Я часто раздумывала о своей жизни уже после того, как покинула монастырь в Пуасси. Радостных минут мне выпало не много. Главное, что определяло мое состояние, - это страх перед матерью. Я не могла смотреть на нее без дрожи, она повинна в смерти моего брата Луи: она отравила его. Или, вернее, это сделали по ее распоряжению. С такими же признаками болезни умирает мой второй брат Жан. Может, и его смерть - дело рук моей матери. Что же касается Шарля… Я знала, мать презирает его, но надеялась: он-то уж будет в безопасности, ибо других сыновей у нее нет и не будет.
Состояние отца тоже составляло причину моих постоянных страхов и волнений… Все чаще я мечтала жить вдали от всего беспокойного и страшного, что окружало меня с детства. Мысли о Генрихе как о муже, о человеке, который избавит меня от душевной тяжести, от вечных страхов, помогали мне справиться с безрадостным существованием. Думала о себе как о женщине, о супруге, о матери его детей… Как о королеве Англии… И я желала иметь детей…
Дни летели быстро. Положение в стране не улучшалось. Враждующие кланы мириться не хотели. Я молилась, чтобы у английского короля окончательно не иссякло терпение, чтобы он не прервал навсегда столь затянувшиеся переговоры. Я больше не боялась его. Я хотела выйти замуж, покинуть мою несчастную страну, чтобы из-за ее границ попытаться хоть чем-то помочь ей, облегчить ее участь.
Мне исполнилось восемнадцать. Сбудутся ли мои надежды?
В этот период развала произошло событие, потрясшее всю Францию настолько сильно, что, казалось, на какое-то время отодвинулись другие беды и невзгоды.
Мой отец слабел и даже в благополучные для своего здоровья отрезки времени не мог уже управлять страной. Поэтому его наследник Шарль начинал, помимо собственного желания, заниматься государственными делами. Хотя он по-прежнему находился под влиянием партии арманьяков, однако не оставлял надежды примирить оба враждующих лагеря, без этого невозможно продолжать править раздираемым на части королевством.
Обосновался он со своими советниками и сторонниками в Бурже. Шарль вырос серьезным юношей, но по-прежнему чересчур меланхоличный, почти всегда находился в подавленном настроении. Думаю, больше всего его тогда мучило сомнение, является ли он законным наследником престола или зачат нашей матерью во грехе. Это казалось вполне вероятным, если знать, какую бурную жизнь долгое время она вела, да и сейчас ведет. Слава Богу, подобные сомнения в отношении моего собственного происхождения меня не посещали: стоило мне только взглянуть на свой нос - точь-в-точь как у отца, - и все опасения тотчас исчезали.
Шарль хорошо понимал, как я уже упоминала, что, не будь междуусобной вражды, Франция никогда не пала бы так низко, и он хотел поскорее восстановить мир в стране, для чего пригласил к себе герцога Бургундского.
До сих пор хочу думать… хочу верить, что главная вина за случившееся лежит не на нем - на его дурных советниках. Не могу смириться с мыслью, что мой брат мог сам замыслить то, что произошло потом в его присутствии… И уж если он действительно знал о том, что должно было свершиться, то наверняка свято верил, что другого пути нет и только так можно спасти Францию.
Итак, герцога Бургундского позвали к наследнику вместе обсудить, как примирить бургундцев и арманьяков, соперников. Встреча намечена была в Монтюро, куда оба согласились прибыть без оружия, дабы тем самым продемонстрировать мирные намерения.
Полагаю, герцог, как старший по возрасту и более умудренный, не вполне доверял юному наследнику, зная, что тот целиком под влиянием мстительных арманьяков. Однако он принял предлагаемые условия, и встреча состоялась.
Некоторые из приближенных герцога предупреждали его о возможной опасности, умоляли не быть чрезмерно доверчивым, но тот, поразмыслив, отверг их подозрения.
- Мой долг согласиться на это предложение, - говорил он. - Если мы сумеем добиться примирения, то немедленно совместно выступим против англичан. Ради такой возможности стоит рискнуть.
В сентябрьский день, памятный французам как черный, герцог Бургундский отправился на эту встречу.
Его почтительно приветствовал один из придворных принца Шарля, человек по имени Дюшатель, он выказал герцогу глубочайшее уважение и заверил, как обрадован наследник престола возможностью увидеться с герцогом для переговоров по столь важному делу. Наступило время, говорил Дюшатель, положить конец вражде и совместно выступить на борьбу с английскими захватчиками, вместо того чтобы убивать друг друга.
Начало казалось многообещающим, но когда герцог вознамерился в сопровождении Дюшателя отправиться в покои к наследнику, один из прибывших с ним оруженосцев бросился вдруг на колени и стал умолять герцога отказаться от встречи.
- Вас предадут, господин. Непременно предадут! Чую, у этих людей именно это на уме…
Герцог повернулся к Дюшателю.
- Слышите, месье? Быть может, неспроста мои люди боятся вероломства?
- Они не правы, - заверил его Дюшатель. - Клянусь вам, ваше высочество! Дофин любит вас. Ведь вы его ближайший родственник. Единственная цель его - покончить с распрями и объединить страну.
Герцог склонил голову в знак понимания.
- Хочу верить вашему слову. Поклянитесь именем Бога, что никто не замышляет убить меня.
- Мой добрый и благородный господин, - отвечал Дюшатель, - скорее я умру, чем совершу предательство по отношению к вам. Даю слово, что и наш дофин питает к вам лишь хорошие чувства.
- Тогда проведите меня к нему, - сказал герцог.
Войдя к дофину, он снял головной убор и, опустившись на колено, приветствовал юношу. Шарля тронуло это проявление любезности, он поднял его с колен и попросил снова покрыть голову.
А затем, резко сменив тон, мой брат принялся осыпать герцога упреками: дескать, тот совершенно не думает о благополучии Франции, а потворствует лишь собственному настроению и низменным чувствам своих сторонников… Шарль обвинил герцога в том, что тот забыл о своем долге перед страной и троном.
Герцогу Бургундскому не понравился тон, которым дофин с ним разговаривал. Шарль еще слишком молод, чтобы ему указывать, и герцог надменно ответил, что поступал и поступает так, как считает нужным, и не намерен выслушивать упреки и выговоры.
Мой брат Шарль, увы, не научился еще искусству дипломатии. Отповедь герцога разозлила его, и он уже по-мальчишески горячился, кричал.
Думаю, втайне он боялся этого самого могущественного и богатого человека на востоке Франции.
В таком тоне их разговор не мог долго продолжаться. Дюшатель из соседней комнаты все слышал. Вбежав к ним с криком: "Время настало!" - он нанес безоружному герцогу удар секирой.
Не знаю, успел ли герцог в тот момент вспомнить, как двенадцать лет назад руками своих сторонников устроил нападение на герцога Орлеанского и убил его - тоже почти беззащитного - на темной улице Парижа.
Несомненно, чувство мести не затухало в сердцах родственников и сподвижников убитого, предоставился случай, и оно вырвалось наружу. Произошло убийство импульсивно или задумано заранее, я так никогда и не узнала…
Герцог Бургундский упал, к нему подбежали еще несколько человек с обнаженными мечами. Каждый из них нанес удар поверженному беззащитному врагу.
Герцог Орлеанский был отомщен.
Воины, сопровождавшие герцога Бургундского, ждали его в другом помещении и ничего не знали о случившемся. Когда им сообщили о смерти их предводителя, они не смогли расправиться с убийцами и даже оказать сопротивление, так как их тоже в Монтюро обезоружили. Сторонники арманьяков выставили оруженосцев из замка под торжествующие и презрительные выкрики.
Тело герцога Бургундского хотели бросить в реку, но мой брат пришел в себя после всего случившегося и, почувствовав сильнейшие угрызения совести, велел похоронить убитого по христианскому обычаю. Труп обрядили в одежду нищего и отвезли в церковь Божьей Матери в Монтюро, где отпели и зарыли.
Таким оказался конец Жана Бесстрашного, великого герцога Бургундского. На его место заступил сын, герцог Филипп, муж моей сестры Мишель.
Я не могла себе представить, какие муки она испытывала, какие чувства обуревали ее, когда она услышала, что убийцей отца ее любимого мужа стал также любимый ею наш брат Шарль, чье имя с тех пор стали связывать с гибелью ее свекра.
Что касается меня, то после всего происшедшего мне еще сильнее захотелось уехать подальше от всех этих раздоров, предательств и смертоубийств.
Без сомнения, убийство герцога непременно вызовет волнение по всей стране. Так оно и произошло. Междуусобица не только разорила страну, но и привела к ее распаду. Герцог Бургундский был, по сути, независимым государем как в своем герцогстве, так и почти во всех восточных землях Франции.
Уже на следующий день на улицах Парижа стали собираться толпы людей с требованием назвать имена убийц и наказать их.
Брат был в смятении. Он-то ведь хотел лишь одного - любым способом остановить противостояние двух родовитых домов, и его уверяли, что наилучшее решение - смерть главного виновника, зачинщика розни, герцога Бургундского. Сторонникам этого варианта не стоило большого труда убедить малоопытного юношу в своей правоте.
И вот дело сделано, и на его неокрепшие плечи лег тяжелейший груз - убийство родственника. Куда бы он ни взглянул, перед его глазами стояла незабываемая картина - обращенное к нему лицо истекавшего кровью герцога, в его глазах упрек и жалость к нему, дофину. О, эти глаза человека, за минуту до смерти понявшего, что его заманили в ловушку!.. Шарль никогда не забудет их выражения… Он еще прочел в них презрение к себе.
Заговорщики попытались оправдаться. Дюшатель заявил, что встретил герцога Бургундского со всеми знаками дружеского внимания, но тот пренебрег дружелюбием дофина, набросился на него с оскорблениями и даже попытался обнажить оружие.
На это сторонники убитого возражали, что по условиям договора герцог не имел оружия, а потому дофин - убийца. Все равно, не сдавались заговорщики, он набросился на дофина, не помня себя от ярости, и это послужило причиной его смерти.
Лживость обеих версий доказали двое придворных из окружения Шарля, они подтвердили, что видели своими глазами, как у герцога забрали оружие. Они признались, что против него был составлен настоящий заговор и они стыдятся своего косвенного участия в таком грязном деле и готовы умереть, чтобы только не быть причисленными к убийцам беззащитного человека. Они прокляли непосредственных исполнителей и, хотели того или нет, нанесли непоправимый удар по чести наследника престола.
Страна осуждала коварное убийство.
Что касается английского короля Генриха V, то он, конечно, воспользовался создавшимся положением, чтобы еще больше укрепить свои позиции.
Франция понесла большую утрату, заявлял он: герцог Бургундский оставался честным и благородным рыцарем… и вот его не стало…
В душе Генрих не мог не радоваться смерти герцога, ибо благодаря этому продвинулся еще ближе к своей заветной цели - управлять Францией: ведь теперь у него на пути не стоял самый сильный и смелый противник, способный помешать его стремлениям.
Сын убитого, Филипп, ныне ставший герцогом Бургундским, пребывал в большом горе, что не мешало ему пылать ненавистью и жаждой мести по отношению к дофину и ко всем его сторонникам, которых он решил окончательно разбить и уничтожить. Для этого он готов немедленно пойти на союз с Англией и с оружием в руках сражаться на ее стороне против Франции и арманьяков.
Представляю себе радость короля Генриха - день его окончательного триумфа приближался.
Мой брат Шарль, отягощенный отчаянием и угрызениями совести, и вместе с ним вся партия арманьяков были, казалось, обречены. Со смертью герцога бургундцы не стали слабее, на что так рассчитывали заговорщики, а, наоборот, воспряли духом и при поддержке англичан объявили членам Орлеанского дома настоящую войну.
У дофина и его сторонников не осталось иного выхода, как пойти на примирение с англичанами и принять все их условия.
Король Генрих окончательно победил. Королевский дом Франции оказался на грани падения.
Мы с матерью отправились в Труа, где двадцатого мая 1421 года состоялось мое формальное обручение с королем Англии.
Несмотря ни на что, я испытывала чувство облегчения от того, что это наконец произошло: помимо всего, теперь я смогу быть вдали от ужасного затянувшегося конфликта, поразившего мою несчастную отчизну. Что касается самого Генриха, то я уже не чувствовала к нему после нашей недолгой встречи в Понтуазе никакой неприязни, даже была готова довериться ему.
Он ожидал нас в городской церкви. С ним прибыли два его брата, герцоги Кларенс и Глостер, а также огромный отряд лучников - больше тысячи человек. Этим он как бы хотел показать всем сомневающимся, что явился победителем, с которым нужно считаться, а иначе последствия будут весьма плачевными.
У меня перед глазами мгновение, когда он вошел в церковь, где уже находились мы с матерью. Похожий на бога войны в своих сверкающих доспехах, в шлеме, украшенном лисьим хвостом и драгоценностями, он был великолепен.
Подойдя ко мне, он улыбнулся своей обворожительной улыбкой, осветившей тихим светом его лик воина. Его яркие карие глаза нестерпимо блестели. Я глядела в них, и у меня голова кружилась от счастья. Он взял за руку меня и мать и повел нас обеих к алтарю.
Мать сказала ему, что король, мой отец, не мог прибыть по нездоровью, и Генрих понимающе наклонил голову: он знал причину болезни отца, а также понимал, что, даже будь король Франции в полном здравии, он вряд ли выдержал бы церемонию, которую можно приравнять к признанию Францией своего полного поражения.
Здесь же вслух зачитали условия перемирия - вернее, акт, подписанный моим отцом.
Я слушала, и мне казалось, что их произносит сам отец. Он же в эти минуты находился в уединенном и мрачном "Отеле де Сен-Поль", и хорошо, что болезнь не дает ему возможности понимать, что именно сейчас происходит в Труа, где его страна отдается во власть победителя и становится частью объединенного Англо-Французского королевства, а его род Валуа перестает быть королевским.
Вот что было написано рукою моего отца в этом документе:
"Я, Карл VI, король Франции, отдаю мою дочь Екатерину в жены королю Англии, Генриху V.
Король Генрих обязуется не чинить препятствий моему пребыванию на троне до самой моей смерти.
После же таковой, по нашему согласию, французская корона и королевство Франции переходит навечно к королю Генриху и его наследникам.
На то время, что мы не можем по своему состоянию управлять королевством, вся власть будет находиться в руках короля Генриха и совета из благородных и ученых мужей Франции.
Король Генрих приложит все усилия, чтобы положить конец внутренней вражде в королевстве и принести мир и успокоение в города, замки и провинции, принадлежащие сторонникам партии дофина, иначе называемой партией арманьяков…"
Я смотрела на собравшихся в церкви людей, внимавших вместе со мной словам, означавшим полную и окончательную сдачу страны на милость победителя, и уже не чувствовала себя в этот момент счастливой.
Здесь же находился и молодой герцог Бургундский, Филипп, ставший союзником англичан. Лицо его выражало печаль. О чем он скорбел больше - об утере отца или родины, я не знаю.
Генрих стоял рядом со мной. Он держал мою руку в своей, у себя на пальце я ощущала драгоценное кольцо, которое он надел мне незадолго до этого, сказав, что его надевали многие английские королевы во время коронации.
Несмотря ни на что, в душе у меня теплилось чувство удовлетворения: наконец-то я обручена, и сам брак можно было считать почти свершившимся.
Он и свершился всего через две недели после обручения. Третьего июня 1420 года я стала женой Генриха V и королевой Англии. Мне еще не исполнилось девятнадцати лет.
Церемония происходила все в той же приходской церкви в Труа. Думаю, жители этого городка вряд ли когда-либо еще станут свидетелями такого великолепного зрелища.
Король Генрих V дал понять, что он является истинным королем Франции, и предпринял все возможное, показав свое могущество и размах.
Как этот сильный и бывалый воин относился внимательно и нежно ко мне! Это помогало легче переносить унижение, выпавшее на долю моей страны, и я благодарна Богу и супругу, что они поддержали меня в этот час.
Я не могла не гордиться своим Генрихом, хотя его триумф означал позор моей Франции.
Мать осталась довольна мной. Ее мало заботила судьба и честь страны, волновало только собственное благополучие, она с удовольствием принимала участие в торжествах, совершенно не беспокоясь по поводу того, какую цену пришлось за это уплатить.
Она всячески пыталась очаровать Генриха, прибегая к открытой лести и к всевозможным женским уловкам, до коих была мастерица, и я чувствовала, она готова пойти на что угодно, лишь бы завоевать его благосклонность, которую можно бы обратить себе на пользу.
После официальной церемонии мы сидели бок о бок с Генрихом и отдыхали. Он обращался ко мне на своем англизированном французском, я отвечала на забавном английском, и оба мы были довольны и счастливы.
Я обещала ему исправить свое произношение и научиться говорить так, как он, а не как учили меня мои учителя.
- Тебе не нужно особенно исправлять его, - отвечал Генрих. - Твой английский звучит очаровательно, Кейт… Я буду звать тебя Кейт. Так говорят англичане. И вообще, - добавил он, - прошу тебя не меняться ни в чем.
Я покраснела и опустила голову, потому что после этих слов он при всех поцеловал меня прямо в губы.
- Мне не достает изящных манер, - снова заговорил он. - Но я горжусь, что я настоящий воин и что большая часть моей жизни прошла на полях сражений рядом с солдатами. Возможно, поэтому я несколько груб и прямолинеен, зато честен. Да, Кейт, я честен и говорю то, что думаю. И если ты хотела, чтобы я стал другим, то, увы…
Он махнул рукой с выражением шутливого отчаяния.
- Я вовсе не хочу, чтобы вы изменились, - ответила я, и он, рассмеявшись, поцеловал мне руки. Генрих горячо заверил меня, что во мне есть все, о чем он мечтал для своей невесты и жены, и это он понял сразу, как только впервые увидел меня.
Я хотела спросить его, зачем же тогда нужно было так откладывать наш брак, но, разумеется, промолчала. Я понимала, как в нем сильны черты настоящего государя, короля, властителя. И что всю Францию он желал так же сильно, если не больше, как меня.
Но я быстро отбросила эти мысли. К чему они? Ведь я стала новобрачной, и, естественно, меня интересовало и волновало совсем иное.
Как бы то ни было, унылая повседневность осталась позади. Я вступала в новую жизнь.