Он слегка улыбнулся, потом серьезно спросил:
- Не усугубит ли такое одиночество ваши страдания? Не погрузитесь вы в пучину отчаяния?
Мне самой стало противно за мои хитрые речи перед этим честным, прямодушным человеком, но что могла я поделать? Ведь решалась моя судьба. И не только моя - моего возлюбленного и нашего будущего ребенка.
Кляня себя за двуличие, я ответила:
- Полагаю, мне будет интересно наблюдать за сельской жизнью. Кроме того, я возьму с собой несколько самых близких мне придворных дам… И кое-кого из прислуги и стражников… Надеюсь, спокойные, уединенные дни пойдут только на пользу и я смогу вернуться к прежней жизни обновленной и поздоровевшей.
- Вы правы, миледи, - сказал он. - Что тут можно возразить? Генрих понял бы вас лучше всех и не стал бы препятствовать. В последних своих словах он завещал именно мне заботиться о вас.
- Знаю. Он был очень добр ко мне.
- Итак, - сказал Бедфорд, - это можно считать решенным. Вы уже думали о месте, куда хотели бы удалиться?
- Я думала о поместье Хэдем.
- В Хардфордшире, если не ошибаюсь? Что ж, вполне спокойные края.
- Как раз то, что мне нужно.
- Но, быть может, какой-нибудь монастырь, миледи?
- О нет. Там как раз могут одолевать всяческие горькие мысли, от которых никуда не денешься.
- Что же, значит, остановимся на Хэдеме.
- Но если я уеду туда, - спросила я нерешительно, - могу я рассчитывать, что меня на какое-то время оставят в покое?
- Об этом я позабочусь, миледи.
- Как вы добры, милорд!
Эти слова вырвались у меня совершенно искренне.
- Я только что говорил, что Генрих завещал не оставлять вас моими заботами. Я дал ему слово и буду держать его, пока жив, миледи.
Я взяла его руку и поцеловала, а он обнял меня и коснулся губами моего лба.
- Поезжайте, дитя мое, - сказал он. - Поезжайте и отдохните от всего… от всех. Я велю, чтобы вас никто не беспокоил в вашем уединении.
- Не знаю, как благодарить вас!..
После его ухода я испытала двоякое чувство: великой радости, что начала осуществляться первая из намеченных мной и Оуэном задач, и стыда за свой обман, за ложь. Хотя это и ложь во спасение.
Теперь следовало начать подготовку к переезду. Первой, кому я сообщила об этом, стала, естественно, Гиймот.
Когда она готовила меня ко сну в тот вечер, я сказала ей:
- Мы отправляемся в Хэдем.
- О! - воскликнула она. - Как хорошо! Там, верно, будет спокойно и тихо. Но, миледи, это не вызовет никакого недовольства?
- Герцог Бедфорд одобрил мое решение. Я сумела убедить его, что для меня это совершенно необходимо.
- Необходимо? Вы ему рассказали?
Я не могла не рассмеяться.
- Гиймот, ну что ты такое говоришь? - И уж без всякого смеха добавила: - У меня будет ребенок.
- Что вы делаете? Как можно? - воскликнула она в ужасе. - Как вы скроете от всех его рождение?
- Еще не знаю. Но я хочу своего ребенка.
- Но он ведь будет…
Я поняла, о чем она говорит, а потому закончила фразу вместо нее:
- Он будет совершенно законным. Мы с Оуэном поженимся.
Она только молча качала головой. Со страхом, но без тени осуждения.
- Когда… - спросила она потом. - Когда и где?
- Если ты говоришь о ребенке, Гиймот, то в Хэдеме, куда мы вскоре отправимся. Там, в тиши лесов и полей… через семь месяцев.
Она прикрыла лицо ладонями.
- О, миледи… О, моя девочка… Что с нами со всеми будет?
- Говоря честно, сама не ведаю этого, Гиймот, - ответила я. - Но знаю одно: я собираюсь стать супругой Оуэна и хочу, чтобы наш ребенок на сей раз остался только нашим… моим… Чтобы принадлежал матери, а не стране, не короне…
- Но как же… вы… королева?
- Король умер, Гиймот. И королева я сейчас только по титулу… на словах. Я не желаю быть замешана ни в чьих политических играх. Хочу жить своей жизнью… с Оуэном, с моими детьми, если они будут.
Она смотрела на меня со слезами на глазах.
- Я чуяла, - призналась она, - чуяла, что рано или поздно это случится… Когда же мы едем в Хэдем?
- Немедленно, - сказала я. - Начинай сборы.
Три Джоанны и Агнесса встретили весть о нашем отъезде с воодушевлением. Их давно уже начали беспокоить слухи, распространявшиеся вокруг нас. Особенно после того, когда во время состязания Оуэн упал мне на колени и что-то в нашем поведении насторожило особо падких на различные сплетни и слухи. Впрочем, на этот раз ни о каких домыслах не могло быть речи - все оказалось чистой правдой.
Потому мои добрые наперсницы считали самым лучшим решением уехать в дальнее поместье, подальше от любопытных глаз, от пересудов. Когда же они узнали от меня о главной цели переезда, их решимость помочь и сочувствие удвоились. Если не утроились.
Одна из Джоанн сказала, что с особой тщательностью предстоит подобрать слуг. Только самых проверенных, самых преданных.
- Лучше пусть их будет совсем мало, - предложила она, - чем если среди них найдется предатель…
Другие тоже не оставляли меня своими добрыми советами и пожеланиями.
О, как я любила их всех! Как была им благодарна, моим верным друзьям и помощницам! Ведь они прекрасно знали, что подвергают себя огромному риску, и вместе с тем, ни минуты не колеблясь, всей душой и сердцем разделяли опасный и для них путь.
С их помощью я быстро отобрала нужных и надежных людей, вскоре мы простились с Хардфордом и наш кортеж был уже на пути к Хэдему.
Мне сразу понравилась эта старая усадьба, я чувствовала себя там счастливой, как никогда. Так мне казалось, по крайней мере.
Я жаждала, чтобы как можно скорее состоялась церемония моего вступления в брак, Оуэн хотел того же самого, но меня, помимо всего, беспокоила мысль о том, как отнесется к этому мой духовный отец Джонас Бойерс, с которым я еще не делилась своими намерениями.
Однако мои колебания не могли быть долгими, и в один из дней, вскоре после прибытия в Хэдем, я набралась смелости и обратилась к нему.
- Мой дорогой Джонас, должна вам признаться, что нахожусь в большом затруднении. У меня будет ребенок.
Он посмотрел на меня в ужасе, но не сказал ни слова.
Я продолжала:
- Мне необходимо, как вы понимаете, сочетаться браком с отцом ребенка, с человеком, которого я люблю и который любит меня… Прошу вас помочь в этом, но если для вас затруднительно… Тогда что же… Хотя, по правде говоря, не знаю, кому еще могла бы сейчас довериться так, как вам…
Он побледнел еще больше и сжал губы, по-прежнему ничего не отвечая.
- Имя этого человека Оуэн Тюдор. Мы любим друг друга, и нам нужно пожениться, чтобы ребенок не стал незаконнорожденным… Кроме вас, мне просить некого… О, я знаю, это опасно… Для меня, для Оуэна, для вас… Потому не смею приказывать, а только прошу. Решение за вами. Я отдаю себя на вашу милость.
Он медленно произнес:
- Это может считаться изменой. Предательством. Вы знаете?
- Знаю. И потому мы намерены держать наш брак в строгой тайне… Я никто в этой стране, Джонас, - продолжала я. - У меня отобрали первого ребенка… Я всего лишь прошу вас… Но если вы…
- Если брак не будет заключен, - прервал он меня, - то ваше дитя… Но если он будет заключен…
Я тоже не дала ему договорить.
- Понимаю, что прошу слишком многого, и вы вправе отказаться… Прекратим этот разговор, дорогой Джонас. Мы попробуем найти другого священника… если сумеем.
- Нельзя обращаться к чужому человеку, - сказал он решительно. - Это опасно.
- Разумеется. Но я готова на любой риск ради моего будущего ребенка.
Он в отчаянии покачал головой.
- Ваша милость хорошо понимает, что делает и к чему все это может привести?
- Вполне понимаю, Джонас, мой дорогой исповедник. Понимаю и потому искренне прошу забыть о нашем разговоре и о моей просьбе, выполнение которой опасно для всех нас. Я полностью сознаю это. Но я также знаю, что не существует закона, запрещающего женщине вступить в брак. Однажды я уже сделала это по государственным соображениям. Теперь хочу сделать то же - по любви.
Он молча выслушал мою краткую горькую исповедь и некоторое время продолжал молчать. Потом сказал, что хочет остаться один и помолиться.
Я ушла, глубоко подавленная. Конечно, я понимала: моя просьба повергла его в смятение - он ведь всего-навсего человек… И если станет известно, что он скрепил и благословил наш брак, то, вероятно, осужден он будет наравне со мной и с Оуэном… Я понимала это… И все же испытывала горечь и досаду…
На следующий день он прислал за мной слугу и попросил прийти к нему.
Я ожидала услышать подтверждение отказа, сопровождаемое объяснением, суть которого мне уже заранее известна.
Джонас Бойерс встретил меня такими словами:
- Миледи, я много думал о вашей просьбе. Я много молился. И, мне кажется, Бог указал на мои обязанности.
- Что ж, - сказала я, - поступайте, как подсказывает вам совесть. Поверьте, мое отношение к вам нисколько не изменится.
- Миледи, - продолжал он, - вы доверили мне заботиться о вашей душе, и я делал это в меру своих слабых сил. Но я не могу теперь, когда ваша душа так страждет, оставить ее без совета и помощи. А потому готов вместе с вами разделить опасность и совершить то, что полагается совершать в подобных случаях священнику.
- О, Джонас! - вскричала я, разражаясь слезами. - Спасибо… спасибо… Но вы хорошо подумали?
- Господь благословил меня. Ради ребенка… - Он положил чуть дрожащую руку мне на плечо. - И ради вас, дитя мое.
- Смогу ли я забыть то, что вы решили сделать для нас? - сказала я. - Несмотря на опасность, которой подвергаетесь?.. О, меня уже гложет совесть!
- Миледи, - отвечал он сухо, - вы должны сочетаться браком, а я обязан провести эту церемонию. Мы все будем молить Господа защитить нас, ибо в Его глазах, я убежден в этом, мы не совершили никакого греха. Напротив, грешно не поступить так, как мы собираемся… Итак, с точки зрения Неба, мы безгрешны. Однако государство может посчитать иначе. Что же, значит, наши глаза и души должны быть устремлены к Небу, а не к земле. Истинный грех - только тот, что против Бога.
Меня переполняли радость и благодарность.
- Да! - воскликнула я. - Будем молиться, чтобы Господь охранил нас, чтоб на то стала Его воля!..
И наступил тот незабываемый день, когда мы с Оуэном были объявлены мужем и женой, и произошло это в усадьбе Хэдем, в ее верхней комнате, превращенной ради этого события в часовню.
Свидетелями брачной церемонии были только самые близкие друзья, что, как и мы, хорошо понимали рискованность происходившего на их глазах, знали, во что вовлечены вместе с нами. И мы дали обет молчания - хранить все в глубочайшей тайне. В тайне, в секрете от всех - близких, дальних, хороших, плохих… От всех.
Что касается меня, я чувствовала себя слишком счастливой для того, чтобы размышлять о подстерегавших нас опасностях, и мечтала о своем еще не рожденном ребенке.
Все последующие месяцы, ожидая мое дитя, я пребывала в умиротворенном состоянии духа - мыслями только с ним. А также - с Оуэном.
Я пришла к убеждению, что нынешним своим счастьем обязана тому, что было в моей судьбе раньше, а потому ни о чем случившемся в прошлом не жалела.
Что касается настоящего или ближайшего будущего, я не могла и не хотела размышлять ни о чем плохом или страшном, отбросила я и думы об осторожности, и все мои мысли сосредоточились на нашей любви, на ребенке.
К его рождению уже вовсю шли приготовления. Гиймот, Агнесса и все три Джоанны сидели рядышком целыми днями. Беседуя о детях, они снова, как шесть с лишним лет назад, готовили крошечные одеяния, подушечки и одеяльца.
Милое мое дитя, говорила я себе, глядя на эту мирную картину, кто бы ты ни был, мальчик или девочка, я никому не отдам тебя; с тобой будут и мать, и отец, любящие, верные…
Я невольно обращалась мыслями к своему детству, вспоминала несчастного отца, тоже любящего, но бессильного воплотить свою любовь в действие… Мелькала мысль о матери… Как она сейчас? На чьей стороне? Какие плетет интриги? Или уже успокоилась и занимается только своими собачками и туалетами? А мой слабовольный брат? Продолжает мечтать о восшествии на престол? О победе над англичанами? Безнадежные мечтания… Хотя… кто знает…
Однако воспоминания о родных теперь не бередили душу, их не окрашивали никакие чувства, а потому они легко и бесследно исчезали. Я с волнением думала - нет, не о грядущих опасностях и бедах, а о том чуде, что вот-вот должно со мной произойти. А что может быть божественнее для женщины, чем рождение крошечного создания, плода ее любви, ее собственного продолжения?.. Дай Бог, чтобы все прошло благополучно…
Быстро и радостно шли и проходили блаженные, спокойные дни моего ожидания. И наконец подошла пора. Я уже знала, как это бывает, как должно быть, а потому встретила наступление родов спокойно. Знала о боли, которую испытаю, но также и о чувстве бесконечного облегчения, когда родившееся дитя прильнет к моей груди.
Верные мои друзья… Они находились все время со мной рядом… Они отыскали надежную повитуху, на молчание которой можно было положиться. Да она и не знала толком, у кого принимает роды, чей сын оказался у нее на руках.
Да, это был сын! Еще один сын. Прелестный здоровый ребенок, как две капли воды похожий на Оуэна. Так мне показалось с самого начала, с первого взгляда, и все улыбались и соглашались со мной.
Помню, я прошептала тогда, обращаясь к Гиймот:
- Мой муж рядом, ребенок у меня на руках… Ты видишь сейчас перед собой самую счастливую женщину во всей Англии.
Решено было назвать его Эдмундом. Крестил его здесь же, в Хэдеме, Джонас Бойерс. Первой его няней стала, разумеется, Гиймот, но и меня никто не отстранял от материнских обязанностей, как то случилось, когда родился мой первенец.
Маленький Эдмунд всецело мой, я никому не позволю забрать его. Во многом новые, но какие прекрасные ощущения!
Несколько недель мы пребывали в полном блаженстве - я и все окружавшие меня, - почти позабыв о мире вокруг, о том, что его треволнения и заботы неизбежно коснутся и нас. Причинят боль…
О происходившем в мире мы узнавали только из разговоров с жителями ближней деревни, куда время от времени выезжал Оуэн. Сначала они неохотно вступали с ним в беседу, но вскоре приняли почти за своего и стали достаточно откровенны.
Я же не выезжала никуда ни до родов - чтобы не была заметна беременность, ни после них, и все мои прогулки ограничивались садом, окружавшим дом.
Мы думали, как объяснить появление ребенка, и решили, что самое простое - говорить, будто он принадлежит одной из моих приближенных, которая, если до того дойдет, должна будет признать его своим. Правда, мы горячо надеялись, что такого не потребуется, но Оуэн настаивал, чтобы мы продумали и предусмотрели все мелочи, от которых зачастую может зависеть наше благополучие.
Наступил день, когда он принес нам из своей поездки за стены усадьбы весьма тревожную новость.
Стало известно, что Глостер, вновь принявший на себя после отъезда Бедфорда во Франции обязанности наместника, решил провести через парламент ряд законов, в том числе о браке.
- Такое впечатление, - сказал мне Оуэн, - словно герцог что-то подозревает, потому что в одном из этих законов упоминается твое имя. Вернее, твой титул. Хотя, конечно…
- Говори же, - взволнованно воскликнула я.
- Закон грозит ужасным наказанием тому, кто посмеет без согласия короля или Королевского совета жениться на вдовствующей королеве или любой другой высокородной женщине, владеющей землями от английской короны.
- И что это означает?
- Что никто не должен узнать о нашей тайне, дорогая, о тайной жизни королевы.
- Но если Глостер уж…
- Он не может знать о нашем браке, - перебил меня Оуэн. - В крайнем случае ему успели доложить о моем падении к тебе на колени.
- Неужели этого могло быть достаточно?..
- Для слухов и сплетен нет правил, границ и норм.
- Оуэн… Когда вот так… когда я думаю об этом, становится немыслимо страшно… особенно за тебя… Что могут сделать тебе, любимый?
- Сначала они должны меня поймать, - ответил он с легкой улыбкой.
- О, мой дорогой! Давай возьмем Эдмунда и уедем отсюда! К тебе в Уэльс… куда угодно!
- Это сразу возбудит или подтвердит их подозрения. Да и никто не позволит королеве сделать это.
- Уедем как обыкновенные люди!
Он покачал головой.
- Невозможно.
- Что же ты предлагаешь? - спросила я в отчаянии.
- Успокоиться, оставаться на месте и быть настороже. Другого выхода у нас нет сейчас, дорогая Екатерина.
После этого короткого разговора беспокойство вновь поселилось в моей душе и уже не уходило оттуда.
На несколько недель темная туча несчастья нависла над нами. Мы со дня на день ожидали громового удара, поскольку приходили к мысли, что Глостеру известно о нас, иначе он не стал бы проводить в парламенте подобный закон.
Но время шло, ничего плохого не происходило, и я постепенно успокоилась. Дни стали казаться светлее, голоса приятнее и радостнее. Я по-прежнему почти не покидала моего малыша, но находила время для шитья вместе с моими дамами и для долгих дневных бесед с Оуэном, который, как и раньше, радовал меня светлым умом, музыкальным голосом и полнотой чувств. Я стала выезжать со своими приближенными на короткие прогулки за стены усадьбы, однако помнила об осторожности и потому всегда держала Оуэна, если он бывал с нами, только на расстоянии.
Что касается Глостера, то ему, видимо, хватало своих дел и забот - так считал Оуэн. Перечислить их я могла не задумываясь: вражда с Уориком; скандальный роман с леди Элинор Кобэм; корыстный брак с Жаклин и поражение, которое он потерпел, так и не сумев завоевать принадлежащие ей земли. К этим проблемам прибавилось и то, что Жаклин окончательно развенчала его, во всеуслышание заявив, что никогда не состояла с ним в законном браке, а все свои земли считала и считает собственностью герцога Бургундского, во владение которого они могут перейти в любой момент. Словом, она смирилась и сдалась на милость сильнейшего.
Все это не усиливало обаяние распутного герцога, да и само его беспутство уже основательно поднадоело людям, и они наконец начали усматривать в нем дурной пример для подражания. Он терял былую популярность.
- Будем надеяться, - говорил мне Оуэн, - что ему по-прежнему не до нас, у него более серьезные неприятности, чем те, которые доставляем мы.
- Но верить ему все равно нельзя, - отвечала я. - Как было бы хорошо, если б он вместо Бедфорда отправился во Францию. А Джон вернулся бы сюда.
- Этого не будет, - объяснял мне Оуэн. - Глостер и так достаточно подорвал положение англичан. Никогда его не пошлют туда наместником.
- Куда угодно, лишь бы он не угрожал нам!
- Наша задача перехитрить его, дорогая. А для этого в первую очередь следует соблюдать осторожность и еще раз осторожность. О чем я не устаю напоминать.
- А я не устаю соблюдать ее, - улыбнулась я. - Но от Глостера можно ожидать всего, чего угодно.
- Я тоже, - ответил Оуэн без улыбки.