухо зарычав, погнал на карту тугую, сверкающую на солнце бледно-желтую пульпу. Потом его перевезли в нижний бьеф, за плотину.
И вот уже синеет море. На самом верху плотины - тут и там - в несколько рядов пышно разрослась владычица песков - аристида. Внешне она похожа на степной ковыль: также плавно колышется на ветру, такой же примерно высоты и такого же цвета. Но характер у аристиды иной. Она любит разбитые пески и всегда забирается на самые высокие гребни сыпучих барханов. Поселившись на них, она, словно спрут, распускает вокруг длинные, но не глубокие корни, одетые в чехлы. Если корень обнажится, чехол спасет его от жгучего солнца, высыхания. Укоренившись, аристида держит в повиновении оглаженный ветром бархан. Он никогда уже не сдвинется с места и никакой ветер его не развеет. Никто, конечно, на плотине аристиду не сеял. Ветер принес семена, вот и выросла она. В то же время Журину кажется, что аристида как бы сама, по своей инициативе, пожаловала на помощь человеку, чтобы укрепить воздвигнутую дамбу.
Подъезжая к бригадному стану, Байрамгельды сошел с автобуса и перед тем, как захлопнуть дверцу, сказал Журину:
- Приходите в гости, Николай. Будем рады.
И машина поехала дальше. Она прошла мимо участка, который намывает бригада Николая Семеновича Журина, скатилась вниз, свернула еще раз направо, метров двести прошла по песчаной трясине и внезапно, за стеной густого кустарника, открылся бригадный стан гидростроителей. Это и было урочище "Семь тутовников", но деревьев давно уже не было в помине!
Бригадный стан - это два приземистых вагончика под одной крышей из толстых досок. Над крышей, на длинном штоке, телевизионная антенна. На три стороны - степь, пески. С юга - стена плотины. Из-за нее не видно ни гор, ни солнечной синевы моря, ни самосвалов, ни трепещущих на ветру светлых косм великолепной аристиды. В надежной тени между вагончиками на топчане приятно отдохнуть в полдневный жар. Вагончики и все остальное хозяйство бригады вплотную придвинулось к обрывистому берегу озерка, где огромным хвостатым жуком на тихой воде лежал земснаряд.