Несмотря на идеи, которыми он жонглировал и которые, несмотря на ее протестующие ответы, часто совпадали с ее собственными, Моника находила неприличными и даже лично для себя оскорбительными его мнения о судьбе браков вообще и, в частности, о ее собственном.
Да, она будет исключением, как бы этот тип ни думал!
Несмотря на все свои ораторские ухищрения, он ее совершенно не разгадал.
Ах, с каким упорством, с каким напряжением воли она сумеет и создать и защитить свое счастье.
Моника вздрогнула. Виньябо неожиданно замолк.
- Значит, мне достаточно прочесть Жюля Ромена, чтобы быть осведомленным насчет Фрейда? - спросил Буассело.
- Вы будете тогда знать о его "психоанализе" ровно столько же, сколько знаю я, или, яснее выражаясь, - обратился он к Монике, - об анализе психического содержимого в человеческом существе. Но какая же это клоака, друзья мои! Если верить по крайней мере г-ну профессору Фрейду, который, впрочем, со своей австрийской премудростью ничего нового не открыл… Такова уж их Цюрихская школа.
В науке и искусстве мы более приспосабливаем, чем созидаем.
- Вы всегда остаетесь самим собой, - сказала с восхищением тетя Сильвестра. - Прост - как все истинные ученые.
- Ну! Ну! Ну!..
Он утверждал, что без специализации даже величайшие умы распыляются в безбрежных сферах знания. Наше познание ограничивается только полем зрения нашего же микроскопа - и то еще до известного предела. Одни светские шалопаи да мишурные критики могут рассуждать о чем угодно: вчера о бергсонизме, завтра об энштейнизме. Однако он очень интересовался чужими трудами и ревностно пропагандировал при каждом удобном случае молодых.
- Ну, что ты по поводу всего этого думаешь? - спросила тетя Сильвестра, спускаясь по лестнице.
- Виньябо очарователен. Но другие…
- На тебя не угодишь, - проворчала старушка, забывая, что ее возрасту свойственны иные взгляды на жизнь. - Жорж Бланшэ тоже очень мил. Режи Буассело оригинален. Но сознайся по крайней мере, что мы прекрасно провели время. И подумать только, для скольких иностранцев да и парижан ничего не существует кроме Монмартра…
- Правда, этот холм загораживает от них Коллеж де Франс.
Занавес опустился после первого акта "Менэ".
- Очень мило, - безапелляционно изрекла мадам Лербье, поворачиваясь к дочери.
- Уф!.. - вздохнула Моника.
- В тебе вечный дух противоречия…
Она поправила на круглом плече соскользнувшую бретель.
- Сегодня избранная публика, - сказал г-н Лербье, наводя бинокль на зал. - Чувствуется сочельник.
Космо-театр, только что занятый иностранной опереткой, с оркестром в виде возвышающейся корзины, с ярусами открытых лож сверкал во всем своем великолепии. Парадный спектакль сочельника совпал с премьерой - Алекс Марли в роли Менелая. Мужчины во фраках, дамы в декольтированных платьях. Бриллианты и жемчуга, как капли росы, осыпали и юные и поблекшие женские тела, обнаженные в вырезах легких платьев от подмышек до пояса.
Все это было похоже на рынок рабынь, обозреваемый купцами и любителями.
Одним взглядом они оценивали изгиб торса, обнаженные руки, груди в вырезах платьев. Пышно взбитые прически - от иссиня-черных до бледно-золотых нимбов. Излишне подчеркнутая косметика придавала этой выставке лиц неподвижность раскрашенных масок.
Все это двигалось, сверкало, шумело, наполняло теплый воздух животным испарением человеческого тела, смешанного с ароматами духов. Обменивались поклонами, дружескими приветствиями.
Мадам Лербье заметила в первом ряду парик барона Пломбино, генеральшу Мерлэн с мужем, похожим во фраке на старого канцелярского чиновника, мадам Тютье с "чрезвычайно анонимным" бывшим министром, г-на де Лота с дочерью, фамилия которого давала повод к самым двусмысленным остротам.
Сесиль Меер изволил очнуться от своего элегантного сплина и издали поклонился Монике.
- Посмотри-ка, - сказала м-м Лербье, - вот там в закрытой ложе около колонны… М-м Бардино и м-м Жакэ… Мишель с тобой здоровается. Но кто это с ними?
Мужчина обернулся. Моника улыбнулась.
- Макс де Лом!
- Антиной? Что он там делает? Ухаживает за Мишель? Не может быть… Она ведь выходит за д'Энтрайга… За ее мамашей, скорее - в надежде на премию Жорж Санд?.. И то нет!.. Он и без этого уверен, что ее получит. Значит, за Понеттой? Эге!
В ложе Абрама Ротшильда сидит Рансом, но не видно Лео… Значит, действительно наша национальная скаковая кобыла задумала переменить грума…
Мадам Лербье улыбнулась своему собственному злословию. Она не любила этой "толстой жидовки", хотя та, с глазами газели и сутуловатой спиной, производила довольно приятное впечатление. Это, впрочем, привычка гнуть спину! Низкопоклонство и неутомимая изобретательность, с которыми эта Бардино, не стесняясь в средствах, тащила за уши своего мужа, казались отвратительными м-м Лербье.
Мелкий чиновник в министерстве финансов, он со скандальной быстротой продвинулся в канцелярию совета министров, оттуда - в вице-директора. Потом сразу - в секретари министра, в директора личного состава и наконец стал генеральным инспектором. Теперь шел вопрос о том, что он покинет государственную службу и займет при поддержке Рансома вакантную должность управляющего одним солидным банком.
- Изумительно, - подсмеивалась мадам Лербье, когда среди добрых знакомых заходил разговор об "этой милой Понетте", - какую карьеру она выползала на коленях для своего супруга! Или у нее такая манера пожимать руку, что ни один мужчина не устоит…
- Какая ты сплетница, мама, - вздохнула Моника, - я пойду к Мишель.
- Напомни ее матери, что я жду ее завтра с Еленой Сюз у Клериджа.
Своей грациозной походкой Моника шла по коридору, равнодушная к раздевающим ее взглядам мужчин. Эти чисто парижские сборища внушали ей настоящее отвращение, и внешний их блеск не скрывал от нее их внутренней грязи. Продажные тела, подкупные души… К счастью, есть еще исключения, как говорил сегодня Жорж Бланшэ… Но они наперечет: она сама, Люсьен, Виньябо и тетя Сильвестра…
Моника мысленно улыбнулась, представив гримасу, которую бы сделала тетя Сильвестра перед этим двойным зрелищем сцены и зала, если бы послушалась сестры, непременно желавшей затащить ее на "Менэ". Как хорошо, что она поехала спокойно провести вечер сочельника и первый день Рождества в Вокрессон к мадам Амбра. Ее приятельница - тоже в стиле Виньябо: феминистка и профессор Версальского лицея - находила еще время заведывать основанным ею приютом подкидышей. Но все это не мешало ей быть очаровательной подругой жизни своего мужа-инженера.
Моника представила себе, как они теперь беседуют втроем при свете лампы в ожидании полуночи, когда можно будет запить стаканчиком доброго "Вуврэ" (господин Амбра был родом из Туранго) фаршированного гуся и кровяную колбасу. Она завидовала этой жизни, одухотворенной благородным трудом и скрашенной простыми радостями.
Если не удастся сегодня увидеться с Люсьеном, гораздо лучше было бы поехать с тетей Сильвестрой и в их обществе завершить этот чудный день.
Она его припомнила с утра - визит на улицу Медичи, потом у меховщика заказала меховое пальто и кунью шапочку, встреча с Люсьеном на бульваре Сюшэ и осмотр мебели, рекомендованной Пьером де Сузэ, потом чай у Ритца - все время под ласковым взглядом милой старушки.
Прощаясь, Люсьен еще раз нежно выразил свое сожаление, что не может сопровождать ее в театр и должен ужинать с бельгийцами. Но ничего не поделаешь! Они сегодня утром опять звонили… Моника обещала ему, если он не приедет до конца спектакля, поехать прямо домой. Вероятно, родители захотят ужинать с мадам Бардино и, как она полагала, с Рансомом и Пломбино. Ну что же, компания обойдется без нее, вот и все.
- Можно?
- Иди скорей, - воскликнула при виде ее Мишель, маленькая полная блондинка, с такими светлыми волосами, что они казались совершенно бесцветными. Она рассказывала в глубине ложи Максу де Лому очень пикантную историю.
- Подожди, - сказала Моника, - я пойду поклониться предкам.
Отложив при появлении Моники лорнет, сквозь который она производила смотр присутствующим, как королева войскам, мадам Жакэ грациозно потрясла своим белым париком.
Мадам Бардино оторвалась на минуту от пресных любезностей, которыми ее настойчиво осыпал Рансом. Он также производил ей свой маленький смотр, который она воспринимала невозмутимо, по привычке долгих лет.
Рансом вместе с самим Бардино были единственными мужчинами, длительно состоявшими при Понетте. Она меняла любовников каждые шесть месяцев. Прочие же увлечения длились ровно столько времени (от одного дня до недели), сколько нужно было, чтобы выжать из них всевозможные выгоды.
- Я не спрашиваю вас о господине Бардино. Я знаю, он на конференции.
Понетта добилась от министра президента, симпатии которого она завоевала при посредстве Рансома, назначения ее мужа финансовым экспертом в составе французской делегации на двадцать седьмом собрании Верховного совета Антанты.
- Ну, дети мои, вы, как видно, здесь не скучаете, - сказала Моника, вернувшись в глубь ложи. - Стоит только посмотреть на Лома…
- По правде сказать, нет, - сознался он, и указал на Сесиля Меера, который у барьера оркестра с разочарованным видом демонстрировал свой фрак цвета опавших листьев.
- Мы умираем со смеху, глядя на его похоронную физиономию, - сказала Мишель.
Моника согласилась:
- Да, сегодня он отвратительнее обычного!
Они фыркнули.
- И ты тоже находишь? - Мишель торжествовала. И без просьб продолжила свой рассказ: - Представь себе, сегодня днем я была приглашена на чай к дочери Лота. Собралось пять или шесть человек и, кроме того, обычные юнцы. Одним словом, вся труппа, за исключением Жинетты, приглашенной, кажется, вместе с Еленой Сюз на концерт к Анике Горбони. Представляю себе эту домашнюю музыку…
Мы уговорили прийти и Сесиля, уверив его, что он встретит там Сашу Волан. Это его последнее увлечение… Конечно, он пришел. И, чтобы испытать его терпение, в ожидании Саши Волан мы продолжали игру. Я обожаю эти невинные игры!
- Если можно так выразиться! - заметил Макс де Лом.
- Вы всюду видите дурное! Что тут неприличного - сидеть на стуле с завязанными глазами, с заложенными назад руками? Нужно отгадывать, кто садится тебе на колени и целует тебя. Вот и все. Если ошибаешься, остаешься сидеть.
- Ну?
- Уговорили и Сесиля сесть, а когда ему завязали глаза, сделали знак юнцам: "Ни с места!" Мужчины доставили бы ему слишком много удовольствия… А сами мы начали его душить поцелуями, одна за другой. Симона даже подвязала под нос кусочек пакли, чтобы было похоже на усы. Когда он случайно верно называл имя, мы кричали: "Нет! Нет!" и продолжали целовать… В шею, в губы… Под конец он совсем обалдел - тогда ему развязали глаза. И знаешь, что он имел нахальство нам сказать? "Девчонки, вы ничего не добились". Но Симона, которая сидела у него на коленях после меня, нашлась что ему ответить. Впрочем, стоило только посмотреть на его странные глаза и осунувшееся лицо… Точь-в-точь надувная свистулька, которая выпускает воздух и опадает со звуком "крак".
Затрещал звонок - конец антракта.
- Фу, как вы мне противны, - сказала Моника, - прощайте.
Моника уходила возмущенная. Что мог думать об этой дуре, да и о ней самой такой проницательный, побывавший на войне человек, как Макс де Лом, по профессии критик нравов и книг… Моника была уверена, что он смотрел и на нее с таким же презрением.
Как только за ней захлопнулась дверь, Мишель предупредительно поспешила расквитаться.
- Кривляка какая, подумаешь! Такие всегда хуже других. Выходит замуж!.. Так что - и я тоже!
- Вы позволите, милое дитя? - извинился Рансом, пробиравшийся к двери, выпятив живот. - До скорого свидания у Риньона.
- Это зависит от мамы…
Ангельскую улыбку сменил высунутый по адресу толстяка язык.
- Да, я поеду… Какое счастье, что вы согласились, - добавила она, кидая восторженный взгляд на своего кавалера, деликатно прижимавшего платок ко лбу. - Правда, здесь можно задохнуться. Какой красивый платок. Покажите… - Она понюхала…
- Ого! - в платке была незаметная пуховка, которой она попудрила себе щеки и добавила, возвращая его: - Получайте, кокетка!
Но вдруг, переменив намерение, жестом, столь быстрым и резким, что он застыл от изумления, засунула платок в карман его брюк до глубины нужного ей места. Он невольно схватил ее за руку.
- Что с вами? - спросила она притворно-наивным тоном.
- Ничего, - пробормотал он и, поддавшись соблазну, сел опять рядом с ней. На сцене Алекс Марли ссорился с полуголой и, чтобы умилостивить мужа, все более оголявшейся Еленой. Макс де Лом окинул взглядом жирную спину Жакэ-матери и соблазнительную спину Понетты. И подумать, что он пришел для нее!..
Потом перевел глаза направо, на загадочную Мишель и заметил, что она высоко заложила ногу за ногу. Были видны икры и одно колено в их шелковом покрове. Тогда он вдвинул свой стул между стульями "предка" и Понетты и, забаррикадировав их таким образом, притворился слушающим с величайшим вниманием Алекса Марли, который, приплясывая, гнусавил: "Я Менелай, Менелай, муж царицы".
[В то же время он сжал рукой сначала тонкую лодыжку Мишель, потом овладел и выпуклой икрой, а потом коленом. Неуверенно остановившись на миг, легким прикосновением скользнул выше колена… При этом движении Мишель как бы случайно распрямила ноги, и он продолжал… Кожа, которую теперь после раздражающего шелка гладили его пальцы, была так нежна, что ему хотелось коснуться губами ее теплоты… От волнения сердце его билось сильными толчками. Никакого противодействия. Тогда он смело скользнул между раскрывшимся батистом… Внезапно ноги ее сжались, как тиски. Он покинул свою добычу, даже не оборачиваясь, зная, что оцепеневшая Мишель испытала столь же полное удовлетворение, как несколько часов назад доставленное им Сесиль Меер.]
Когда под аплодисменты возбужденной публики голая Елена (если не считать пояска и перевязи через плечо, закрывавшей одну грудь и живот) вновь покорила Менелая, Макс де Лом решился наконец заглянуть в глаза своей соседки. В них он прочел лишь самое невинное товарищеское чувство. Ничего не произошло! У него хватило такта не настаивать и лишь скромно спросить себя: "О чем или о ком, черт возьми, она могла сейчас думать? О д'Энтрайге, может быть? Да будет ему благо! Увидит он виды с этой развратной кошечкой".
Без всяких укоров совести он нагнулся к затылку Понетты, на котором темные завитки зашевелились от его дыхания. Она вздрогнула:
"Может быть, лучше бы Лео?" - подумала она с неутолимой и постоянно обманывающей надеждой. Понетта искала объятий, которые встряхнули бы по-настоящему ее притупившуюся чувственность.
- Пойдемте, - сказала она после второго акта, - мне надо передать Лербье поручение Рансома. Пломбино и он настаивают, чтобы Лербье ужинали с нами. Вы извините меня, дорогая?
Мадам Жакэ любезно скривила рот, а Мишель приветствовала появившегося в первом ряду Сашу Волана самой очаровательной улыбкой. В коридоре мадам Бардино, неспособная хранить перехваченные тайны, посвящала в них прекрасного Макса.
- Кажется, под Джона Уайта подводят какой-то подкоп по поводу покупки патента Лербье?
- А Виньерэ?
- Он, конечно, в этом участвует… А вас бы позабавило войти в эту комбинацию?
- Разве вы меня считаете миллионером?
Она улыбнулась. Он совсем не так понял…
- Для друзей всегда найдется какая-нибудь доля…
Он ответил резко:
- Нет, я, как вы знаете, из одной миски с другими не хлебаю. Я не Лео!
Понетте, знакомой с хлыстом, эта резкость понравилась.
Макс де Лом зарабатывал на хлеб исключительно своим талантом. Вот в чем превосходство его над Лео. К тому же, если оба носили военный крест, то у Макса он по меньшей мере не был краденым… Перед ложей Лербье, когда он уже хотел отворить дверь, она удержала его за руку:
- Вы мне нравитесь.
Он принял это признание спокойно. Поощренный первым успехом в своем любопытстве к Мишель, он стал нечувствительным и к авансам мадам Бардино - очень соблазнительной любовницы. Было весьма заманчиво украсить заранее рогами д'Энтрайга. Не менее забавно подставить также ножку и приятелю Лео…
- А Меркер? - спросил он.
- Что Меркер?
- Исчез? Куда вы его девали?
- Он, кажется, меня покинул на этот вечер ради Елены Сюз или Жинетты Морен.
- И это для вас безразлично?
Она взглянула на него с покорной нежностью:
- Глупый… Это меня радует.
Он ответил движением ресниц. Соглашение было заключено.
Час спустя автомобиль Лербье остановился перед Риньоном. Несмотря на свое нежелание ехать, Моника должна была уступить настояниям родителей и особенно просьбе Мишель. Мадам Жакэ поставила условием участия ее дочери на даваемом Рансомом ужине присутствие там же и ее подруги. Сама она уже вышла из возраста таких развлечений… Мадам Лербье на обратном пути завезет Мишель, раз уж приняла на себя эту заботу. Макс де Лом и мадам Бардино приехали вместе с Рансомом и Пломбино. Их двенадцатицилиндровые "вуазены" как раз отъезжали от подъезда, уступая место другим.
- Знаешь, - сказала Моника Мишель, - я только ради тебя сюда приехала.
Ей было неприятно даже по настоянию отца нарушить обещание, данное Люсьену. Но было так жалко его огорчать. И до сих пор еще звучал в ее ушах этот горький упрек. "Сделай это для меня. Нет? Ну, хорошо, поезжай спать… Твоему сердцу совершенно незнакомо чувство родственной привязанности".
Бедный отец… Неужели его денежные заботы так серьезны?
Мишель взяла подругу под руку:
- Ах, брось! Мы повеселимся… сейчас я буду танцевать.
Покачиваясь всем телом, она уже подпевала мотиву танго, обрывки которого доносились через стеклянную вертящуюся дверь.
Входя, Моника бросила недружелюбный взгляд на подъезжающие один за другим автомобили приглашенных.
Мужчины в цилиндрах, сдвинутых на затылок, нараспашку, с шелковыми кашне под меховыми воротниками. Дамы, закутанные в шиншилловые и собольи манто, с колыхающимися эгретками и сверкающими обручами в волосах.
Моника уже хотела примкнуть к веренице входящих, как вдруг ей послышалось, что подъехал автомобиль Люсьена. Но вместо того, чтобы остановиться у главного подъезда, он встал метров на двадцать дальше, у входа в отдельные кабинеты.
- Иди, - сказала она Мишель, - мне нужно кое-что разузнать.
А внутренне утешала себя: он, очевидно, кому-то уступил автомобиль так же, как сегодня утром мне. Но вдруг замерла на месте. Люсьен открыл дверцу и вышел, протягивая руку молодой женщине в таком же куньем капоре, какой она заказала сегодня у меховщика.
Как счастливые влюбленные, избегающие нескромных взглядов, они быстро скрылись в подъезде отдельных кабинетов.
Моника хотела убедиться во всем до конца.