- Да. Но я не играл уже давно. Мне было десять, когда я покинул ту школу.
Со стоном, Кинг выпрямился и скрестил ноги.
- Вот почему все тебя ненавидят, ты же знаешь. Потому что ты так чертовски идеален. Ты не играл в футбол семь лет, и ты лучше меня. Меня уже присмотрел "Пари Сен-Жермен". А ведь это профессиональная команда.
Стернс ничего не сказал поначалу. Кингсли ждал и смотрел.
- Все ненавидят меня?
Он не казался обиженным, когда задал вопрос, но Кингу сразу захотелось вернуться назад во времени и взять слова обратно. Он хотел забрать все обратно: демонстрацию своего нрава на поле, злые слова, разочарование, которое приближало его ближе и ближе к критической точке каждый день.
- Non, pas du tout, - сказал Кингсли, взрываясь шквалом французского. По некоторым причинам, он чувствовал, что по-французски мог извиниться красноречивее. - Никто тебя не ненавидит. Я сказал это в запале. Мне просто жаль, что я сам не ненавижу тебя.
Стернс подошел еще ближе. Он сел на кровать напротив Кингсли.
- Почему тебе жаль, что ты не ненавидишь меня? – Стернс смерил его прямым взглядом, и Кингсли еще раз отметил темноту, пышность его ресниц и то, как они заставляли его серые глаза казаться еще более непроницаемыми.
Кинг вздохнул. Он уронил футбольный мяч на пол между ними. Мягко коснувшись носком мяча, он позволил тому откатиться к Стернсу. Стернс поставил ногу сверху на него, останавливая.
- Что ты такое? - спросил Кингсли, не зная, что он подразумевал под этим вопросом, но нуждаясь в ответе. Стернс, казалось, понял вопрос, даже если сам Кингсли - нет.
Он вздохнул и легонько пнул мяч, так что, тот мягко покатился обратно к Кингу.
- Отец Пьер, священник, который преподавал мне французский язык, у него была теория насчет меня.
- Она о том, что ты - образчик Второго Пришествия Христа? Если так, то я уже слышал это.
Стернс ничего не сказал, только впился взглядом в Кингсли, сжав губы в тонкую, неодобрительную линию.
- Извини. Серьезно, расскажи мне его теорию. Я хочу знать.
- Отец Пьер обладал фотографической памятью. Он заучил Библию полностью на французском и английском языках. Он смог вспомнить почти все, что он когда-либо читал десятилетия назад, один лишь раз взглянув. Удивительно.
- Так что, у тебя фотографическая память?
Стернс покачал головой.
- Нет, вовсе нет. У меня нечто другое. Если я делаю что-то один раз, делаю это хорошо, я знаю, как сделать это совершенно, почти интуитивно. Если я ударю по мячу, мое тело понимает игру. Я разучил гаммы на фортепиано и как-то знал, как играть. Отец Пьер верил, что у меня фотографическая мышечная память.
- Футбол задействует ноги. Пианино - руки. Теория отца Пьера не объясняет, почему ты так преуспеваешь в изучении языков.
Кингсли пнул мяч и отправил его обратно к Стернсу.
- Нет, объясняет. Язык - это мышца.
Стернс сказал слова просто. Конечно. Конечно, язык был мышцей. Но подтекст этих слов… Стернс мог однажды использовать язык для чего-то другого – возможно, поцелуя – и он навсегда запомнит, как идеально целоваться…
- Я соврал, - тихо сказал Кингсли. - Я действительно ненавижу тебя.
Стернс лишь снова улыбнулся.
- Почему?
- Ты… - Кингсли остановился. - Я слишком много о тебе думаю.
- Да, это проблема.
Стернс откатил мяч ему еще раз.
- Oui. Une Grande Probleme. Мне следовало бы думать о стольких вещах, школе, моей сестре в Париже, моих родителях, Терезе, Кэрол, Сьюзан, Жаннин…
- Кто они?
Кингсли улыбнулся.
- Подружки.
Глаза Стернса слегка расширились от удивления.
– Все они?
Кивнув, Кингсли ответил:
- Oui. Или были. Прежде, чем я приехал сюда. Хотя они пишут мне письма. Замечательные, ужасные письма. Я мог бы продать их в этой школе и заработать достаточно денег, чтобы заплатить за свое обучение здесь. - Кингсли выразительно поиграл бровями, глядя на Стернса. - Эти девчонки хотят меня. И я хотел их.
- Хотел? В прошедшем времени?
- В прошедшем времени. Oui. Я едва ли сейчас могу вспомнить, как они выглядят. Я хочу верить, что забыл их из-за того, что произошло. Но это не так.
Кингсли взглянул на Стернса, а затем обратно на пол. Он едва коснулся мяча кончиком пальца, и мяч прокатился между ног Стернса.
- Что с тобой случилось?
- Футбольная команда. Американский футбол, не настоящий футбол, - пояснил Кингсли. - У меня была девушка, красивая девушка. И у нее был брат. Очень большой брат. Он узнал, что мы были вместе, что я лишил невинности его милую сестренку…
Кингсли чуть не рассмеялся вслух, просто говоря эти слова. Тереза? Невинная? Эта девушка раздвинула ноги для половины школы, прежде чем он добрался до нее. Но Тереза не просто раздвигала ноги для Кингсли, она влюбилась в него. И когда он переспал с другой следующей ночью, тогда она пошла плакаться к своему брату.
Кинг рассказал Стернсу всю историю: о руке на его затылке на стоянке за стадионом, о семерых футболистах, которые окружили его, о ноже, который Трой вонзил ему в грудь, но порез оказался косым, что в конечном итоге и спасло ему жизнь.
- Нож? Тебя порезали? - Стернс склонил голову набок и посмотрел на Кинга долгим, загадочным взглядом.
- Ах, да. Ты еще не видел шрам? - Кингсли сдернул футболку через голову. Он подошел к другой кровати и сел рядом со Стернсом. - Прелесть, правда?
Развернувшись к Стернсу, Кинг продемонстрировал рану на своей груди. Порез в основном зажил, после аккуратного шитья и лечения, но двухдюймовый длинный белый рубец все еще украшал кожу над его сердцем.
Стернс ничего не сказал, он изучал шрам. Медленно, он поднял руку и кончиком пальца погладил его от края до края. Кингсли не шевелился, не позволяя себе ни двигаться, ни дышать.
Как он мог? Стернс дотрагивался до него. Слова отдавались эхом в голове: Стернс дотрагивался до него... Стернс дотрагивался…
Кингсли наклонился вперед и прижался губами ко рту Стернса. И на один прекрасный миг Стернс разрешил им находиться там.
Как только этот идеальный миг прошел, Кингсли оказался на спине, с руками над головой, с запястьями, плотно и прочно вжатыми в матрас. Стернс схватил его за запястья так сильно, что Кингсли, подумал, будто услышал, как что-то треснуло внутри его руки.
- Прости, - выдохнул он. – Я не знаю, что…
Он старался вырваться из железной хватки Стернса, но никакие усилия не могли освободить его. Стернс возвышался над Кингсли, стоя одним коленом на кровати, и одной ногой на полу, вдавливая его все глубже и глубже в матрас. Лицо Стернса зависло всего в шести дюймах от его собственного. Боль в запястьях, страх в его сердце, все угрожало вызвать у Кингсли панику. Но, несмотря на панику, он почувствовал еще что-то, странное спокойствие, чувство капитуляции. Кинг настолько сильно хотел Стернса, что был бы рад позволить тому сделать с ним что угодно, даже убить его.
- Прости, - повторил Кингсли. - Я…
- Замолчи. - Стернс выговаривал слова холодно, спокойно, и Кинг немедленно подчинился. Он приподнялся снова, и Стернс толкнул его обратно вниз с еще большей силой. - Прекрати дергаться.
Кингсли замер. В ожидании.
Он осознал, что за всю свою жизнь никогда не был так возбужден. Глядя в глаза Стернса, Кингсли заметил, что его зрачки были чрезмерно расширены. И совершенно бледная кожа Стернса слегка покраснела. Старания на футбольном поле не вызвали у пианиста и половины той реакции, в сравнении с той, что появилась от того, что он удерживал Кинга на постели.
- Ты играешь в очень опасную игру, Кингсли. - Понизил голос Стернс.
Когда он высказал прямую угрозу, каждый нерв в теле Кингсли напрягся.
Он молчал, как было приказано. Палец Стернса переместился и коснулся точки пульса на правом запястье Кингсли. Прикосновение было настолько удивительным, настолько неожиданно нежным, что Кинг застонал от удовольствия. Негромкий стон, едва слышный. Но Стернс ясно расслышал его; его глаза снова расширились.
- Ты не боишься меня. - Утверждение без вопросительной интонации, но все же Кингсли услышал под этими словами вопрос. - Почему?
- Нет ничего, что бы ты мог сделать со мной сейчас, чего я не хочу.
Стернс осмотрел Кингсли с головы до ног, будто понимая, что в данный момент перед ним лежит не человек, а инопланетянин.
- Что ты такое? - Стернс задал тот же вопрос, который задавал ему Кингсли, но у того ответ был гораздо проще.
- Я француз.
Стернс сделал глубокий, но судорожный вдох. Закрыв глаза, он вдавил Кингсли на один миллиметр глубже в матрас, прежде чем, наконец, отпустил его запястья.
Кинг заставил себя принять сидячее положение, пока Стернс шел к двери.
- Ты действительно убил мальчика в твоей бывшей школе? - крикнул он ему вслед, отчаянно пытаясь сделать что-нибудь, сказать что-нибудь, чтобы заставить его остаться.
- Да.
Стернс остановился на пороге.
- Что он сделал?
Кингсли зашагал к двери, но взгляд Стернса заставил его замереть на полпути.
- Он поцеловал меня.
Глава 11
Север
Настоящее
Кингсли не мог оторвать глаз от Сорена всю дорогу до аэропорта. После того, что они видели в доме Элизабет, после того, что они обсуждали, после того, что Кингсли видел в глазах Сорена, он не мог заставить себя смотреть никуда кроме как, на его ближайшего друга, на его дражайшего врага. Что за безумие происходит с ними? За тридцать лет, Кингсли видел ярость в глазах Сорена, похоть, потребность, голод, благочестие, даже случайные вспышки любви. Но никогда прежде, он не видел страх, настоящий страх. Тот, который он увидел в доме Элизабет, на пороге детской спальни давнего школьного товарища.
- Хватит пялиться на меня, Кингсли, - сказал Сорен, переводя взгляд от дороги за окном к лицу Кинга.
- Я пялюсь на тебя вот уже тридцать лет.Пора бы привыкнуть, mon ami.
Сорен слабо усмехнулся, что слегка разрядило тревожную обстановку, которая пугала Кингсли.
- Да, полагаю, что так. Тебе не следовало ехать со мной. Поездка вполне может оказаться бессмысленной. И я знаю, что у тебя не самые теплые воспоминания о школе Святого Игнатия.
Кингсли медленно выдохнул. Слова были и правдой, и ложью.
- Перед тем, как Мари-Лаура… - начал он и остановился, чтобы взять себя в руки. Разговоры о сестре давались ему труднее, чем любые другие. – До того, как она приехала, все было идеально. Воспоминания о школе Святого Игнатия, мои самые любимые. Мне хотелось бы, чтобы ты в это верил.
- Я верю в это. - Вздохнул Сорен. - Мне только хотелось бы, чтобы это было не так.
Кингсли наклонил голову. В прошлом Сорена внимание привлекала только бесстрашная дерзость. Именно благодаря ей, когда Кингсли поцеловал его, все получилось в тот день в комнате общежития. Может быть, она помогла бы и сейчас.
- Неужели тебя беспокоит то, что я до сих пор тебя люблю?
- Кингсли, серьезно. - Сорен закинул ногу на ногу.
- Я есмь. Я есмь то что я есмь.*
- Богохульство ни к чему не приведет.
- Я уже оставил попытки привести куда-либо нас с тобой. Mais c’est vrai.
- Тридцать лет, Кингсли. Мы были любовниками тридцать лет назад.
- Non. - Кингсли наклонился вперед на своем сидении. Он бросил взгляд на окно между ними и шофером, чтобы убедиться, что то было полностью закрытым. Последнее, что ему было нужно, чтобы их прошлое с Сореном, вышло наружу. БДСМ сообщество на словах очень даже уважало странности других, но он знал, что на мужчин сабмиссивов часто смотрели свысока мужчины Доминанты. И женщины Доминанты. И женщины сабмиссивы…
- Нет?
- Это было не тридцать лет назад. Это было четырнадцать лет назад. Это была ночь…
- Я помню ту ночь.
Оборвал его холодно Сорен и Кинг снова откинулся на сиденье.
- Bon. Рад, что ты помнишь. Я никогда не забуду ту ночь, даже если бы ты захотел.
Сорен еще раз отвел взгляд, уставившись в окно.
- Я не забыл. И не хочу забывать ту ночь.
Сердце Кингсли подпрыгнуло от слов Сорена. "И не хочу забывать ту ночь". Та ночь…
В нескольких минутах езды до аэропорта, Кингсли закрыл глаза и позволил своим мыслям воспарить назад в прошлое. Та ночь… он будет помнить ту ночь даже на смертном одре.
Он все еще помнит тот ледяной холод, который прошиб его тело в день, когда Сорен признался, что влюбился в девочку из своей церкви. Кингсли знал, что между ними все будет по-другому, когда они вновь встретились, уже повзрослев, после десяти лет разлуки. Сорен вернулся из своего изгнания с белым воротником на шее. Кинг вернулся из ада с зажившими пулевыми отверстиями на теле и незаживающими ранами в сердце.
Они были вежливы друг с другом после того, как снова встретились. Порой даже были нежны. И Кингсли мечтал, что он и Сорен продолжат с того, на чем они остановились в школе Святого Игнатия, но мечты не оправдались, поскольку ночи проходили одна за другой, а Сорен оставлял его одного в своей постели.
И тогда прозвучал те слова, те страшные слова:
"Кингсли, я нашел ее".
Сорен видел огорчение Кингсли и заверил его, что ничего не изменится. Они мечтали о такой девушке, как эта, мечтали, но не смели надеяться, что она на самом деле существовала. О такой девушке, которая необузданнее и опаснее, чем они двое вместе взятые… Сорен нашел ее. И он хотел разделить ее с ним.
Но годы шли, а Сорен оставлял Элеонор девственницей. Кинг чуть не свихнулся от желания, жажды быть с этим совершенным диким созданием, которое Сорен нашел для них. Но на самом деле, он желал не Элеонор, хоть он никогда и не встречал женщины более волнующей, более опьяняющей. Разделить ее означало, что он и Сорен будут в одной постели еще раз. Даже если бы Элеонор лежала между ними, у Кингсли был бы шанс, по крайней мере, увидеть его еще раз обнаженного, прекрасного и возбужденного.
Возможно, даже прикоснуться к нему. И он к нему прикоснулся.
В течение нескольких месяцев Сорен хранил Элеонор только для себя. Это не удивляло Кинга. Девочка нуждалась в обучении, нуждалась в дрессировке. И вопреки всем обещаниям Сорена, что она будет принадлежать им, Кингсли знал, что Элеонор будет принадлежать только одному священнику. Сорен хотел владеть этой девочкой.
Но вместо этого он влюбился в нее. И, осознавала она это или нет, но из-за его любви к ней, она владела им так же, как и он ею.
Однако наступила та ночь, когда Сорен привел Элеонор в городской дом, в постель Кингсли. Он должен был поговорить с ней сначала. Она так боялась позволить какому-то мужчине, не ее хозяину, трогать ее, что каблуки ее туфель отбивали дробь по кафельному полу.
Наедине в музыкальной комнате его особняка, Кингсли разговаривал с ней, дразнил ее, обещал, что не причинит ей вреда. И, наконец, она расслабилась, наконец, улыбнулась. И в ту же минуту, как они вошли в его спальню, она стала сиреной, которую описывал ему Сорен.
- Кто из нас первый? - Сорен спросил из-за плеча Элеонор.
И Кингсли воспользовался возможностью помучить ее, поскольку Сорен мучил ее так много раз.
- Выбор за леди, конечно.
Свирепый взгляд, который Элеонор направила Кингсли, практически прожег в нем дыру. И заставил его хотеть ее еще больше. Все еще в бешенстве, что ее владелец решил поделиться ею с другим мужчиной, Элеонор ответила, - Кингсли.
И началось веселье.
Элеонор упала на колени перед ним и расстегнула его штаны. После того, как она взяла его член в рот, он сразу понял, почему Сорен так сильно запал на эту девушку. Она подчинилась бы чему угодно. И хотя она протестовала, жаловалась, сопротивлялась в душе, она хотела подчинения, любила подчинение, нуждалась в подчинении. Что ж, Кингсли заставил ее подчиниться. Сначала его члену, а затем его кнуту.
После порки Сорен забрал Элеонор на кровать и связал ей руки над головой. Сидя перед ней, Кингсли скользнул одним пальцем внутрь ее лона и подался вперед, открывая ее. Но когда Сорен начал входить в нее, Кингсли оставил палец внутри. Она была настолько мокрой от совместного проникновения его пальца и Сорена, что жидкость стекала по его руке, пачкая манжету рубашки. Он сберег эту рубашку, что висела теперь в его шкафу, никогда снова не надетая, никогда не стиранная.
И время пришло. Сорен лежал на спине, опираясь на гору подушек. Он притянул Элеонор, обнаженную, не считая пары белых туфель на высоких каблуках, на свою грудь.
И, пока Сорен держал ее в руках, Кинг трахал ее. Никогда ни до, ни после этого, он не брал женщину так жестко и так основательно. Она стонала от удовольствия, вздрагивала от боли и закрывала глаза в экстазе. Но когда ее глаза закрылись, Кингсли посмотрел на Сорена, который в ответ посмотрел на него. И Кингсли понял…это случится этой ночью.
Они вымотали Элеонор через час, и разрешили ей отдохнуть.
- Вино, - Сорен сказал, что хотел вина.
- Нет, - Кингсли нахмурился. Туман в голове развеялся. Кинг предложил вина. Сорен охотно согласился. Он поцеловал свою Элеонор и уложил ее в кровать. Плечом к плечу они покинули спальню. Вина они так и не выпили. Очутившись в коридоре, Кингсли ощутил руку на затылке, пальцы впивались в его кожу. Он помнил ту руку, те пальцы...
Сорен поднес рот к уху Кингсли.
– Останови меня прямо сейчас, - он приказал, и Кинг подавил улыбку.
– Остановить что, сэр?
- Это.
И Кингсли внезапно оказался прижат к двери одной из многих гостевых комнат, грудь Сорена прижималась к его спине.
– Я покалечу тебя, если ты меня не остановишь.
Сорен зарылся рукой в длинные волосы Кинга, скрутив их, обнажил часть шеи. Когда губы Сорена прикоснулись к пульсирующей жилке под его ухом, Кингсли уже знал, ничего, им сказанное или сделанное, не остановило бы их сейчас. Кинг открыл дверь в гостевую спальню. Сорен закрыл ее за ними.
- На кровать, - приказал Сорен, и Кингсли беспрекословно повиновался.