Низкий смех Сорена вызвал мурашки, которые побежали по центру позвоночника Кингсли. Сорен оттолкнулся от него медленно, и ему тотчас стало не хватать этого жара на своей похолодевшей коже.
Повернувшись, он столкнулся лицом с Сореном. Боже, тот стал еще красивее за лето. На вид его волосы стали примерно на дюйм длиннее, даже глаза более серые. Сорен отказался от школьной формы в пользу настоящего костюма, сделавшего его похожим на мужчину, которым он стал.
- Я твой, - прошептал Кингсли. Он положил обе ладони на грудь Сорена. – Ты знаешь это.
Сорен посмотрел вниз на его руки.
– Я знаю. Я… - начал было он, и остановился перевести дыхание. - Я не хотел делать тебе больно так, как сделал.
Кингсли улыбнулся.
- Мне понравилось, что ты сделал мне больно.
- Хорошо. Я должен был сделать тебе больно.
- Должен?
Кингсли встретился глазами с Сореном. Их выражение Кингсли было непонятно. Что же он там увидел? Сожаление? Нет. Не стыд. Не страх.
- Я другой.
Сорен повернул голову и уставился на тускло освещенный коридор. Тени притаились в углах. Но Сорен смотрел на тени или на что-то в них?
- Нет, не другой. Лучший, - заверил его Кингсли.
Сорен слабо улыбнулся и оторвал взгляд от темноты в конце коридора.
– Да. Я не могу…
Кингсли ахнул, когда Сорен вдруг сунул руку в боксеры Кингсли и обхватил его пальцами.
- Это, - прошептал Сорен, приблизив свой рот к уху Кингсли. - Пока я не сделаю тебе больно, пока я не причиню тебе страданий, я не могу…
И Кингсли понял. Сорен не мог возбудиться, если не причинял боли. Теперь все встало на свои места. Отдаленность Сорена, стена самозащиты, что он построил вокруг себя, его отчужденность, которая держала подальше от него других мальчишек, все сделано специально, чтобы защитить любого, кто хотел приблизиться к нему. Подобраться к Сорену - означало выйти живым из огня, пройти босиком по стеклу, проползти через ад.
Кингсли выгнул бедра, толкаясь в руку Сорена. Он чуть не кончил от одного этого движения.
- Je comprends.
Сорен медленно освободил Кингсли и отдернул руку, слегка расширив глаза, как будто в удивлении.
- Ты понимаешь меня, - сказал он. - Но я не понимаю тебя. Ты не боишься этого?
Кингсли пожал плечами.
¬¬- Я говорил тебе, я француз. Когда-нибудь читал Маркиза де Сада?
Он ухмыльнулся от уха до уха, и улыбка Сорена стала шире.
- Иногда мне кажется, что я это он. Еще я читал Макиавелли. Государь *. ( The Prince от итал. Il Principe; также часто встречается более близкий к оригиналу, но менее точный по смыслу перевод "Князь".Это одно из самых знаменитых произведений мировой литературы, которое было написано Никколо Макиавелли еще в 1513 году. Эта книга - трактат флорентийского философа, в котором цинично и откровенно описываются правила настоящего лидера государства, методы захвата власти, приемы правления и навыки, необходимые для эффективного правителя.) Лучше, чтобы тебя боялись, нежели любили.
Кингсли услышал печаль в голосе Сорена, стремление к чему-то, что, по его мнению, он не мог иметь.
- И, - продолжал Сорен, - безопаснее, чтобы тебя боялись, нежели любили. Во всяком случае, когда дело касается меня.
Он улыбнулся почти застенчиво, и Кингсли вдруг понял, почему Сорен был настолько холоден, настолько далек, почему он мог и действительно вселял такой страх в сердца каждого, кто оказывался рядом с ним. Он делал это нарочно. Он делал это, чтобы сохранить их в безопасности.
Потянувшись, Кингсли положил руки на грудь Сорена и почувствовал, как его сердце бьется медленно, размеренно.
- Я не хочу быть в безопасности, - прошептал Кинг.
- Ты не знаешь, о чем говоришь, Кингсли.
- Я знаю точно, о чем говорю. Ты думаешь, что ты сломлен. Non, ты совершенен.
Он произнес эти слова по-французски. Гораздо проще говорить правду на родном языке.
- Будь у тебя выбор, ты бы согласился быть таким как я?
- Я уже сделал выбор. Ты сожалеешь о том, что одинок, потому что думаешь, будто должен держать других подальше от себя. Но это не удержит меня на расстоянии.
- Всегда…, - Сорен снова отвел взгляд, посмотрел вверх и вздохнул. - Я всегда хотел верить, что Бог создал меня таким по какой-то причине.
- Je suis la raison.
Я и есть эта причина.
Сорен медленно выдохнул. Он провел ладонью вверх по руке Кингсли к плечу. Обхватив сбоку его шею, он приблизил свой рот к Кингсли. Кинг открылся поцелую, позволив языку Сорена прикоснуться к его. Такой нежный поцелуй, такой интимный, даже осторожный.
- Ma raison d’être, - прошептал Сорен, и Кингсли задрожал от желания.
- Ты сдерживаешься. Я чувствую это. – Кингсли проговорил слова в губы Сорена.
- Я должен сдерживаться. По крайней мере, сейчас. Или я опять разорву тебя на куски.
- Я хочу этого. Я хочу тебя.
Сорен оставил еще один быстрый поцелуй на губах Кингсли.
- Скоро. Я найду способ для нас быть вместе. Но я снова причиню тебе боль. Я уверен в этом. Ты должен будешь помочь мне удержаться и не зайти слишком далеко.
Кингсли сжал рубашку Сорена обеими руками и попытался притянуть его ближе. Два с половиной месяца порознь, он жил в агонии. Он не мог позволить Сорену уйти. Еще нет.
- Я умолял тебя остановиться той ночью. Я говорил "стоп" и, "пожалуйста" и "нет", а ты продолжал. Я не хотел, чтобы ты останавливался, но я не знаю, что делать, чтобы заставить тебя остановиться, если слово "стоп" не работает.
- Оно не сработало, потому что я знал, что ты не хотел, чтобы я останавливался. Когда-нибудь я смог бы. Тогда говори…, - Сорен сделал паузу и оглядел коридор. Холодные каменные стены без украшений, кроме нескольких изображений различных святых и пап, - …милосердие.
Кингсли рассмеялся.
- Милосердие? Серьезно?
Сорен кивнул. Но он не засмеялся, даже не улыбнулся.
- Милосердие (Mercy). Это звучит как мерси, ты знаешь.
Mercy. На английском языке это означало акт прощения, сострадания. Merci - на французском это "спасибо".
- Я знаю.
Сорен одарил его такой улыбкой, от которой у него чуть не подкосились колени.
- Кто ты?
Вопрос вылетел прежде, чем Кингсли смог его остановить.
Сорен лишь посмотрел на него.
- Я имею в виду… твое имя, Сорен. Откуда оно взялось? Говорят, тебя зовут Маркус Стернс. Но я знаю, что это не так.
Сорен молчал с минуту и Кингсли молился, чтобы он сказал ему, чтобы он ответил. Необходимость ответов Сорена перевешивала даже его желание секса.
- Маркус - так зовут моего отца, - сказал Сорен просто, без эмоций. - Он изнасиловал мою мать, и родился я. Он назвал меня в свою честь. Но она дала мне другое имя, имя ее отца. Никто не называет меня Маркусом, кроме отца.
- Кто называет тебя Сореном? В школе, я имею в виду.
Сорен слегка коснулся губами Кингсли.
- Только ты.
- А почему я?
Это был вопрос, который мучил его в течение десяти недель, начиная с той ночи изнасилования на лесной земле. Из всех мальчиков в школе, почему он? Почему Кингсли? Почему Сорен выбрал его, чтобы рассказать свои тайны, чтобы поделиться своим телом?
- Потому…, - Сорен опустил руки, чтобы удержать Кингсли за бедра. Он прислонился лбом ко лбу Кингсли, сделав два медленных вдоха. - Потому что ты не боишься меня.
С этими словами, он отстранился и удалился по коридору. Кингсли стоял снаружи общей комнаты, глотая огромными глотками воздух, прислонившись спиной к холодному камню стены. Закрыв одной рукой глаза, он скользнул другой рукой в свои боксеры и погладил себя несколько раз, пока не кончил с содроганием и чуть слышным вздохом.
Мокрый, от собственной спермы, Кингсли вернулся в свою постель, не заботясь, даже о том, чтобы в первую очередь привести себя в порядок. Сорен подарил ему эту эрекцию и практически подарил ему оргазм. Он не хотел, смывать его так же, как не хотел принимать ванну после той ночи в лесу. Знание, что Сорен кончил внутри него, сделало все тяжелое испытание стоящим всего того страха и всей той боли.
И скоро, он пройдет его снова. Но как скоро?
Кингсли прожил следующий день, едва ли заметив что-то вокруг себя. Он прикладывал усилия, чтобы казаться здоровым и сознательным, узнающим свое окружение. Он отвечал на уроках. Он болтал с одноклассниками на обеде. Во время службы он даже вызвался почитать ежедневные чтения. Но его разум существовал исключительно для Сорена. И к вечеру он, наконец, мельком увидел его. Прогуливаясь по второму этажу библиотеки, Кингсли услышал голос Сорена. Но был ли это Сорен? Голос вроде его. Но нет. Этот голос звучал весело, ободрительно, с ноткой сухого остроумия. Он все еще мог с уверенностью сказать, что, если приплюсовать по времени, то сумма его разговоров с Сореном будет равна чуть менее одного часа. И каждая из этих бесед была переполнена напряженностью. Он остановился в коридоре и заглянул в аудиторию. Сорен стоял у доски перед классом, одетый в коричневые брюки, коричневый узорчатый жилет и белую рубашку с элегантно подвернутыми манжетами. Перед ним десяток одиннадцати - и двенадцатилеток, мямля, спрягали по-испански слово говорить.
- Yo hablo tú hablas él habla nostros hablamos…
- Хорошо. Очень хорошо, - сказал Сорен, когда ученики закончили. - Теперь давайте попробуем снова, но на этот раз громче. Говорить, пожалуйста.
- Говорить? Не hablas inglés?
Нервный, но искренний смех прокатился по классу. Сорен улыбнулся и кивнул. В этот раз с каким-то намеком на произношение ученики снова повторили спряжение.
- Лучше. Gracias.
В унисон класс ответил: - De nada.
Кингсли закрыл рот, чтобы заглушить угрожающий вырваться из него смех. Сорен, который пугал каждого мальчика в школе, будучи студентом, теперь, казалось, заслужил абсолютную преданность своих учеников.
Его ученики? В тот момент Кингсли сразило осознание, и он убрал руку ото рта. Он почувствовал, как дрожит, отстраняя себя от сцены в классе и оказавшись снова за ее пределами.
Тот риск, который они принимали, будучи вместе, казался довольно значительным, когда Сорен был студентом. Но сейчас Кингсли все еще был студентом, а Сорен стал учителем.
Учителем… мой Бог, он спал с одним из преподавателей. А предполагалось, что дедушка и бабушка отправили его сюда, чтобы удержать подальше от еще большего количества сомнительных сексуальных приключений.
На свежем воздухе, Кингсли глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Его пульс замедлился, и паника прошла. Он доверял Сорену целиком и полностью. Если Сорен чувствовал, что они были в безопасности, находясь вместе, значит, так и было. Да, то, что сейчас Сорен был учителем, было плохо, неловко. Им следует стать еще более осторожными. Но все могло быть гораздо хуже.
По крайней мере, он не был священником.
Глава 20
Север
Настоящее
Кингсли обернулся и очутился лицом к лицу с улыбающимся призраком из прошлого.
- Mon Dieu, - выдохнул он, в мгновение ока узнавая стоящего перед ним человека.
- "И это обещание, которое Он дал нам, есть жизнь вечная." 1-е от Иоанна 2:25.
Кингсли вытаращил глаза в немом изумлении. Черная ряса, белый воротник и тридцать лет не сделали это лицо неузнаваемым.
- Кристиан?
- Теперь Отец Кристиан Эллиот. Помнишь? Или ты не читаешь рассылку наших выпускников?
Кристиан и Кингсли обнялись как братья. Кристиан был первым из мальчиков в школе Святого Игнатия, который подружился с ним и единственный, кто попробовал найти его после того, как Кингсли покинул школу.
- Боюсь, я пренебрег возможностью передать мой новый адрес комитету выпускников.
Кингсли потрепал Кристиана по щеке.
- Приятно видеть тебя снова. Выглядишь ужасно.
Его старый друг от души рассмеялся и повернулся вокруг своей оси.
- Что? Тебе не нравится?
Кингсли покачал головой с отвращением.
- Да ты примкнул к Божьей армии. Как ты мог? Я принимаю это как личное оскорбление.
- Отцы в школе Святого Игнатия ставят своей целью превратить одного студента из каждого класса в иезуита. Радуйся, что это был я, а не ты.
- Им бы не удалось взять меня живым, mon frère* (брат/монах).
Какое-то время они смотрели друг на друга, затем снова рассмеялись. Годы между ними, и такие разные пути, что они выбрали, исчезли в одно мгновение.
- Не могу поверить, что смотрю на Кингсли Буассонё. Честно говоря, я думал, что увижу тебя снова только на небесах.
- Там меня точно не будет.
Кингсли сверкнул своей дьявольской улыбкой.
- А ты ни капли не изменился. В отличие от меня. Это не справедливо. Я постарел на тридцать лет за тридцать лет. Почему ты нет?
- Я француз.
- Конечно. Я уже и забыл. Я видел Стернса... отца Стернса несколько лет назад. Он сохранился даже лучше, чем ты.
Кристиан благодушно улыбнулся. Кинг понимал, что тот пытался подцепить его, упоминая о Сорене. Священники никогда не прекращали свои игры разума. Не то, чтобы он возражал. Это было одним из их лучших качеств.
- Думаю, он продал душу дьяволу за такое лицо, как у него. Ты можешь увидеть его сегодня, если тебе угодно. Он здесь со мной.
Глаза Кристиана округлились.
- В самом деле? Вы двое по-прежнему…
- Семья. Моя сестра умерла, да. Но мы с ним по-прежнему близки. Были трудные времена... в течение нескольких лет.
Они двинулись в сторону Эрмитажа.
- Ты уехал сразу после того, как... все произошло. Куда ты отправился?
- Во Францию, - просто сказал Кингсли, и стал ждать. Кристиан больше ничего не сказал. Со вздохом, Кингсли продолжил. - Я вступил во Французский Иностранный Легион. Определенно не Божья армия.
- Я слышал о Легионе. Меня абсолютно не удивляет, что ты оказался именно там. Интересную униформу вы, легионеры, носите.
Он одарил Кинга беглым оценивающим взглядом.
- Видел бы ты меня, когда я не пытаюсь слиться с толпой.
Для поездки в школу Святого Игнатия, Кингсли отказался от своей обычной одежды: сапог для верховой езды и костюма Викторианской или Регентской эпохи черного или серого цвета. Он оставил вышитые шелковые жилеты, милитари жакеты и свои шейные платки в шкафу. Сегодня он надел простой костюм от Армани - черный и однобортный. Один из его сотрудников сказал ему, что он выглядел бледно и не опасно в таком виде - как раз то, что нужно.
- Я оставил Легион много лет назад ради Манхэттена.
- До меня дошли слухи, что ты стал бизнесменом. Стоит ли мне спрашивать, какого рода этот бизнес?
Кингсли хлопнул Кристиана по плечу.
- Non.
Смеясь, Кристиан открыл дверь Эрмитажа. Кингсли остановился на пороге, вдруг не желая входить внутрь. Так много воспоминаний... все из них яркие, но не все из них хорошие.
- Ты можешь зайти. На самом деле здесь нет призраков. Отец Генри говорил так, только чтобы отпугнуть младших мальчиков. Опасная местность… ох, Кинг. Прости меня.
Кингсли шагул в Эрмитаж, не желая, чтобы прошлое возымело над ним еще больше власти, чем уже есть.
- Кристиан, прошло тридцать лет. Я могу вынести упоминание о ней и ее смерти. Поверь мне. Согласись, мы вряд ли бы остались друзьями с этим блондинистым монстром?
- Не могу поверить, что вы двое были друзьями даже тогда.
Кристиан махнул рукой на стул, и Кингсли уселся на него с благодарностью. Он скучал по своим сапогам для верховой езды, по их эластичной коже и поддержке. Эти туфли... ему нужно будет дать задание одному из своих помощников сжечь их в ту же минуту, как только он вернется в таунхаус.
- Не то, чтобы я дурно отзывался о другом иезуите, но он сложный человек. Трудно себе представить, как с ним вообще можно дружить.
Кингсли услышал незнакомую ноту в голосе Кристиана. Он не мог поначалу определить, что это, потому что не часто слышал ее. Ноту... осведомленности. Кингсли прищурился и решил выяснить точно, что именно тот думал, что знал.
- С ним непросто сблизиться. Но, тем не менее, как только ты это сделаешь, тебе воздастся, - сказал Кингсли, искусно закидывая приманку Кристиану в ответ.
Кристиан поставил чайник на плиту. Кингсли оглядел Эрмитаж и увидел, что Сорен был прав насчет ремонта. Тридцать лет назад, когда они с Сореном использовали этот коттедж для своих тайных встреч, здесь не было ничего, кроме грубого деревянного стола, стула и гниющей кучи дров у кишащего пауками камина.
- Я помню эту хижину, Кристиан. Это была адская дыра в наши дни. Теперь, похоже, над этим местом поработал дизайнер с Пятой авеню. Сочетающаяся мебель? Кожаные кресла? Бог мой, да ты роскошно живешь для священника, - съязвил он.
Кристиан широко улыбнулся.
- Не жалуюсь. Я отказался от женщин ради этой работы. По крайней мере, мне дали неплохое жилище.
- Как давно был ремонт?
- Вскоре после того, как твой друг Стернс пожертвовал нам свой щедрый дар. Он был заброшен. Некоторое время тут жили беженцы из Канады.
- Беженцы из Канады?
- Или беженцы из Америки, направляющиеся в Канаду. Каждый год у нас есть такие постояльцы. Эта долина соединяет две дороги.
- Здесь смертельно опасное место. Никто не знает этого лучше, чем мы.
Кристиан кивнул.
- Несколько умерли, пересекая эту местность. Мы стараемся хоть как-то контролировать ситуацию. Но люди проникают сюда незаметно. Целая семья спала в этой хижине, когда мы пришли, чтобы начать перестройку.
- Уверен, отцы позаботились о них.
- Мы стараемся. Чаю?
- Да, спасибо.
Кингсли взял чашку у Кристиана, который сидел напротив него возле камина.
- Ах, вот и французский. У тебя еще есть акцент, но я соскучился по языку.
- Я никогда не потеряю акцент. Он помогает мне оплачивать счета.
Кристиан снова улыбнулся.
- Ты был прав. Я действительно не хочу знать, в каком ты бизнесе. Уверен, ты держишь его подальше от ваших отношений с отцом Стернсом.
Кингсли приподнял бровь. Его губы дрогнули от усилий сдержать улыбку.
- Bien sûr.
Они попивали чай у камина, как два английских джентльмена, не считая того, что один был иезуитским священником, а другой - французским грешником.
- Могу я спросить, что привело вас сюда? - спросил Кристиан, изучая Кинга поверх края своей чашки.
- Призраки прошлого.
Кингсли перевел взгляд на холодный камин и еще раз обдумал свои слова. Именно Кристиан сделал тот снимок, который отправили ему и Сорену. Возможно, он что-то знал.
- Поскольку ты теперь священник, я могу верить, что все, что я скажу останется только между нами.
Возможно, если бы он сказал немного правды, Кристиан открыл бы даже больше.
- Ты можешь сказать мне что угодно. Для меня большая честь услышать твою исповедь.
- Только не отпускай мне мои грехи, s’il vous plaît. Я буду скучать по ним, а они - по мне.
- Даю слово. А теперь скажи... кто же тот призрак, который привел тебя сюда после стольких лет?
- Хотел бы я знать, mon frère. Mon père. - Кингсли подмигнул Кристиану. - Ты помнишь фотографии, на которых были запечатлены все мы?
Кристиан нахмурился, его глаза расширились от воспоминаний.