Его тоска от мысли, что он так много времени проведет вдали от Стернса, отправила Кингсли в сад отца Генри. Он хотел попробовать то, чего никогда не пробовал раньше. Возможно, это было влияние Стернса... Кинг видел его в часовне буквально вчера, он молился в тишине битый час с четками в руке. Кингсли знал, что это был целый час, поскольку он сидел за три скамьи позади него и наблюдал за ним все это время. Ровно через час, Стернс поднялся со своего места и развернулся.
- О чем ты молился, mon ami? – спросил Кингсли.
- Молился о том, о чем молюсь, каждый день с тех пор, как встретил тебя, - сказал Стернс, крутя четки вокруг ладони.
- И что же это?
Стернс открыл ладонь, чтобы показать бусинки четок, которые он перебирал между пальцами как паутинку.
– Сила воли.
Он закрыл руку снова и положил ее на грудь над сердцем. Стернс покинул часовню, но Кингсли остался.
Сила воли. Эта фраза сказала Кингсли все. Ему не были нужны никакие другие намеки, никакие другие слова. Теперь он знал правду. Но вместо того, чтобы освободить его, правда потянула Кингсли еще глубже в загадку, которой был Стернс.
Сила воли.
Это означало одно, только одно. Стернс хотел его.
Пальцы Кингсли сжались в кулак. Стернс молился о том, чтобы противостоять соблазну. Значит должен и он.
Сорвав с куста самую большую, самую первозданно чистую из красных роз, Кингсли держал ее в руке, уставившись на сердцевину цветка.
- Assistez-Moi. Помоги мне, - молился Кинг, переходя на французский язык. Он не мог себе представить, как Бог говорит на любом другом языке, кроме его родного. - Assistez-Moi, s’il vous plaît, mon Dieu.
Кингсли открыл глаза. На краю сада, в тени дерева, стоял Стернс, наблюдающий за тем, как он молится. Из-за нервозности, роза выпала из его руки.
Стернс сделал шаг вперед. Кингсли сделал шаг назад. Стернс остановился. Кингсли побежал.
Школа была словно оазис в пустыне деревьев. Ничего, кроме густого леса, окружавшего это место… лес, холмы, скалы, долины. Кингсли, как правило, находил его чем-то страшным, угрожающим, неким лабиринтом. И теперь, он бежал туда, спасаясь.
Но деревья не особо могли защитить его. Пока Кинг мчался заброшенными тропами, ветви с зелеными листьями хлестали его, обжигая кожу, лицо. Но он не мог остановиться. Позади него слышались шаги. Кингсли мог только заставить ноги нести его еще быстрее, невзирая на боль от избивающих его ветвей, несмотря на страх, что практически валил его наземь.
Он выбрался на поляну. Небо над ним окрасилось заходящим солнцем в красный цвет. Наступали сумерки, и он мог потеряться здесь, в лесу. В одиночку или хуже. Не один.
Он подскочил и обернулся, поскольку звук трескающихся веточек предупредил его о присутствии кого-то другого. Кингсли не колебался. Он сорвался с места, углубляясь дальше в лес. Купол деревьев закрылся над ним. Упав на четвереньки, Кингсли пополз через небольшое отверстие, закричав, когда шипы кустарника вонзились в его лоб. Его зрение окрасилось красным от крови. Но он двигался вперед, прорвался сквозь куст, поднялся и начал бежать снова. Или попытался. Но взявшаяся из ниоткуда рука схватила его за рубашку и прижала к дереву. Кора врезалась в его спину. В полумраке Кингсли едва мог видеть. Он ощупывал темноту, ощутив ткань под своими руками, и рванул ее. Его пальцы коснулись чего-то холодного. Он дернул, и оно сорвалось ему в руку. Хватка на нем на мгновение ослабла, достаточно для того, чтобы Кингсли обрел почву под ногами и бросился снова бежать.
Пот и кровь струились по его лицу. Кингсли вытер глаза. Его зрение прояснилось, и он обнаружил, что держит маленький серебряный крестик на тоненькой цепочке. Кингсли держал его высоко, поднимаясь вверх по склону горы, шаги, по-прежнему преследовали его.
На следующей поляне, он остановился и упал на колени. Ему некуда было больше бежать. Хватая ртом воздух, он услышал звук ботинок, скользящих по одеялу из листьев. Пальцы Кингсли сжались вокруг крестика. Не имеет значения, что с ним произойдет, он просто так не сдастся.
Ни один из них не проронил ни слова. Кингсли предпринял еще одну последнюю попытку сопротивляться, пока Стернс раздевал его донага и бросил грубо на живот. У него не было сил ни на что, кроме капитуляции. Каждое маленькое движение заставляло его стонать от боли. Это было не так, как он хотел, не здесь, не на лесной земле, сокрушенный, окровавленный и перепуганный. Но он примет эту боль, это унижение. О единении он молился, он примет все это.
Стернс погладил Кингсли от его шеи к бедру. Да, Кинг решил, это было в точности так, как он хотел.
Одна рука вытянута на восток. Другая на запад. Он крепко зажал крестик между пальцами. Когда Стернс толкнулся в него, Кингсли закричал. Стернс закрыл ему рот рукой. Кингсли прикусил его ладонь и кивнул, радуясь пальцам между зубами.
Боль проникновения была за пределами всего, что он когда-либо чувствовал в своей жизни. Ножевое ранение в грудь было ничем. Ничто не болело так, как это, ничто ни снаружи, ни внутри, ничто в его теле или душе.
В разгар агонии он почувствовал рот Стернса сзади на своем плече. Кингсли растекся по земле. Уцелеет он сегодня или нет, это перестало быть проблемой. Прикосновение губ Стернса к его коже, было всем, в чем он когда-либо нуждался. Кингсли стал цельным, он мог умереть счастливым, если бы на то была воля судьбы.
Время шло, но Кингсли не мог сосчитать его. Через минуту, или час, кровь начала облегчать движения Стернса в нем. Боль превратилась не в удовольствие, а в нечто больше, чем удовольствие. Своего рода экстаз, что угрожал разрушить его до основания, погубить его и ничего от него не оставить. Но это не имело значения.
Стернс был внутри него.
По мере того как багряный вечер превращался в черную ночь, Кингсли ликовал от этой истины. Он слышал, рваное дыхание Стернса или это было его собственное? Он не знал и не тревожился. Он глубоко вдохнул и почувствовал запах сосны в воздухе. Красивый аромат. Он сделал еще один полный вдох.
Кингсли кончил с содроганием на сырой земле, что отдалось болью во всем его теле. Стернс был внутри него. Его молитвы были услышаны. Возможно. А, возможно, его молитвы были наказаны. Рай и ад стали бессмысленными словами для Кингсли. Рай был сейчас, в этот момент под Стернсом. Адом был и будет каждый момент после.
Стернс был внутри него.
Он повторял эти слова в голове, пока они не стали единственными словами, которые он знал на каком-либо языке.
Все завершилось, наконец-то, может после часа. Может двух. Или, может, спустя несколько минут. Он почувствовал, что вес чужого тела покинул его, почувствовал, что его собственное тело пустое.
Медленно, Кингсли оперся на руки и перевернулся на спину. Небо над ним кричало звездами. Опавшие листья под ним ласкали его кожу как одеяло из живого шелка.
Он услышал шорох ткани, одеваемой одежды. Он мог бы лежать здесь под небесами вечно, голый, истекающий кровью и бесстыдный. Он бы умер под Стернсом. Умер и возродился снова.
Что-то коснулось его лица. Рука? Нет, пара прекрасных губ. Губы переместились со лба на щеку и накрыли его рот. Поцелуй продлился вечность и закончился слишком быстро.
- Мое имя Сорен.
Кингсли кивнул и подготовил собственные слова.
- Je t’aime,- ответил он на языке, которым говорил Господь. - Я люблю тебя.
Глава 14
Север
Настоящее
Ничего не изменилось. Кингсли не мог поверить, что по истечении тридцати лет, абсолютно ничего не изменилось. Дорога к школе Святого Игнатия по-прежнему петляла по наиболее безлюдной, опасной местности, что когда-либо встречалась ему за пределами Европы. Деревья по-прежнему окутывали школу как вечнозеленое одеяло. И все до единого здания выглядели как церковь.
- Как давно это было, mon ami? – Кингсли спросил Сорена, когда они выходили из задней двери машины, арендованной Кингсли, для поездки в их альма-матер.
- Пожалуй, лет пять. - Сорен стоял посреди двора и оглядывался по сторонам. – Я приезжал, когда хоронили отца Генри.
- В его саду?
Сорен улыбнулся.
– Где же еще? Пять лет… длительный период.
Кивнув, Сорен медленно развернулся, вглядываясь в окружавший их лес.
- Я стараюсь часто не приезжать. Не совсем удобно бывать здесь, учитывая сложившиеся обстоятельства.
- Je comprende. - Кингсли действительно понимал. Когда его отец умер, Сорен унаследовал от него приблизительно полмиллиарда долларов. Наследство – это был последний шанс его отца не дать Сорену принять духовный сан, зная, что его сын не мог владеть такой суммой денег и все еще быть иезуитом. Однако Сорен пожертвовал их. Все до последнего пенни. И школа Святого Игнатия извлекла из этого весомую выгоду, в размере почти двадцати пяти миллионов долларов.
- С такими-то богатствами, ты не находишь, что школа должна выглядеть сейчас как дворец?
- Отец Генри вложил большую часть денег в трастовый фонд, чтобы позаботиться о мальчиках, которые были под опекой государства. Были произведены незначительные улучшения в удобствах. Но отец Генри никогда не хотел, чтобы школа выглядела претенциозно. Демонстративное проявление богатства оскорбляло его.
- Интересное мнение для католика.
Сорен пристально посмотрел на него.
– Мы не будем начинать спор о Базилике Святого Петра снова* ( Собор Святого Петра (лат. Basilica Sancti Petri, итал. Basilica di San Pietro;) - католический собор, центральное и наиболее крупное сооружение Ватикана, крупнейшая историческая христианская церковь в мире. Над его созданием трудилось несколько поколений великих мастеров: Браманте, Рафаэль, Микеланджело, Бернини. Вместимость около 60 000 человек+400 тыс. человек на площади.).
- Я подарю тебе пару красных кожаных сапог на Рождество. Почему Папе должно доставаться все веселье?
- Временами я скучаю по тому, чтобы надрать тебе задницу, Кингсли. Очень скучаю.
Вдвоем они пошли к главному зданию, в котором располагались кабинеты преподобного, отца Томаса, и других священников. Кингсли устремил взгляд на дверь, а свои мысли подальше от прошлого. Он и так излишне предавался мыслям о прошлом во время полета сюда. Это был лес, окружающий их школу, где мальчик, Кингсли Буассоннё, умер, а мужчина, ставший потом Кингсли Эджем, был возрожден.
И именно здесь умерла его сестра, Мари-Лаура, так и не возродившись.
- Постарайся не думать о ней, Кинг, - предостерег Сорен.
Кингсли убил бы его на месте за этот небольшой совет, если бы не почти нежное беспокойство в его голосе.
- Это невозможно. Она была всем, что у меня осталось после смерти родителей. В день, когда они забрали меня от нее…
Кингсли заставил воспоминаниям вернуться и уйти.
– У меня были синяки пару недель, - сказал Кингсли, сжимая пальцы в кулаки.
- От Мари-Лауры или от меня?
Кингсли полоснул Сорена взглядом. Священник пытался любой ценой избегать разговора о той ночи, когда они стали любовниками. Однако сейчас, Кингсли вдруг принял спокойный вид.
- Ранам от Мари-Лауры потребовалось три недели для заживления. От тебя…
- От меня?
Кингсли мрачно усмехнулся ему.
– Я скажу тебе, когда заживут.
Сорен тяжело вздохнул и открыл рот, чтобы ответить. Но дверь главного здания открылась, и к ним суетливо вышел мужчина в рясе широкого покроя.
- Отец Стернс, - сказал священник, затаив дыхание, пока пожимал руку Сорена. – Я понятия не имел, что Вы приедете.
- Так приятно видеть Вас снова, отец Маркзак. Мы здесь с коротким визитом. Это – Кингсли Эдж, друг и еще один выпускник школы Святого Игнатия.
- Очень рад познакомиться с Вами, мистер Эдж.
Кингсли пожал руку отца Маркзака и кивнул. Он был не в настроении сегодня маскировать свой французский акцент и совсем не имел терпения для всех вопросов, которые вдохновлял его акцент. Лучше сохранять молчание. Он усвоил это, еще будучи шпионом, что чем меньше скажет он, тем больше ему скажут другие.
- Что привело вас двоих сюда сегодня? Отец Томас на конференции, и я боюсь, что я плохая замена.
- Мы здесь лишь по причине ностальгии. Пожалуйста, не беспокойтесь. Мы просто хотели увидеть школу.
- Конечно. Мы сделали некоторые улучшения в последнее время, благодаря вашей щедрости. Новая сантехника. Новые тепловые узлы. Крыши были заменены на всех зданиях. Вы не представляете, как высоко мы ценим…
Сорен поднял руку, чтобы прекратить поток благодарностей. Кингсли знал, что Сорен посещал бы школу гораздо чаще, если бы ему не приходилось иметь дело со всей этой экспансивной благодарностью каждый раз, когда он приезжал.
- Я просто рад, что смог помочь школе продолжить свою работу. Это место спасло мою жизнь.
- А вы спасли эту школу.
- Тогда будем считать, что мы в расчете, - сказал Сорен, и отец Маркзак улыбнулся, неохотно соглашаясь.
- Конечно. Я буду у отца Генри, я имею в виду, у отца Томаса в кабинете. Если вам понадобится что-нибудь, не стесняйтесь, найдите меня. Вы можете смело побродить по школе. Мальчишки любят, когда их уроки прерывают посетители.
- Спасибо вам, отец. Кстати о посетителях, был ли кто-нибудь, примечательный в последнее время?
Отец Маркзак бросил на каждого из них любопытный взгляд, но не стал просить разъяснений.
- Нет. Вообще-то нет. Несколько студентов наведывалось за последние несколько недель. И, конечно, родители абитуриентов, желающие посмотреть школу.
- Никто из них не показался не совсем обычным? Подозрительным? Я просто интересуюсь, потому что получил записку без подписи на бланке школы Святого Игнатия в которой спрашивалось о школе.
Кингсли взглянул на Сорена. Для священника, поклявшегося придерживаться Десяти Заповедей, он мог врать не хуже других. Отец Маркзак пожал плечами.
- Действительно, нет. У нас была одна мамочка неделю назад. Задавала много вопросов о школе, больше, чем остальные родители вместе взятые. Много вопросов об истории школы и о выпускниках, чем они занимаются сейчас, чего они достигли.
- Она говорила с акцентом? - спросил Сорен, и Кингсли нахмурился. Откуда взялся этот вопрос?
- Нет, акцента я не заметил, - сказал отец Маркзак. - Милая женщина, на самом деле, если вы простите меня за эти слова.
Сорен взглянул на Кингсли.
- Спасибо, отец. Мы обязательно зайдем к Вам перед отъездом.
Отец Маркзак пожал им руки и снова вернулся в свой кабинет.
- Мы должны расспросить его поподробнее, - сказал Кингсли. - Как она выглядит, откуда, по ее словам, она родом…
Сорен покачал головой.
- Слишком рискованно. Или женщина, с которой он общался, не причастна к этому и, скорее всего так и есть, или она ему сказала достаточно лжи, так что его ответы будут бесполезны.
Кингсли не мог поспорить с его логикой.
- Тогда что же нам искать, mon père? Куда нам идти?
- Наша фотография могла бы быть в архиве в библиотеке.
– Тогда, в библиотеку.
Внутри библиотеки Кингсли обнаружил, что значительная часть денег отца Сорена нашла свое применение здесь. Во время их учебы в школе Святого Игнатия, библиотека была холодным, скудно обставленным пространством. Дешевые металлические книжные шкафы были заполнены трухлявыми религиозными фолиантами. Потертые кресла располагались на еще более потертых коврах. Но когда они вошли в комнату сейчас, они словно перенеслись в библиотеку Ватикана. Металлические шкафы были заменены на книжные полки из темного дуба, с вырезанными на них библейскими сценами и символами. Без сомнений, книг, что заполняли полки, стало в четыре раза больше. Элегантные зоны отдыха были разбросаны по длине и вдоль и поперек здания. Железные люстры свисали с потолка и бросали приветливый свет на мальчиков, сидящих в этих дорогих креслах с книгами и компьютерами на коленях.
- Oh la la, - смеясь, сказал Кингсли. – Библиотека или дворец?
- Библиотека и должна быть дворцом. Ты же читаешь, правда, Кингсли? Я имею в виду, что-нибудь кроме своих досье?
- Bien sûr. Я читаю романы, что пишет твоя зверушка. Мне доставляет удовольствие читать их и видеть, сколько она ворует из моего мира, и переносит в свой.
- Это и ее мир тоже, стоит ли тебе напомнить?
- Это был ее мир. И она оставила его.
- Она вернется. Я знаю, что вернется.
Кингсли улыбнулся и вздохнул.
- Приятно знать, что я не единственный из нас, кто принимает желаемое за действительное. Ага, она вернется к тебе в тот день, когда ты вернешься ко мне.
Сорен ничего не сказал ему, пока они направлялись в архивный зал. Кингсли засчитал это как победу.
Они провели час, копаясь в студенческих архивах. Остальные фотографии школы, что сделал Кристиан, все еще оставались в коробках. Кингсли взял несколько снимков и сунул их в портфель.
- Что ты делаешь?
Кингсли усмехнулся.
- Кто знает? Мы могли бы получить отпечатки пальцев, peut-être?
- Я бы не хотел, чтобы ты задействовал свои связи с полицией в этом деле.
- Очень хорошо, тогда я позвоню в ФБР.
Сорен пристально посмотрел на него. Снова. Если он не прекратит глазеть на него, Кингсли поцелует его прямо в библиотеке перед пятьюдесятью студентами школы Святого Игнатия. Что может вызвать у них некоторое недоумение.
- Я не вижу, чтобы другие фотографии отсутствовали. Кристиан пронумеровал все пятьдесят. Наша была тридцать третья. В этой коробке с первой по двадцать пятую. Ты взял двадцать шестую и двадцать седьмую из другой коробки. Только наша фотография исчезла.
- Как вор узнал, в какой точно коробке искать?
Как только Кингсли задал этот вопрос, он уже знал ответ. Он постучал по верхней части каждой коробок и посмотрел на Сорена.
Тот выдохнул и обратил свой взор к потолку.
- Конечно, - сказал он. - Это должно быть, сделал еще один ученик. Кто-то из наших одноклассников. Как еще вору стало известно о фотографии?
– Ученик или один из священников, - напомнил ему Кингсли.
- Мы пойдем к отцу Maркзаку и спросим имена студентов, которые были с нами. Может быть, что-то придет в голову. Я не припоминаю каких-либо неприятных стычек с кем-то из них.
– И не припомнишь. Они были в ужасе от тебя.
- Ты преувеличиваешь.
Сорен покинул библиотеку и направился в кабинет отца Маркзака. Кингсли последовал за ним во двор, потом остановился и устремил взгляд к лесу.
- Я учился здесь всего две недели, когда Кристиан сказал мне, что ты убил ученика в своей бывшей школе. Я говорю "в ужасе", mon ami, потому что все до одного были в ужасе. Я не преувеличиваю. На самом деле, я может даже, немного преуменьшаю.
- Я даже не знаю, как история о том, что произошло в Англии, вышла наружу. Я рассказал её одному из священников, когда приехал сюда, отцу Пьеру. Он выступал в качестве моего духовника, пока не умер, за несколько месяцев до твоего приезда.
- Он разболтал?