Глава IV
О том, что бывает, когда желания не соизмеряются с возможностями
Возле столовой стояли две допотопные машины, похоже, ровесницы Аполлона: зелёный бортовой грузовик "ЗиЛ-150" и автоцистерна "ЗиЛ-157" с зелёной кабиной и серой собственно цистерной, на которой мелом большими корявыми буквами было написано: "Люба Касаротая".
Из столовой, пошатываясь, вышла вся четвёрка: Хома, Бочонок, Перепелиное Яечко и Аполлон со своей сумкой и в тёмных очках.
– Вот на такой, только даже ещё поновей, и будешь ездить, – Хома подошёл к спиртовозу, стоявшему задними колёсами в большой луже. – А щас поедешь с Бочонком – у нас уже есть пассажир.
В кабине спиртовоза, действительно, виднелась старушечья голова в тёмном платочке, которая закивала на какие-то замечания Перепелиного Яечка, уже занимавшего место за рулём.
Аполлон после третьего стакана совсем прибалдел, его слегка занесло, да прямо в лужу, где он и совершил резкий разворот на сто восемьдесят градусов и подошёл к грузовику Бочонка. Сам Бочонок стоял у заднего борта, сбрасывая давление в мочевом пузыре после выпитого пива. Аполлон тоже почувствовал аналогичные позывы в своём организме. Он проводил взглядом отъезжающий спиртовоз и повернулся к Бочонку, уже успевшему застегнуть штаны и направившемуся к кабине.
– Я сейчас, схожу только в туалет, – сказал он Бочонку заплетающимся языком, поставил сумку и уже, было, направился к лестнице, ведущей к вокзалу, но Бочонок его остановил:
– Ты что, красна девица? – Бочонок смотрел на Аполлона то ли пренебрежительно, то ли с недоумением. – Никого ж не видать, уже б давно поссал.
"И правда, никого нет. Ч-чего мне куда-то подниматься. Опять там в мочу ещё влезу. А тут минутное дело". Аполлон даже искренне удивился, как он сам не догадался. Ему было легко, весело, и на всё наплевать с высокой колокольни. Он подошёл к колесу, оттянул резинку на штанах и пустил напористую струю.
Бочонок повернулся на характерный звук, увидел это безобразие и заорал:
– Ты что?! Сдурел, что ли?! Куда ссышь?!
– Не видишь? На колесо. Ты ж сам сказал: давай здесь, – ответил Аполлон с блаженной улыбкой на лице.
– Я тебе говорил ссать на колесо?! Ты видел, куда я ссал? – Бочонок грубо оттолкнул Аполлона от колеса. – Ты… Американец хренов! Кругом столько места, а ему обязательно надо на колесо!
Аполлон, не ожидавший толчка, выпустил из рук многострадальный источник, пытаясь ухватиться за борт, чтобы не упасть. По источнику смачно хлопнули сразу две резинки: от трусов и от штанов, и он исчез в штанах. Аполлон заорал, а в соответствующем месте его голубых брюк быстро расплылось мокрое тёмное пятно и, проступив по всей длине одной из брючин, вытекло тоненькой жёлтой струйкой по кроссовке.
– Ты ч-чего? – только и смог он произнести, оторавшись и непонимающе глядя на Бочонка.
– А ты что, неграмотный? Сам не знаешь, что на колёса ссать нельзя? Шо-о-офёр! – презрительно скривил губы Бочонок. – Да за это по морде бьют.
"Опять что-то не так сделал. Видно, ссать на колёса – плохая примета, – сообразил Аполлон. – Надо исправлять положение".
– Знаю-знаю… Просто в голову стукнуло – не сообразил, что это колесо… С-смотри, что наделал, – Аполлон оттянул брючины в стороны, с любопытством разглядывая живописные узоры.
– Знаю-знаю, – передразнил Бочонок. – Не сообразил он, что колесо… Ты что, думал – унитаз?
Бочонок, видно, и без публичной демонстрации уже узрел позорные пятна и, сменив гнев на милость, проворчал вполне миролюбиво, даже со смешком:
– Ты мне всю кабину провоняешь.
Аполлон полез в свою сумку и уже достал, было, шорты, но вовремя заметил спускающегося по ступенькам от вокзала старого знакомого – лейтенанта Петровича.
– Ладно, садись, ссыкун, поехали. Яечко вон уже где, – Бочонок кивнул вслед скрывающемуся за дальним поворотом спиртовозу.
Аполлон даже обрадовался такой чудесной возможности побыстрее скрыться с глаз приближающегося Петровича – не хватало ещё "десять суток махать метлой", как тот выразился, за нетрезвое состояние… и непотребный вид. Он быстренько сунул шорты в сумку и, пригибаясь, забрался в кабину.
Уже в кабине, пригнувшись и провожая взглядом проходящего мимо милиционера, Аполлон, то ли к месту, то ли не к месту, вспомнил о том, что стоит у Петровича в сейфе, что-то такое со стеклянным звоном и аппетитным бульканьем, и ему снова стало весело, и он даже забыл о своих мокрых штанах.
Спиртовоз стоял возле магазина с большой табличкой над дверью с нарисованным румяным караваем и надписью "Хлеб".
Бочонок остановил машину.
– Надо хлеба взять – пояснил он, доставая из-за спинки сиденья большой дерюжный мешок.
Аполлон даже не успел удивиться такой непривычной таре под хлеб, потому что уже успел задремать под натужное гудение тяжелогружёного грузовика.
Очнулся он от настойчивого стука в дверцу. Выглянул в окошко. Возле машины стояли две пожилые женщины с объёмистыми сумками
– Эта машина на спиртзавод идёт? – спросила одна из них.
Аполлон долго соображал, прежде чем ответить. Наконец он переварил поступившую информацию и ответил с улыбкой:
– Да, в Синель.
– До Ломовки не довезёте? – просительным тоном задала следующий вопрос женщина.
– Я не шофёр. Сейчас он подойдёт, – ответил Аполлон, сладко зевнув.
На крыльце магазина появилась вся известная троица: Хома и Перепелиное Яечко с большими охапками хлеба, и Бочонок, согнувшийся под тяжестью мешка.
– Вон шофёр, с мешком, – указал Аполлон женщинам.
Те обошли машину и стали договариваться с подошедшим Бочонком.
– У меня в кабине одно место, другая пусть в кузов лезет, – подытожил переговоры хозяин машины.
Одна из женщин послушно направилась к колесу, собираясь взобраться в кузов.
Аполлон, как истинный джентльмен, ставший вдвойне джентльменом под влиянием вливаний, вылез из кабины, нетвёрдой походкой подошёл к Бочонку. Женщины испуганно уставились на него, с любопытством косясь на нижнюю часть тела и отходящие от неё конечности.
Аполлон, позабыв про свой непотребный вид, блаженно улыбался.
– Чё уставились? Споласкивался человек под колонкой, да немного облился, – пояснил Бочонок женщинам несколько странный вид своего товарища.
Те смущённо заулыбались.
– П-пускай они обе садятся в кабину, а я полезу в кузов, – предложил Аполлон Бочонку.
– Как хочешь, – равнодушно ответил тот, – на кузове даже лучше: на свежем воздухе, ветерок. На зерне мягко – дрыхни себе… И ссаки заодно выветришь. А в кабине духотища. Я б сам не отказался наверху-то.
– Идите, садитесь в кабину, женщины – сказал ласково женщинам Аполлон.
– Ой, спасибочки вам, – запричитали те и полезли в машину.
– А зачем ты купил столько хлеба? У тебя что, большая семья? – спросил Аполлон Бочонка, кивая на полный мешок.
– Помоги лучше закинуть в кузов, – Бочонок прилаживался поудобней к мешку.
Вдвоём они загрузили мешок, а вслед за ним залез и Аполлон. Кузов под завязку был заполнен зерном.
Уже захлопывая дверцу, Бочонок ответил, наконец, на поставленный Аполлоном вопрос:
– Поросят надо ж чем-то кормить – на одной барде и траве сала не очень-то нагуляешь… Это тебе не рыбку ловить.
– И что, выгодно кормить поросят хлебом? – с чисто американской практичностью спросил Аполлон.
– Спрашиваешь… Если б было не выгодно, не кормили б.
Удовлетворённый полученным ответом, Аполлон вдавил поглубже мешок с хлебом в зерно, сам разлёгся удобней на сыпучей постели, блаженно вытянулся, щурясь, как заспанный кот, на солнышко, и с величайшим наслаждением воспринял первое покачивание трогающейся машины. Он ещё успел заметить появившиеся на небе облачка, а больше ничего не успел – уснул.
Проснулся он от какого-то крика почти у самого уха.
– Оглох, что ли? – кричал Бочонок, стоя на подножке и заглядывая в кузов. – Ну ты, Американец, и дрыхнешь… На, набери ведро зерна.
Он бросил на кузов помятое оцинкованное ведро. Ещё не соображая, где они находятся, и для чего нужно зерно, Аполлон послушно наполнил ведро и подал Бочонку. Голова того исчезла из поля зрения Аполлона.
Аполлон огляделся. Машина стояла посреди широкой улицы на глубоко врезавшейся в песчаный грунт дороге. "Наверное, какая-то деревня", – подумал Аполлон, глядя, как из-за тополей, скрывавших маленький, белого цвета домик с металлической красной крышей, вышла молодая женщина, прижимая что-то к груди. Навстречу женщине вышел Бочонок с ведром зерна. Когда они сошлись, состоялся обмен: женщина передала Бочонку то, что несла – это оказалась пол-литровая бутылка с какой-то белесоватой жидкостью, похожей на кокосовый напиток, а Бочонок оставил ей ведро. И разошлись: она с ведром скрылась за тополями, а Бочонок, засунув бутылку за пазуху, направился к машине.
"Бизнес", – глубокомысленно констатировал Аполлон, пытаясь подавить зевоту.
Через минуту машина натужно заурчала и тронулась с места. Провожая взглядом верхушки придорожных деревьев и ощущая плавное покачивание, Аполлон улыбнулся про себя: при такой скорости и на такой дороге, действительно, мудрено и при самом горячем желании попасть в аварию. И правда, можно ехать с закрытыми глазами.
Аполлон посмотрел на часы: не прошло ещё и получаса, как они тронулись в путь. Дорога, оказывается, только началась…
Постепенно придорожные деревья исчезли, под колёсами простучали горбыли моста, больше похожего на просто настил, перекинутого через небольшую речушку. Минут через пять машина, всё по такой же песчаной, глубоко выбитой колее, въехала в густой сосновый лес. Но Аполлон этого уже не видел – он, естественно, опять сладко спал.
На этот раз проснулся он от ощущения близости. Этого неуловимого ощущения самцом пасущейся где-то поблизости самки.
Когда Аполлон открыл глаза, перед ним было видение: симпатичная круглая мордашка смотрела куда-то в сторону на медленно проплывающие мимо деревья. Аполлон, как бы боясь спугнуть это чудо, повращал глазами насколько позволяли орбиты, оценивая привлёкший даже во сне его внимание объект. Коротенькая юбчонка едва прикрывала точёные ляжки, под тоненькой блузкой в такт движению машины соблазнительно колыхались маленькие, вызывающе торчащие груди.
"Хороша!" – отметил Аполлон и скосил глаза вниз, под очки – на себя. "Хорош…". Инстинкт собственного достоинства подсказывал его слегка протрезвевшему сознанию, где находится его слабое место. Штаны, к счастью, под жарким солнышком и лёгким ветерком уже высохли, и даже запах мочи успел, похоже, выветриться. А может его просто забивали непередаваемый запах соснового леса, или же придорожных цветов, или же духов. Да, от видения исходил тонкий запах духов, пьянящий, манящий, зовущий…
Аполлон смотрел на миленький профиль: слегка вздёрнутый носик, полные сочные губы, светлые распущенные волосы; и желание возрастало в его отдохнувшем от пережитых треволнений сознании, а ещё больше – в теле.
– Здравствуйте, – Аполлон привстал, соблюдая осторожность в движениях.
Видение вздрогнуло и повернулось к Аполлону:
– Здравствуйте.
– А вы тоже в Синель едете? – банально начал закидывать удочку Аполлон.
В вопросе, однако, слышалась надежда на утвердительный ответ.
– Нет, я только до Ломовки, – разочаровало видение, и улыбнулось так, что у Аполлона сладко защемило, заныло, застучало, заколыхалось, зашевелилось, наконец, в самых неожиданных и в самых противоположных частях организма.
– Жаль! А сколько до этой Ломовки ехать?
– Минут сорок.
Видение так охотно вступало в контакт, и так мило улыбалось, и такая хорошая была вокруг погода! А времени всего сорок минут.
– А вы что, с неба сюда свалились? – Аполлон озабоченно поправил на носу очки.
– Нет, – видение фыркнуло, – я в Антоновке села. Вы так крепко спали, что даже не проснулись.
– Антоновка… – напряжённо проговорил Аполлон. – Это же порода яблок, насколько я знаю.
Видение снова забавно фыркнуло:
– Нет… То есть, да… Это село так называется. Как яблоки. На Украине ещё. Я там у родственников была. А сама живу в Ломовке.
– Ах вот оно что. А я-то был уверен, что такие прелестные создания водятся только на небесах.
Видение зарделось и смущённо отвернулось.
– А мы что, уже в России? – углубился в географию Аполлон.
Видение повернулось и утвердительно кивнуло. Но тут же снова отвернулось, не выдержав, видимо, блеска зеркальных очков своего попутчика.
Нет, не зря Аполлон считал, что самые приятные моменты в близости с женщинами относятся к первым минутам знакомства, когда не знаешь ещё, что тебя ждёт впереди, но уже чувствуешь, что тебя ждёт нечто такое… Как говорится, самое приятное – это ожидание приятного. Но надо торопиться – времени в обрез. Аполлон уже сидел рядом с очаровательной попутчицей. Но когда садился, разминая руки и ноги, понял, что в сексуальном плане он недееспособен: хоть эта штучка в штанах и поднялась заинтересованно и довольно проворно, но до того покалечена, что само это поднятие и отвердение было мучительно болезненным, не говоря уже о каких-либо прикосновениях или, тем более, о трении.
Грузовик по-прежнему натужно урчал, двигаясь со скоростью черепахи по глубокой песчаной колее. Впереди, в полусотне метрах, за небольшим поворотом сквозь деревья виднелся спиртовоз Перепелиного Яечка.
Внутри Аполлона, как гладиаторы, с переменным успехом боролись благоразумие и страсть. "А-а-а, петтинг – тоже секс. И не самый худший", – сделала решающий удар страсть. Худосочное в данном вопросе благоразумие оказалось на лопатках и окорочках. Мощная любвеобильная натура Аполлона не могла, конечно, отступить из-за такого пустяка, как прикушенный член. Прикушенный – не откушенный! Вполне благоразумный аргумент.
– Я вам что-то хочу сказать на ушко, – Аполлон вплотную придвинулся к девушке.
– Что? – то ли с наигранным, то ли с неподдельным интересом – трудно было понять – спросила она.
– Это секрет, только на ушко. И только вам. Вас как зовут?
– Таня.
Девушка с откровением и, как ему показалось, с пониманием посмотрела прямо ему в глаза, если, конечно, могла разглядеть их, эти самые глаза, за зеркальными стёклами.
– А вас как звать? – спросила в свою очередь она.
– Аполлон.
Таня прыснула:
– Правда, что ль?
– Правда. А что тут смешного? – слегка смутился Аполлон.
– Ну, не знаю… А вы что, тоже тогда с неба свалились?
Аполлон в изумлении отстранился:
– Это почему же?
– Ну, Аполлон – это ж американская ракета, – со снисходительной улыбкой пояснила Таня.
– А-а-а, точно, – Аполлон расслабленно улыбнулся.
Таня уже более доверительно посмотрела на Аполлона:
– Ну, какой там у вас секрет?.. Аполлон…
– Только на ушко.
– На ушко, на ушко, – Таня улыбнулась и, повернув ангельскую головку, изящным движением руки отбросила назад пшеничные пышные волосы, оголяя маленькое точёное ушко.
Сняв очки, Аполлон приблизил к нему губы и нежно-нежно, как только мог, прошептал:
– Таня, вы просто прелесть!
Коснулся бархатистой раковины губами, осторожно, едва касаясь, лизнул языком мочку.
Таня слегка отстранилась и замерла. Затаив дыхание, она ждала следующего шага. Вот оно, то чЩдное мгновение, которого, может быть, не стСят все последующие сексуальные изыски и кульбиты вместе взятые.
Аполлон ещё раз нежно лизнул мочку, завёл язык с обратной стороны раковины, провёл самым кончиком языка за ушком, там, где начинается шея, медленно втянул влажными губами мочку в рот. Рукой нашарил руку девушки, лежащую у неё на бедре, погладил тонкие пальчики, пропустил между ними свои пальцы, легонько, испытующе сжал. Таня ответила слабым пожатием. Началась игра пальцев.
А тем временем язык Аполлона не переставал блуждать в поисках всё новых и новых открытий. Таня медленно поворачивала голову навстречу неиссякаемому источнику нежности. Губы Аполлона уже скользили по шелковистой щеке, приближаясь к полуоткрытому влажному, зовущему рту, через который из самой глубины души вместе с прерывистым дыханием уже вырывался еле уловимый стон.
– Ты прелесть, Таня… Танюша… Танечка… – с придыханием перечислял Аполлон уменьшительно-ласкательные производные, которым он в своё время при изучении языка уделял специальное повышенное внимание.
Танюша под таким напором скопившейся в Аполлоне нежности окончательно сомлела. Аполлон поймал, наконец, своими губами её пухлые, сочные губки, впился в них, и сразу почувствовал, как кончик Таниного языка заскользил по его языку, всё дальше и дальше, всё усиливая и уплотняя плотский контакт.
Если не считать кратковременного, столь дурацки прерванного приключения в поезде, Аполлон уже больше недели не касался женщин, а русских – так вообще ещё никогда не касался, поэтому желание его было непреоборимым. Рука Аполлона медленно сползла с Таниной руки на бедро, и ещё медленней – два шага вперёд, один назад – стала продвигаться всё выше и выше, всё глубже и глубже под юбчонку. Таня вздрогнула, откинулась на спину, увлекая за собой присосавшегося Аполлона, и Аполлон ощутил, как горячая материя Таниных трусиков, вминаемая его пальцами, увлажнилась. Накрыв влажную упругую выпуклость ладонью, Аполлон ещё некоторое время помял её, наслаждаясь встречными движениями Таниного тела и чувствуя, как раздвигаются её ноги, приглашая для дальнейших действий. Приглашение это было незамедлительно принято – отодвигая пальцами материю в сторону, рука Аполлона проникла под неё, и начался увлекательный поиск в спутавшихся густых шелковистых волосках. Каким-то боковым сознанием Аполлон отметил – в который уже раз, – что эта, скрытая в обычных условиях с глаз людских, поросль у блондинок мягче, чем у брюнеток, не говоря уж о кудряшках негритянок.
Аполлон прошёлся рукой по лобку, то взъерошивая, то приглаживая волоски, нежно помассировал его. Раздвигая крайними пальцами растительность, медленно заскользил книзу, пока средний палец не нащупал малюсенький, ещё вялый, но уже начинающий наливаться соком желания, бутончик клитора.
Аполлон лежал возле Тани на боку в глубоком кайфе и в не менее глубоком страдании, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не коснуться девушки своим ноющим от боли, но, тем не менее, изнывающим от страсти и гудящим от напряжения, покалеченным отростком. И за что только господь посылает такие мучения?!
Свободной рукой несчастный любовник расстегнул блузку попутчицы и выпростал из бюстгальтера маленькие упругие бугорки. Тут же поймал один из торчащих, куполообразных розовых сосков губами. Таня чувственно постанывала. Аполлону нравились любые проявления женской страсти, будь то плач, смех, стон, крик, даже гробовое молчание, лишь бы в этих проявлениях чувствовались желание, наслаждение и благодарность…
– Хочу тебя… – услышал Аполлон возле самого своего уха томный шёпот.