А Колька смело улыбался разбитыми губами, тоже, очевидно, радуясь такой вот неожиданной встрече. Тут же начальник милиции освободил его от наручников и провел мимо удивленной охраны к себе в кабинет.
Там они сели, выпили и долго абсолютно молча разглядывали друг друга.
Это молчание как-то странно охмурило начальника, из широко раскрытых глаз потекли одна за другой слезы, хлопнул кулаком по столу, а все равно ничего ему не помогает…
И тут этот Колька-то и сказал ему самую главную фразу:
– А чем ты лучше меня, начальник?
– А действительно, чем? – прошептал начальник и полностью онемел.
Честно говоря, я так и не смог написать этой повести.
Самое главное, что я не смог остановиться перед чужой Смертью, особенно такой фатальной, какой я пытался ее изобразить.
Однако, заканчивая линию сюжета, я хочу все-таки выразить финалом главную мысль, что совесть пробивает любую патологическую окаменелость.
Начальник милиции отвез своего друга Кольку ночью в лес и выпустил там как голодного волка, а сам сел в машину и поехал с бешеной скоростью, пока не врезался в столб. Таков был печальный финал этой обыденной в общем-то истории. Казалось бы, мразь, а все-таки даже из нее исходит какой-то божественный свет… "Смерть освящает любого гада"…
После этого случайного, может быть, даже ненужного, провала в глухую бездну меня опять тянет поговорить о России, как о стране, где таланты есть, но они всегда в опале, как бы в презрительной и горькой насмешке.
Вспомним хотя бы несчастного Пушкина с его великой фразой: "И угораздил же меня черт с таким умом и талантом родиться в России?!".
Сколько яда и сарказма, и одновременно печали в этой дивной фразе. Однако, именно из страдания, какое дала ему Россия, и вышел этот "гений чистой красоты"… Ибо без сострадания душа мертвеет.
Творчество – это сон, где хозяин не ты, а вселенная.
Это она, а не ты, нашептывает тебе из своего мрака твои же стихи.
В поле на ветру лучше ощущаешь эту Вечную носящуюся память обо всем. И лучше понимаешь себя, ведь нас окружают мертвые вещи, борьба из-за которых нелепа и бессмысленна. "душа моя – стыдящаяся дева… А деньги – мусор, превращающийся в прах…" Сколько из-за денег гибнет людей?!
В 90-е годы в России исчезнувших предпринимателей было как еще раньше при царе беглых каторжников… добрая половина из них в бегах, другая просто уничтожена. Всюду были какие-то бригады, крыши, рэкет, одним словом, – мафия.
Однако, наша мафия навсегда останется наивно беснующемся дитем.
Сейчас уже намного меньше убивают, потому что люди стали более осторожны и законы более строже. Но беззаконие всегда будет царить на этой земле, и люди всегда будут убегать то от злодеев, то от правосудия!
Чуть что, – и ноги в руки, ветер в поле, иди, ищи-свищи… Это добровольно-принудительное изгнание часто возникает из-за загадочных долгов, кто-то проворовался, где-то товар в дороге "сгорел", там банк лопнул и все – труба… Беги, кролик, беги… Беги, пока не поздно… И кролик бежит во весь дух, бросая дом, отца, мать, жену, детей, бросая все.
"И забыта Вечность до корней волос". Временами моя жизнь совсем утрачивает смысл, и хотя это нисколько не связано с творчеством, в душе моей царит абсолютная пустота, хаос…
В этот день я не могу из себя выдавить ни строчки…
"Внутри возникают отзвуки одного и того же безразличия к собственной судьбе. Человек ничтожен и несовершенен как всякая простейшая амёба или хорда на этой земле. Смысл имеет способность тонуть, исчезать совсем незаметно, а человек, как ни странно, никогда не сможет быть сам для себя эталоном собственной красоты.
Иначе мы не сможем любить себя по-настоящему как наши детские наивные мечты. Если только полушутя, несерьезно, просто так, как бы невзначай, как все остальное.
Любовь – смысл бесконечного поиска себе подобных. Ибо мы ищем не себя, а только свое отражение в чужих глазах, которые мы тоже стремимся сделать своими, Я существую по праву бессмысленного поиска истины, живущей не во мне, а где рядом, сопредельно с нашим миром…
Если бы мы переступили границу "невозможных" знаний, то Бог бы просто уничтожил нас.
Адам съел яблоко, и наш разум стал расти соответственно прогрессии.
Неадекватность мышления нашей природы и поступков быть может и означает ту самую грядущую катастрофу, которая объединит собой все смерти на земле".
Эти отрывочные мысли – начало моего нового романа "Шизофрения".
Мой герой прикинулся шизофреником, чтобы не идти в армию и не гибнуть в бессмысленной бойне, устроенной в Чечне.
Кажется, он смог затаиться ото всех под маской полного безразличия в себе. Иначе говоря, он преувеличил свое безразличие к этому миру и достиг своего. Ему поставили шизофрению и поместили в психушку.
Там неожиданно он влюбился в женщину-врача, которая быстро раскусила его наигранный фарс, однако оставила свою разгадку при себе, почувствовав его тягу к ней, к ее телу, даже, быть может, к Душе, которая подавала из этого тела свой голос.
Она говорила мягко, словно баюкала его заболевшее сознание.
От лекарств он становился сонным и рассеянным.
Во время беседы он пытался дотронуться до нее, но его руки беспомощно висли внутри, кричала его Душа, но снаружи раздавался только один глуховатый шепот.
"Я люблю вас", – кричала его Душа, – "я у-у-у вас", – еле двигался онемевший язык… Она улыбалась ему как коварная хищница Самка.
Она похлопывала его по щеке как понравившийся ей предмет… или животное, чья судьба полностью принадлежала теперь ей…
Можно сказать, что судьба его была уже предрешена, он был пойманный зверек, она же его хозяйка.
– Делай со мной, что хочешь, – говорили его затуманенные глаза, глаза, из которых иногда вытекали те горькие слезы, в которых останавливалось все его время. Время бессмысленного существования.
Оно и раньше было это время, только он почему-то ничего не замечал… Его опрокидывали навзничь собственные ощущения.
Он горел желанием прикоснуться губами ее ног, обутых в черные лакированные туфельки.
Изящество мертвого и живого, тяжело проваливающегося в мозг лекарства, которое он с такой покорностью глотал в себя как цикуту Сократ, туманный небосклон за окном и их обманчивое единение в глуши его одиночной палаты-камеры и постоянно неприбранная постель волновали его даже сквозь сумеречную ткань полусонной оболочки.
Зверь зашевелился в нем и показал ей свои клыки, и он хотел поцеловать ее, но вместо этого он укусил ее в плечо.
– Ты думаешь, я не знаю, что ты здоров? – пренебрежительно усмехнулась она и быстро оттолкнула его от себя и выбежала из палаты.
О том, что было между ними, она промолчала, и сразу же это молчание создало между ними ту тайную договоренность согласие… надежду на будущее.
Моя безнадежная бездна,
Я весь исчезаю в тебе.
Душе моей в теле так тесно,
Как праху в разрытой земле.
Когда он увидел ее впервые, он тут же подумал: О, Боже, и почему она мой врач?! Как ни странно, именно ее красота, мягкий голос всезнающего профессионала позволили ему безошибочно вести себя именно так, как ведет себя настоящий псих-одиночка.
Больница лишь для немногих их прибежище… Таких здоровых психов, как он, много по стране, но не у всех такие врачи, которые "спасают" их и дают знаки приближения – сближения с собою.
Для всех остальных твой диагноз остается неизвестным, а поэтому пугающим началом. Всех, кто пугает так или иначе, это общество запирает в эту душеспасительную, а быть может, даже душегубительную, обитель.
– Ты рисуй их с двумя или тремя головами, – посоветовала она, когда впервые увидела рисунок.
Повешенный – это был он сам, он запер себя в эту больницу по собственной воле.
– Все-таки эти рисунки мне надо показывать и другим психиатрам, объяснила она его удивленному взгляду.
Постепенно его катастрофичность пошла на убыль… У них появились условные знаки, с помощью которых они даже при находившемся персонале умели объясняться друг другу в любви…
По ночам, когда она дежурила, все санитары спали как убитые, сраженные наповал клофелином, который она добавляла им в вино, то в разбавленный спирт…
Именно в такие ночи он овладевал ее безумным телом и стонал от внезапных ощущений как от непрошеной боли… И все-таки он был ребенком.
Вчерашний школьник, он смотрел на нее во все глаза, уже нисколько не пугаясь скрыть своей жадной страсти.
– Девство как детство, – сказала она ему в ночных сумерках палаты… Сквозь тонкие двери до них доносился приглушенный храп санитаров.
"Эти скоты даже во сне не могут быть сами собой",.. – заметил полушепотом он и снова приник к ее телу… Потом наступил обрыв…
Я не смог писать этой вещи. Во мне что-то навсегда было потеряно.
– Чувственность, – сказал Иоанн Златоуст, – есть бездна, в которой потонуло и погибло великое множество душ.
Одной из этих душ был я сам.
Мне было страшно коверкать чью-то жизнь, пусть даже выдуманную мной, потому что я чувствовал на себе взгляд Вечного…
Рассказ о воскресшем Иисусе Христе – красивая, но вечная сказка, ведь душа улетает, а тело растворяется прахом в земле…
Однако как сильно мы верим в эту сказку, потому что она связана со множеством тайн и загадок не только одного еврейского народа, наделенного магической силой рассказывания.
Кстати, она была еврейкой, он – русским. Она была уже зрелой, опытной искушенной во всем еврейкой, а он был юный и простодушный русский мальчик. Что это меняет в моем романе?! Ничего!
Однако я ищу смысловые знаки и ударения, с помощью которых смог бы обрисовать всю трагичность этой истории.
Ибо эта несчастная еврейка все же была случайно выслежена своими коллегами, которые, боясь за профессиональную честь своего учреждения, срочно собрали консилиум и поставили мальчику суровый, хотя по-своему и справедливый диагноз – симуляция!
Ему осталось спать в больнице всего одну ночь.
Этой же ночью она помогла ему бежать из больницы, но уже утром она была снова на своем рабочем месте.
Она рассталась с ним без всяких колебаний, а это была та самая трагедия, ибо их расставание обнаруживало отсутствие любви и прежде всего в ней.
Ибо мальчик по молодости и по своему чувству страдал и плакал, когда целовал ее на прощание.
Вынужденный скрываться от уголовного преследования за уклонение от призыва в армию, а также часто страдая и думая о ней, прячась у каких-то своих дальних родственников, он выбросился из окна 5-ого этажа вниз головой на асфальт и разбился. Таков был финал, но к нему я шел долго.
И еще, даже несмотря на всю трагичность воображаемой мною судьбы, во всем скрывается определенная надежда, может, поэтому она приходит на его могилу и рыдает, осужденная презрительными и гневными взглядами его родни.
Она плачет, не обращая на них внимания, ибо ее горе обнажило ее любовь до самого сердца, до самого предела, а впереди осталась одна только надежда на встречу в ином… И она верила в это…
В связи с этим я привожу слова "Ибн– (Авиценны) из его "Книги о душе": "Человек обладает против страха надеждой, в то время как другие живые существа связаны только с данным моментом, и то, что удалено от данного момента, для них не существует".
Иными словами, он хотел сказать, что если у человека есть память, есть взгляд, устремленный в грядущее, есть надежда, то все это совершенство имеет право на бессмертие, ибо здесь всегда мы живем гораздо ниже своих возможностей.
Еще Ибн-Сина сказал, что иногда умозрительному разуму бывает достаточно самого себя, т. е. он не нуждается в теле.
Вспомним слепоглухонемых людей, живущих без света и без музыки. Вспомнив фильм Херцога "Страна тьмы и безмолвия", документально-художественный фильм о слепоглухонемых.
Несчастные инвалиды, лишенные зрения и слуха, прямо на наших глазах переступают "грань молчания" и с помощью собственных ощущений разговаривают с нами.
Ощупью пальцев передают они свое темное и глухое безмолвие, и только та грустная музыка, которая звучит на протяжении всего фильма, доносит до нас отчаянье их слепой и глухой Души, одиноко прозябающей на этой земле, как и все остальные.
На этом я умолкаю, мое второе "Я" остается во мне как половинка Души, как вечная раздвоенность всякого человека…
Оно будет жить всегда, даже после Смерти оно будет существовать как постоянная сокровенная глубина всего сущего…
Ибо мы боремся сами с собой, поскольку не знаем сами себя, мы пытаем свой разум, пытаясь истребовать отпечаток того, что еще вчера называлось нами…
Но разве возможно истребовать то, что постоянно существует и изменяется, и перевоплощается в себе…
В рисунке всякого Творца есть тень, брошенная от непостигнутого смысла-взгляда…
Мы только вглядываемся в нее, вдумываемся, но остальное ощущение остается безвозвратным отражением нашей собственной памяти…
И, слава Богу, что эта тайна, это второе "Я" есть, ведь без него бы мы были пусты как животные, живущие только одним данным им моментом…
Поэтому и творчество – воплощенная реальность всегда звучит легендой о себе, в иных созданиях, что воплощают в нас прекрасное безумие Вселенной… Аминь…
Я прошу прощения у всех несчастных и выдуманных мною, ведь они есть, они существуют и бродят в мыслях других, нашедших меня… Аминь…