Илас отвернулся первым, но ушел, лишь от души ударив кулаком по колоде, рядом с тем местом, на котором сидела Васса. Девушка, внутренне сжавшаяся, постаралась внешне не выдать своего трепета. Лишь намертво схваченный черенок ложки знал об истинном состоянии лицедейки.
Бревно же, словно отдав дань выдержке мужчины, после его отхода подумало-подумало, да и дало внушительную трещину аккурат в месте, на котором выместил весь свой гнев Илас. Васса же, пребывавшая в состоянии, которое у жителей нижнего города зовётся 'отходняк', а докторусы величают 'кататония' сразу не среагировала на запоздалый саботаж того, что заменяло ей стул. В чем и поплатилась, душевно поздоровавшись копчиком с мерзлой землей. Причиной ее падения послужила та самая трещина, запоздало появившаяся, но в миг разросшаяся до внушительных размеров и расщепившая колоду на два чурбака. Падая, девушка умудрилась еще и окатить себя остатками похлебки, являя миру картину 'расплата за коварство'.
Если цыганки похихикивали, привлекая внимание Иласа, то над девушкой смеялись от души, и не только молодые красавицы. Цыганята, ромалы заливались, даже Земар не прятал улыбки в курчавой бороде.
- Остынет, не переживай, - старый цыган хитро прищурился.
- Да я и не переживаю по этому поводу. Скорее уж думаю, как мне пережить, чтобы не прибил ненароком, пока остывает.
- Ладно, давай, приводи себя в порядок, и пойдем в кибитку. Будем на тебя наряд примерять.
Васса, вспомнив, какой 'наряд' ожидает ее, взгрустнула еще больше. Первоначально, когда Земар предложил лицедейке переодевание такого толка, она удивилась: зачем именно Иласа наряжать фьеррой, не проще ли ее, девушку. На знатную даму обращают же больше внимания, чем на ее компаньонку. А вдруг блондин с ролью не справится? Да и наряжать его...
На доводы Вассарии цыган справедливо заметил: раз благородному герру примерять женские тряпки, то не все ли равно, какие: корсет знатной фьерры или киртл, так любимый простыми горожанками. Роль околоаристократичной старой девы Иласу даже больше к лицу. С этим девушка вынуждена была согласиться. Кланяться и прислуживать блондин уж точно не привык, и, если скрепя сердце и челюсти, изобразить девицу он сможет, то даму-компаньонку - для него будет непосильной задачей.
Стряхнув с себя ошмётки похлебки и умыв руки пригоршней снега, что так и не растаял за ночь, девушка двинулась за Земаром.
Спустя полсвечи примерок и переодеваний Васса убедилась, что монашеская ряса нравилась ей гораздо больше нового наряда. Горб весил изрядно и пригибал девушку к земле так, что невольно хотелось наклониться еще ниже. Походка ее от этого стала шаркающей, а голова опускалась. Довершало образ балахонистое платье, подпоясанное тесьмой. Земар довольно улыбался, скаля не по годам белые зубы.
- Хорошо! Осталось пепла в волосы побольше пустить, да грязь развести.
На это заявление лицедейка лишь печально вздохнула. Становиться сестрой хавроньи как-то не очень хотелось, но седеть и покрываться морщинами по-настоящему Вассарии не хотелось еще больше. 'Ладно, перетерплю' - решила для себя девушка.
Цыган же, увидев ее лицо и точно истолковав мимику, как опытная гадалка линии руки, прокомментировал:
- Женская жизнь тем грязнее и порочнее, чем красивее. Утешься тем, что ты сейчас, несмотря на всю сажу и глину на твоем лице становишься чище, пускай хоть только и душой.
- Да уж, утешение... - ответила Васса, лишь для того, чтобы ответить, меж тем старательно посыпая линию роста волос на лбу пеплом.
Прикасаться к белой глине, разведенной напополам с толокном и щепотью сажи, ей не хотелось. Но часто мы делаем не то, что хочется, а то, что должно, ради того, чтобы жизнь наша оставалась жизнью, а не существованием.
***
Стражнику, заглянувшему в кибитку, предстала идеалистическая картина: милая, чуть крупноватая в кости, но жилистая фьеррина, явно засидевшаяся в девичестве, мирно вышивала на пяльцах. Ее рыжие локоны, уложенные в замысловатую прическу, ниспадали каскадом на плечи и неестественно-прямую спину. Лицо, набеленное и нарумяненное в меру, подведенные сурьмой глаза. Единственное, что портило впечатление - взгляд. Так обычно рачительная хозяйка смотрит на таракана, невесть откуда взявшегося на кухне, размышляя, как бы поаккуратнее снять с ноги тапок, чтобы успеть пришибить усатую заразу, пока та не удрала.
Другая, сидевшая в кибитке, ничем не привлекла внимания служивого. Разве что горб, слегка перекошенный и оттого еще более безобразный. А так - серая, блеклая старуха с морщинистым лицом. На ее фоне рыженькая казалась вдвое краше.
Вдоволь налюбоваться фьерриной охраннику не дали. Помимо двух дам в кибитке было еще полдюжины цыганок всех возрастов. Эти для бравого блюстителя порядка были все почти на одно лицо. Чернявые, бойкие. Различались лишь возрастом: кто с подписью времени в висках или молодые зубоскалки, а двое даже еще в рубахах и портах - не доросли еще до юбок. Они враз заголосили на жуткой смести языков и интонаций.
Стражник напоследок еще раз окинул взглядом рыжеволосую. Он знал, что брать взятки - грех, но не брать - искушение. Причем в данном случае весьма сильное, и побороть оное ему будет невозможно, а потому протянул незаметно руку, в ладонь которой Земар вложил злотый.
Старый цыган помнил, что говорил ему как-то один бургомистр (позднее, кстати, сосланный за мздоимство на каторгу): 'Большие, и маленькие взятки брать страшно, но маленькие ещё и противно'. Потому на подмазку и не поскупился. 'С меня не убудет, в городе наворуем-нагадаем в сотню больше. А вот сделать так, чтобы эти двое прошли - надобно кровь из носу', - решил для себя ромал.
Меж тем блюститель порядка запахнул полы кибитки и дал знак своему напарнику, чтобы тот пропустил табор в город. Колеса заскрипели, вторя заунывному пению ветра. За стенами Армикополя их стон влился в городской шум, смешался с гомонящей толпой, прибился к базарному говору, растворился в трескотне зазывал.
- А почему на улицах так людно? - любопытный нос Вассарии выглянул из-за полы кибитки.
- Эй-ней, дак это же город, который никогда не спит, иль не слыхала? - хитро усмехнулась цыганка. А сейчас еще и время Мирма - праздника воев и сильных мужей.
Что-то в голосе старой плясуньи дорог насторожило девушку, но что именно, она понять не смогла. Наконец кибитка остановилась и Земар, заглянувший внутрь, скомандовал:
-Приехали, красавицы.
Илас, по старой памяти решивший спрыгнуть, задрал юбку так, что мужчинам, шедшим неподалеку, грозила скоропалительная смерть по причине вывернутых шей: так они крутили головами в попытке рассмотреть стройные ножки рыжеволосой фьеррины. Исполнить акробатический этюд 'полет благородной госпожи' Иласу не дала лицедейка, ухватив его за рукав. С причитанием:
- Убьешься ведь, деточка! - Васса с реакцией борзой вцепилась мужчине в локоть. И уже шепотом присовокупила: - Сдурел? Ты де-вуш-ка!
А потом сама, спиной вперед и кряхтя на каждом вздохе, начала спускаться. Получилось весьма жизненно. Во всяком случае, Илас постарался взять на вооружение: 'держать лицо', даже если чужаки лишь вдалеке.
Неправдоподобно охая и благодаря писклявым голоском Земара, решившего помочь 'фьеррине', Илас наконец выбрался из кибитки, в которой давилась от смеха цыганская братия.
- Ну все. На этом наши пути расходятся, - Земар внимательно посмотрел в глаза лицедейке. - Держи на память. Мне кажется, ты на нее чем-то похожа.
Маленький цилиндр с мизинец толщиной, зауженный посередине. Не драгоценный, но значимый. Долли... Васса задумчиво вертела фигурку в пальцах. Без нее не принимают ставки. Ее положение на поле определяет, кто выиграл, а кто зеро. 'Что хотел сказать Земар?' Спросить девушка уже не успела. Ромал, повернувшись к ней спиной, зашагал прочь, давая понять, что прощание окончено.
- Пошли уж...., Урсула, - придуманное для лицедейки имя Илас протянул нараспев и насмешливо.
- Да, госпожа Энгриберда, - лицедейка словно смаковала сказанное, - а тебе идет, может, оставишь?
Сузившиеся глаза 'фьеррины' были красноречивее слов, но девушка храбро подошла поближе и примирительно сказала:
- Постараюсь исправиться, но прости, так и тянет... - и, не выдержав, все ж-таки добавила: - ты в этом наряде такая милашка...
За что и схлопотала тычок локтем. Весьма чувствительный. Коней решили оставить в таборе: в городе с ними больше мороки. Рыжеволосая фьеррина и ее старуха-компаньонка пешком двинулись к центру города. О том, почему так хитро улыбалась в кибитке цыганка, стало понятно по числу праздных гуляк.
- Как мог...ла, - поправился Илас в последний миг,- забыть. На Мирм проводят кулачные и не только бои. Влипли.
- Почему? - Васса, которая слышала об этом празднике, но в Тивоне оный не отмечался, не понимала причины удрученного взгляда спутника.
- Мужиков полно. Напьются и начнут цепляться.
- Откуда знаешь? Может, не будут? - поинтересовалась девушка.
- Будут-будут. Я-то знаю.
- Потому что сам такой? - ехидство, словно охочая до сплетен кумушка, почуявшая скандал (и как бы ее не выпроваживали, находившая предлоги, чтобы остаться), никак не желало покидать лицедейку.
- Нееет! Потому что голова на плечах есть. И я ей думаю, а не как некоторые..., - он скосил глаза на фьеррину весьма завлекательного вида, аккурат шедшую навстречу, и смягчил окончание резкого ответа: - которые используют ее только для прически.
Васса, сочтя за благо промолчать и искренне сожалея, что под рукой нет самого эффективного регулятора межличностных отношений - лома, больше не говоря ни слова, похромала рядом.
Сперва девушка опасалась, что Илас не сможет изобразить фьеррину благородных кровей. Но блондин так правдоподобно морщился, с надменностью взирал на уличную суету, брезгливо подбирал юбки. Не из чистоплотности - просто мешали они его размашистому шагу, невольно сковывая, но прохожим то было неведомо, и обливал презрением с интересом косящих на рыжеволосую прелестницу герров, что Васса успокоилась. Зря.
Глава 9
Комплит из апперкотов
Комплитами принято называть ставки на рулетке, при которых все части номера заставлены по максимуму.
Пояснение Хайроллера при обучение игре на рулетке
Маришеку было хорошо. Да что там хорошо, здорово и привольно ему было. Теща, вместе с жинкой и спиногрызами аккурат накануне Мирма, оставив муженька без пригляду, отбыли, чтобы приложиться к мощам Акуна-пророка. Их привезли седьмицу назад в Армикопольский храм.
Маришек и воспользовался оказией. Прямиком с работы он заглянул в кабачок 'Ciтно и храпно' (что означает данное название, знал точно лишь хозяин заведения, и когда его спрашивали, лишь загадочно улыбался, демонстрируя отсутствие парочки зубов и обломанные левые клыки). Впрочем, на качество местного пива имя кабачка не влияло. Маришеку пенное тут нравилось: забористое, ароматное, да с бесплатными пузатыми семками, плошка которых полагалась любому посетителю после двух заказанных кружек.
Единственное, что мешало завсегдатаю сего места окончательно расслабиться - это рабочая форма, которую Маришек поленился переодеть по дороге с работы. Его хозяин, владелец суконной лавки, считал, что негоже рабочим, пусть и ворочающим тюки и рулоны с тканями, ходить в рванине и пошил всем из дешевого серого полотна кафтаны и штаны. По жаре в них прели, по холоду мерзли, но носили, терпя причуды старика, платившего изрядно. Удручало рабочих еще и то, что в этакой амуниции издали их принимали за шептунов, а то и вовсе дознавателей мелкого рангу.
Кружка пустела. Семечки, лежащие в плошке, которую последний раз не мыли никогда, а потому с ее краев можно было грязь ногтем соскребать, тоже заканчивались. Маришеку становилось все грустнее. Но тут двери распахнулись, явив мужчине двух его 'коллег'. Они были уже принявши и веселые, а потому, завидев третьего, присели за маришеков стол.
Если собираются трое, грешно упускать вечер. Выпив по первой, работяг потянуло спеть, но порыв души грубо оборвал кулаком кто-то с соседнего стола. Поскольку кулак и его обладатель габаритов были внушительных, троица сочла за лучшее еще раз выпить, а не ввязываться в драку. Поле второй Маришек захотел станцевать гутарную, но сопивники уговорили его обождать малёк и выпить по третьей.
После третьей Маришек благополучно забыл о танцах. Ему захотелось другого... дамского и непременно возвышенно-благородного. Поскольку принимали на грудь все трое одинаково, то и кондиция была у всех сходной. Стремление к прекрасному было одобрено и поддержано, а посему троица зигзагами направилась вон из кабачка на поиски главной из мужских слабостей.
Рыжеволосую фьеррину первым увидел Маришек. Понравилась ему чертовка. Высокая, с внушительными достоинствами. В лицо он не всматривался. Да и зачем? Наверняка красавица - с такими-то прелестями. Кабацкие товарищи оценили вкус Маришека, одобрительно заулюлюкав. Решив, что ни в кои веки не отпустит даму, столь быстро и безоговорочно взявшую его сердце в плен (жена, дети и теща были забыты, будто их и вовсе на свете не было), он решительно начал ухаживания. О том, что оные идут в разрез с общепринятыми, мужчина не задумывался.
Язык Маришека редко подводил даже во хмелю, а потому зычный крик получился на удивление ясным. Будто и не вусмерть пьяный кричит, а заядлый трезвенник, чтящий все Хогановы заветы, в том числе и 'не усердствуй в возлиянии'.
***
Свист, улюлюканье, шум и крик: 'Лови их!' - заставили и лицедейку, и Иласа внутренне вздрогнуть.
'Думай, Васса, думай! Навряд ли это по твою душу...',- лихорадочно размышляла девушка. Тем временем, распихивая толпу, в их направлении активно продвигались несколько человек в безлико-серой форме.
Мысли Иласа отличались нецензурным обилием и разнообразием, но сводились к одному: 'Не попасться дознавателям!' В том, что это именно они, блондин был уверен. К тому же предполагаемого воришки, который несся бы в авангарде, и кому могли бы быть адресованы эти крики, не наблюдалось.
Блондин решил, что даже если эти крики не про них, лучше перестраховаться. Знамо: береженого Хоган бережет, а не береженого конвой стережет. Поэтому, схватив свою 'компаньонку' под мышки (благо разница в росте это позволяла: горб согнул Вассу чуть ли не в двое) толкнул в ближайшие обманчиво-гостеприимные двери.
Накурено в зале было так, что запахи чеснока с селедкой казались изысканными ароматами. Впрочем, мужчин, здесь собравшихся, это ничуть не смущало. Толчея, крик, потные, разгоряченные хмельным и азартом болельщики, которым неведома усталость. Еще бы, гроши же на кону! Выиграешь - можно аж неделю не работать (о том, что в случае проигрыша нужно будет эту же неделю пахать за двоих - собравшиеся в основной своей массе не думали).
Илас сцепил зубы и начал активно работать локтями, пробираясь к противоположенному выходу. По тому, насколько активно и целеустремленно двигался мужчина, Васса решила, что обстановка для него не внове и не удержалась от неуместного вопроса:
-Что здесь такое?
- Бои. Почти без правил. - отмахнулся блондин от лицедейки, как от надоедливого зазывалы, что тянет заглянуть в лавку 'с самыми лучшими товарами в империи'.
Но любопытство было превыше осторожности, и девушка задала следующий вопрос:
- Почему почти?
Решив, что проще ответить ( эта пока не выспросит все, не успокоится), Илас пояснил:
- Правило одно. Не смог встать или умер - значит, проиграл.
- И ты делал здесь ставки?
-Нет. Я дрался, - мужчина особенно сильно дернул лицедейку за руку, не то побуждая двигаться проворнее, не то вымещая злость.
Приграничье. Из развлечений там были выпивка, драки, дурман. Женщин мало. И либо они при ком-то, либо настолько ничьи, что Илас не искал их общества. Над ним сначала (пока не стал на проклятых мракобесами землях своим) за эту странность втихаря посмеивались, считая глупцом и евнухом, чурающимся дам, пользующихся широкой популярностью среди мужчин. А ему просто было противно оказаться трехзначным порядковым номером в списке таких вот фьеррин. Кому-то это не нравилось, задирали, подначивали: 'голубая кровь, ставит себя выше остальных'...
Драки вспыхивали часто. Сходились в рукопашную меж собой и солдаты, и офицеры. Командиры не разнимали свары, считая, пусть лучше подчиненные спустят пар сейчас, чем злость будет застить им глаза в бою. А так - разобьют друг другу носы, потом же, за кружкой ядреного самогона, что горит синевой, и помирятся, не будут таить за пазухой невысказанное. На боях этих, которые не разнимали, остальные тут же об заклад и бились. Ставили кто деньги, кто смены в дозоре.
Первое время Иласу часто доводилось стоять в кругу. Сам бил, был и бит. Но всегда поднимался. А потом, после нескольких вылазок, как-то незаметно стал своим, несмотря на заносчивый нрав. Больше не подначивали, но теперь он сам нарывался, стараясь таким образом выплеснуть злость, отчаяние, безысходность, что словно витали в воздухе приграничья. Этого дикого, сурового в своей неприглядной варварской серой простоте края.
Вернувшись в столицу, где царствовали лоск, шик и положение, воспоминания, как фантомы прошлого, иногда брали его в плен. Тогда он искал забытья. Не у продажных женщин, не в вине и картах, а вот в таких боях. В такие моменты ему было плевать, кто за кругом. Главное, что есть противник. Живой, осязаемый, пытающийся если не убить, то покалечить. Все было просто и ясно. И воспоминания отступали.
Сейчас же Илас трезво понимал, что им срочно нужно выбираться, иначе... Иначе наступило гораздо раньше, чем предполагал мужчина, и имело весьма внушительный вид.
-Э нет, цыпа, так просто от меня не уйдешь... - это прохрипел здоровенный детина из тех, что способны подменить и коня на поле в плуге и быка-осеменителя, если на горизонте замаячит женская юбка.
Илас, схваченный им поперек тонкой талии (наличие оной - заслуга корсета), не раздумывая, задрал юбки так, что самым любопытным можно было увидеть все и даже больше, ударил любителя условно слабого пола по коленной чашечке. Звука в азартной толчее слышно не было, но требуемого блондин добился: загребущая лапища его отпустила.