- Ton ami Matthew (прим. Твой друг Мэтью), - сказал Стернс, кивнув головой в сторону маленького рыжеволосого мальчика, который провел ему первую экскурсию по школе, сидевшего рядом с мальчиком чуть повыше, с черными волосами и в очках. - Он пришел сюда полтора года назад. Несмотря на то, что ему было одиннадцать лет, когда мы увидели его впервые, он выглядел едва ли старше восьми. Его родители не обращая на него внимания, едва не довели его до грани голодной смерти. Богатая католическая семья из той местности, где Мэтью был найден копающимся в мусорных баках, платит за его обучение здесь. Мальчик, что с ним рядом - это сын тех людей, которые оплачивают обучение Мэтью. Ни один из них не знает этого. Они стали друзьями без давления извне.
Кингсли сглотнул, и ничего не сказав, вышел вслед за Стернсом из столовой.
- Я думаю, что отец Генри имел в виду, чтобы ты рассказал мне, в какое время начинаются занятия и тому подобное.
- Завтрак в семь. Служба в часовне в восемь. Уроки начинаются в девять. Завтра ты встретишься с отцом Мартином, который составит твое расписание.
- Я полагаю, отец Мартин тоже герой.
- Отец Мартин астроном. Он открыл три кометы и изобрел формулу для расчета расширения Вселенной. Сейчас на пенсии. У него стало слишком слабым зрение, чтобы продолжать исследовать небеса. Так что теперь он преподает нам математику и естественные науки.
Стернс повел их из столовой на улицу, в библиотеку. Главный зал был пуст, но трое мальчишек примерно возраста Кингсли толпились возле камина у западной стены. Стернс подобрал упавшую со стола книгу, посмотрел на корешок и направился к книжному шкафу недалеко от места, где мальчики сидели и разговаривали.
- Стэнли Хорнгрен, он один носит пиджак, - сказал Стернс, царственно склонив белокурую голову в сторону одного из мальчиков. – У него двенадцать братьев и сестер. Он работает на двух работах каждое лето, чтобы оплатить свое обучение здесь, и не обременять свою семью дополнительными расходами. Джеймс Митчелл, сидит рядом с ним, он здесь на полной академической стипендии. Весьма впечатляет, учитывая, что он полностью глухой, у него никогда не было доступа в школу для глухих. Когда ты говоришь с ним, говори четко и убедись, что он может видеть твои губы. И говори только на английском языке, - сказал Стернс, мрачно взглянув на Кингсли.
Он небрежно поставил книгу на полку, несомненно, на то место, где она и должна быть.
- Мальчик на диване - Кеннет Стоу. Он провел два года в лечебнице, потому что его учителя думали, что он умственно отсталый. На самом деле у него незначительная необучаемость и гениальный IQ. Сейчас он круглый отличник. Библиотека закрывается в девять. Если тебе нужно будет остаться дольше, ты можешь попросить отца Мартина впустить тебя.
Стернс повернулся на каблуках и направился обратно, на улицу. Он остановился у двери в церковь.
- По выходным месса: в 5:00 вечера по субботам и 10:00 по воскресеньям. Это традиционное католическое богослужение. Ты католик?
Кингсли покачал головой.
- Мы потомственные французские протестанты.
Стернс выдохнул через нос.
- Кальвинисты. - Он произнес последнее слово, как проклятие, прежде чем продолжить. – Тебе будет поощрительно, но не обязательно посещать часовню. Тебя не попросят остричь свои длинные волосы. Тебя попросят носить школьную форму, лишь по той простой причине, что это помогает поддерживать атмосферу равенства. Никто из нас здесь не лучше, чем остальные. Ты уяснил это, правда?
Кингсли уставился в пол.
- Да.
Стернс отвел их к зданию общежития, остановившись снаружи для того, чтобы собрать охапку бревен. Кингсли взял немного дров тоже, думая, что они отнесут их в комнату общежития на втором этаже, но вместо этого Стернс вошел в комнату, где спали младшие мальчики и сложил дрова аккуратно возле очага. Он взял поленья из рук Кингсли и добавил их к куче. Несколько младших мальчишек сидели на своих кроватях, читая. Только один сумел пробормотать приглушенное "спасибо", в то время как двое других дезертировали. Стернс ничего не сказал, только слегка похлопал мальчика по голове в почти братском жесте. Все мальчишки в комнате, следили за Стернсом с широко раскрытыми, наполненными страхом глазами. Кингсли поплелся следом за Стернсом на верхний этаж общежития, в спальню старших мальчиков.
- Отбой в девять, - продолжил его гид на своем поразительно свободном французском.
Если бы Кингсли не знал наверняка, он бы предположил что Стернс был оттуда же родом, откуда и он сам.
- Если у тебя есть домашнее задание, которое задержит тебя подольше, ты можешь поработать в общей комнате внизу. Как говорит отец Генри: "Дрова не растут на деревьях". Поэтому, пожалуйста, замени те поленья, которые использовал, новыми.
- Bien sûr, - сказал Кингсли, но знал, что он не подумал бы заменить дрова без чьего-то напутствия.
- Восемнадцать из нас спят в этой комнате. Уже девятнадцать, поскольку ты здесь. У Натана Вейца ночные кошмары по причинам, которыми он, еще не посчитал нужным поделиться. По крайней мере, один раз в неделю он просыпается с криком. Не обращай внимания. Он снова заснет через пару минут. Если ты видишь, что он ходит во сне, проследи за ним. Прошлой зимой он бродил по двору, и у него чуть не случилось переохлаждение. Джозеф Марксбери отвечает за список ежедневных обязанностей. Я предлагаю тебе поговорить с ним, прежде чем он сам подойдет, если ты не хочешь дежурства только в туалете в течение всего семестра. Теперь, если ты извинишь, я должен вернуться к своему португальскому.
- Ты изучаешь и португальский тоже? - спросил Кингсли. - Сколько языков ты знаешь?
- Восемь.
- Я двуязычный. А как называют таких как ты?
Стернс изогнул бровь в ответ.
- Образованный.
Кингсли начал смеяться, но потом понял, что Стернс не шутит.
- Восемь, - повторил Кингсли. - Я бы сошел с ума от такого количества слов в моей голове. У меня достаточно проблем с тем, чтобы держать мой французский и английский по отдельности.
- Несколько учеников здесь немного говорят по-французски, но с тех пор как отец Пьер умер, я единственный в школе, кто свободно общается по-французски. Если тебе нужно будет поговорить по-французски, поговори со мной. И как ты понял, здесь полно добрых и мужественных священников и умных и трудолюбивых молодых людей, многим из которых пришлось преодолеть большие препятствия, чтобы быть здесь. Если ты когда-либо почувствуешь необходимость снова солгать, расскажи эту ложь мне.
Кингсли покраснел и скрестил руки на груди.
- Я извинюсь перед Мэтью.
- Очень хорошая идея, мистер Буассоннё, - сказал Стернс.
- Ты можешь называть меня Кингсли. Это мое имя.
Стернс, казалось, обдумывал приглашение.
- Кингсли… - он кивнул, и Кингсли напрягся от того, как прозвучало его имя из уст белокурого пианиста, который, казалось, владел этой школой.
- Эта школа была моим спасением. Я был бы признателен, если ты, хотя бы делал вид, что проявляешь немного уважения.
Стернс повернулся и начал выходить из комнаты.
- Merci, - сказал Кингсли, прежде чем он ушел.- Спасибо.
- За что? - спросил Стернс возле двери.
- За Равеля, сегодня. Mon père aimait Ravel.
Только на мгновение Стернс остановил свой взгляд на нем. Кингсли хотел уклониться от его проницательного взгляда, но стоял как завороженный, не моргая, не в силах отвести глаз.
- Aimait? Твой отец мертв?
Кингсли кивнул.
- Etmaman. Железнодорожная катастрофа в прошлом мае. Ты красиво играешь на фортепиано. Никогда не слышал Равеля в таком исполнении прежде.
Стернс вернулся в комнату и встал перед ним. Кингсли снова почувствовал его взгляд на своем лице и вдруг неожиданно осознал, что стесняется.
Стесняется? В шестнадцать лет Кингсли уже переспал почти с пятьюдесятью девушками. Нет, не только девушками, но и женщинами тоже. Даже с женой делового партнера своего покойного отца.
- Я был назван Маркусом Стернсом, - наконец сказал Стернс. – Но никто и никогда не называет меня Маркус.
- Почему нет?
- Потому что Маркус – имя моего отца, а я не сын своего отца.
Он произносил слова нарочито медленно, не спеша, как будто высказывая угрозу, а не просто информацию.
- Могу ли я называть тебя как-то иначе, не Стернс? Это звучит очень официально.
Стернс, казалось, обдумывал вопрос.
- Возможно, когда-нибудь.
- Есть еще что-то, что я должен знать? - спросил Кингсли, напуганный его присутствием, но по неизвестной причине, все же не желающий его отпускать.
Стернс затих и посмотрел на чемодан Кингсли у подножия кровати.
- Твоя кровать рядом с моей, - сказал он, наконец.
Руки Кингсли задрожали при упоминании о таком маленьком расстоянии между их кроватями. Он не знал, почему он реагировал на этого молодого человека так, как он реагировал только на красивую девушку. Он не мог перестать пялиться на него, не мог прекратить задаваться вопросом, какие тайны тот хранил, и что он хотел бы услышать те тайны, шепотом через подушку, ночью.
- Как оказалось, что ты спишь так далеко от камина?
- По собственному желанию. Мне и так достаточно тепло. Небольшой совет, - сказал Стернс, поворачиваясь и впиваясь взглядом в Кингсли, - не буди меня ночью.
Кингсли расхохотался.
- Что? Ты убьешь меня?
Стернс развернулся и направился к двери снова.
- Или хуже.
*Устав Святого Бенедикта - книга заповедей, написанных святым Бенедиктом Нурсийским (480-547 гг.), на протяжении полутора тысяч лет своего существования книга стала значительным проводником для западного христианства, жившего в монашеской общине. Суть Устава Святого Бенедикта суммируется в девизе Бенедиктинской Конфедерации: pax ("мир") и традиционного ora et labora ("молись и трудись").
Глава 5
Север
Настоящее
Кингсли взял веревку и связал ее скользящим узлом. Девушка с опаской наблюдала за тем, как он надел петлю ей на шею, и позволил узлу свободно покоиться на ее горле.
- Это простая игра, chèrie.
Он сделал виток вокруг ее тела и удовлетворенно кивнул.
Милая девушка. Двадцать девять лет. Голубые глаза. Инструктор по йоге или что-нибудь столь же глупое. Сегодня вечером он согнет ее пополам, и она будет благодарна ему после.
- Один конец веревки вокруг твоей шеи. А другой…
Он постучал ее под коленом, пока она не подняла ногу как хорошо обученный выставочный пони. Взяв ее за голень, он поднял и закрепил петлей вокруг нее другой конец веревки.
- Закрепим là (прим. здесь), на твоей прекрасной, точеной щиколотке. Ты говоришь, что можешь удерживать некоторые позы йоги в течение нескольких часов. Давай посмотрим, как долго ты сможешь держать поднятой свою согнутую ногу, пока я буду трахать тебя в задницу. Нога начинает опускаться… ты начинаешь задыхаться. Просто. Oui?
Ее зрачки расширились, и она громко сглотнула.
- Oui, monsieur, - прошептала она.
- Bon. Теперь позволь я немного затяну вот здесь.
Кингсли привязал ее запястья к столбику кровати перед ней и укоротил веревку, соединяющую ее шею и лодыжку на несколько дюймов. Пока он мог сказать, что ей по-настоящему было чем гордиться. Ее согнутая нога оставалась высоко поднятой, и дыханию ничего не препятствовало. Конечно, как только он начнет ее трахать, она неминуемо потеряет концентрацию. Да, он любил эту игру.
Из тумбочки он вытащил смазку и презерватив. Смесь ее страха и возбуждения была такой сильной, что он мог чувствовать этот запах на расстоянии трех футов. Встав позади нее, он уже начал было расстегивать брюки, как дверь в комнату Кингсли открылась, и внутрь шагнул Сорен, взглянув на них из-под приподнятой брови, перед тем, как сесть в кресло около кровати Кингсли и закинуть свои длинные ноги в обуви на простыни.
- Нам нужно поговорить.
Кингсли направил на Сорена такой взгляд, который вызвал бы у любого нижнего в "Восьмом Круге" приступ паники. Сорен же просто пристально смотрел в ответ, не моргая.
Со вздохом разочарования Кингсли распустил узлы и, хлопнув девушку по заду, быстро и раздраженно произнес:
- Вон.
- Но…, - она взглянула сначала на него, затем на Сорена, который, к счастью, приехал в городской дом Кингсли инкогнито. Без воротничка. Он был одет в черную футболку, черные брюки, держа в руке свой черный мотоциклетный шлем.
- Вон, - повторил Сорен, и на этот раз она послушалась. Быстро подобрав свою одежду с пола, она вылетела из комнаты. Кингсли начал было закрывать за ней двери, как его вторая любимая девочка, Сэди, проскользнула внутрь и села у его ног.
- Ты никогда не слышал о том, что нужно стучать, не так ли? – бросил Кингсли на французском языке.
Он схватил Сэди, его единственную девочку-ротвейлера, за ошейник и повел к кровати. Та проворно вскочила на простыни, удобно устраиваясь.
Сорен улыбнулся и ответил на английском.
- Я слышал сплетни о хороших манерах. Но никогда не верил им.
- У меня были восхитительные планы на вечер.
- Теперь у тебя новые планы. Я звонил. Ответила Ирэна, не Джульетта.
- Джульетта уехала.
Кингсли сел на кровать возле Сэди и почесал ту за ухом.
- Уехала. Куда?
- На Гаити. Сегодня.
Он продолжал почесывать Сэди, отказываясь встречаться взглядом с Сореном.
- Ты никогда не отпускал Джульетту на Гаити одну.
Кингсли вздернул подбородок.
- Особые обстоятельства.
- Насколько особые? - Сорен снял ноги с кровати и поставил их на пол. Одно это движение Сорена сигнализировало о том, что их разговор перестал быть одним из повседневных.
- Я видел призрак.
Сорен поднял руку и неосознанно потер нижнюю губу кончиком пальца. Кингсли прикусил свою нижнюю губу в ответной реакции. Эти губы, одинаково и жестокие и чувственные, которые столько раз ранили его, что он не мог даже сосчитать. И все же он жаждал их сейчас, как и целую жизнь назад.
- Я не верю в привидения, и тебе не стоит, Кингсли.
- Почему нет? Я влюблен в призрак на протяжении тридцати лет.
Кингсли прошелся до кресла и сел на пуфик, стоящий между коленями другого мужчины.
Сузив глаза, Сорен посмотрел на него.
- Тело еще даже не остыло. Элеонор отсутствует всего день, а ты уже пытаешься снова затащить меня в постель?
- Снова? – Кингсли засмеялся, закатив глаза. – Всегда. Ты удивлен?
Сорен пожал плечами.
- Не особо. Расскажи мне о своем призраке.
На тумбочке лежала папка. Почти нехотя поднявшись, Кингсли взял ее в руки и принес.
Сорен на мгновение задержал взгляд на Кингсли, перед тем как взять у него черную папку и открыть ее. Он изучал ее содержимое, прежде чем снова закрыть файл и вновь посмотреть на Кинга.
- Это наша школьная фотография. У Элеонор есть копия. И что с того?
Кингсли взял файл и открыл его. Тридцать лет испарились в этом пространстве между его взглядом и фотографией, на которую он смотрел. Тридцать лет исчезло в мгновении ока.
Кинг по-прежнему помнил тот день, когда было сделано фото. Его ближайший друг из школы Святого Игнатия по имени Кристиан получил на Рождество камеру и решил, что однажды он будет работать на National Geographic*. Первыми животными, на которых он охотился со своим объективом, были его однокурсники. В тот день, день, когда было сделано фото, Кингсли и Сорен исчезли в лесу за школой и повздорили. Под школьной формой тело Кинга было в синяках и рубцах, покрывающих почти каждый дюйм его спины и бедер. Единственными видимыми отметками оказались два небольших синяка, по форме напоминающие отпечатки пальцев, что остались на его шее от акта, которым закончилась стычка.
- У меня тоже есть копия фотографии, - признался Кинг. - Я хранил ее всю свою жизнь.
- И? – Сорен забросил ногу на ногу в ожидании.
- И… - Кингсли вытащил фото из файла и перевернул его. На обратной стороне кто-то написал свои инициалы. Белизна бумаги выцвела и пожелтела. - Это не моя копия. Это оригинал.
Сорен, прищурившись, взглянул на Кингсли.
– Оригинал?
Кингсли кивнул.
- Я получил ее по почте вчера. Ни записки. Ни письма. Ни обратного адреса на конверте. Фотография в папке и больше ничего.
Сорен какое-то время хранил молчание. Кингсли ждал.
- Почтовый штемпель?
- Нью-Гемпшир - твой дом, милый дом.
Сорен медленно поднялся на ноги и прошел к окну. Раздвинув шторы, он пристально посмотрел на городской пейзаж Манхэттена. Кингсли выписал бы ему чек на миллион долларов прямо здесь, чтобы узнать, о чем он думал. Но он очень хорошо знал Сорена. Деньги ничего не значат для него. Секреты были более ценной валютой.
- Это не Элизабет, - сказал Сорен.
Кингсли встал возле него, наблюдая, как он взирал на город своими серыми глазами.
- Ты в этом уверен?
- Какой у нее может быть мотив? Зачем красть досье Элеонор из твоего офиса? Зачем отправлять тебе эту фотографию?
- Ты знаешь Элизабет лучше, чем я. Она посвятила всю свою жизнь помощи детям-жертвам насилия.
- И?
- Ты и твоя Малышка? Что бы твоя сестра почувствовала, если бы узнала о вас двоих?
- Элеонор тридцать четыре.
- Ей не было тридцать четыре, когда ты влюбился в нее. Я знаю, ты не сделал ничего плохого с ней. Я знаю, что ты оберегал и защищал ее даже от самого себя, несмотря на то, что твоя собственная зверушка умоляла тебя не делать этого. Но увидела бы Элизабет все в таком же свете?
Сорен выдохнул, нахмурившись.
- Нет. Нет, Элизабет не стала бы. Она предположила бы худшее, предположила, что я был, как и наш отец.
- Твоя сестра еще более травмирована, чем ты, Père Стернс. Она первая уничтожит тебя, даже не удосужившись задать вопросы.
- Возможно. Но она не пошла бы на это, когда было бы достаточно одного телефонного звонка.
- Элизабет сделала бы все, что в ее силах, чтобы уничтожить тебя, если бы узнала о тебе и твоей зверушке. Но да, это, кажется, не в ее стиле. Или в стиле твоей зверушки.
Когда он сказал "зверушки", Сэди подняла массивную голову и уставилась на него с благоговейной преданностью. Если бы только всех женщин в его мире было так легко контролировать.