- Я тоже по тебе скучала. Я знаю: ты можешь не верить, но я скучала по тебе каждый гребаный день. Я… - Нора держалась за Уесли так, как будто ее жизнь зависела от этого, и в тот момент она думала, что так оно и было. - Я люблю Сорена. Я не буду тебе лгать. Ты не поймешь то, что между нами, и это нормально. Очень немногие люди понимают. Но когда я была с тобой... Уесли, мне нравилось кем я была, когда я была с тобой. Ты делаешь меня другой, лучшей. А потом ты ушел, и та Нора ушла тоже. Я скучала по тебе, да. Так чертовски сильно. Но я скучала по тому, кем я была с тобой, так же сильно.
Уесли поцеловал ее в макушку. Взяв ее за плечи, он пристально посмотрел на нее сверху вниз.
- Есть только одна Нора Сатерлин - умная, забавная, милая, глупая, бегающая-вокруг-в-пингвино-пижамах Нора Сатерлин, которая беспокоится о рукописях и обо мне, и о том, чтобы вздремнуть два раза в день. Нора, которой ты была со мной, была настоящая Нора, есть настоящая Нора. Не садистка Нора. Не скандально известная Нора. Просто моя Нора. Если я не буду занят ничем другим на этой неделе, я смогу убедить тебя в этом.
- Удачи. - Она улыбнулась ему сквозь слезы. – Тебе потребуется много аргументов.
- Тогда мне лучше начать прямо сейчас.
- Уже поздно. Пора в кровать, малыш.
Уесли положил ладонь на ее лицо и смахнул слезу с ее щеки большим пальцем.
- Ты права. Уже поздно. - Его рука двигалась от ее лица к шее и вниз к ее талии. Его пальцы задержались всего на мгновение, прежде чем впились в ткань ее футболки, начиная тянуть ее вверх. - Пойдем в кровать.
От удивления у Норы перехватило дыхание.
- Правда?
Уесли кивнул, усмехаясь.
- Правда. Шутки в сторону. И мне нужно чтобы ты поверила, потому что я не смогу снять это с тебя, без небольшого сотрудничества с твоей стороны.
- О, да. Прости.
Нора подняла руки и позволила Уесли стащить с нее футболку. Она стояла перед ним в гостиной в джинсах и черном бюстгальтере. Она чувствовала себя грязной после дороги, измотанной, измученной и такой возбужденной, что с трудом могла смотреть прямо. Потянувшись вверх, она расстегнула верхнюю пуговицу на помятой цвета ультрамарина оксфордской рубашке Уесли.
- Знаешь, мне всегда нравился этот цвет на тебе. Не знаю, говорила ли я тебе об этом когда-нибудь.
- Однажды, - сказал он, проводя руками вверх и вниз по ее рукам. Его пальцы на ее обнаженной коже послали дрожь по всему ее телу. – Два года назад. Вот поэтому я и ношу ее.
- Ты купил рубашку цвета парижской лазури, чтобы носить ее для меня? Даже не зная, увидишь ли меня снова?
- Нет. - Уесли опустил голову и быстро поцеловал ее в губы. - Я купил пять таких.
Нора молчала. Она потеряла все силы. Все, что она могла, это продолжать расстегивать пуговицы. С каждой расстегнутой пуговкой она чуть больше спускала рубашку с его плеч, пока та не спустилась с его рук и не упала на пол.
- Выглядит даже лучше, чем на тебе, - сказала она. - Я думаю, что вся твоя одежда выглядит лучше на полу. - Нора поцеловала его голое плечо. – Пошли, выясним, так ли это.
Она взяла его за руку и начала тащить к лестнице. Но вместо этого он дернул ее к себе и поднял на руки.
- Ты, должно быть, шутишь, Уес. Я вешу намного больше, чем кажется.
- Да. И с чего бы это? - спросил он, пока нес ее к лестнице.
- Мышцы. Чистые мышцы. И довольно большая задница.
- Идеальная задница. - Он неловко шлепнул ее, и Нора засмеялась, переполняемая роскошным, запретным счастьем.
- Ты действительно собираешься, нести меня вверх по лестнице? Это так в стиле Унесенных ветром.
- Никогда не смотрел.
Уесли поднимался по широким, покрытым коврами ступенькам.
- Это классика, - упрекнула она. - Гражданская война и всякое такое. Большие платья. Переигрывание. Горячий секс без согласия. Кроме того, кино идет четыре часа.
- У меня дела.
Они дошли до конца лестницы без происшествий.
- Какие могут быть дела, важнее просмотра самого легендарного фильма про Юг, который когда-либо снимали? - спросила Нора, когда Уесли ногой открывал дверь в свою спальню. Он не то положил, не то бросил ее на кровать, которая была застелена красно-белыми простынями, и Нора утонула в покрывалах.
Уесли посмотрел ей в глаза, скользнув рукой в ее волосы.
- Ну, сегодня мне нужно заняться с тобой любовью.
Руки Норы на миг застыли от его слов. Их сладость в сочетании с выражением его глаз обрушились на нее словно волна.
- Достойное оправдание.
Она пробежала ладонями по его голым плечам. У него были такие красивые руки, такая молодая, упругая кожа, что на мгновение она действительно ощутила себя неловко в своем тридцатичетырехлетнем теле.
- Что? - спросил он, пока она пропускала его длинные темно-русые волосы сквозь пальцы. – Что-то не так?
- Твои волосы.
Улыбаясь, Уесли встряхнул головой.
- Я постригусь завтра. Клянусь.
- Хорошо. Но дело не в этом. Ни одного седого волоска.
Уесли закатил глаза.
– Как и у тебя, Нора.
- Да, и я плачу триста долларов каждые шесть недель, чтобы поддерживать их в таком виде.
На миг его улыбка дрогнула.
- Я не знал, что ты красила волосы.
Она пожала плечами.
- Я вынуждена. Темные волосы – часть моего имиджа. Седина не в моде. Мне тридцать четыре года. Ты знаешь это, ведь так?
- Конечно, знаю. Меня не волнует наша разница в возрасте. Я просто... Я не знал, что ты красила волосы, вот и все. Ты можешь быть рыжей в следующий раз? У меня пунктик насчет рыжих.
Нора усмехнулась.
- Как насчет обмена? У меня будут светлые волосы, а у тебя - темные.
- Это сделало бы мои карие глаза более выразительными? - спросил он, игриво хлопая ресницами.
- Не делай так, - поддразнила она. – Выглядишь как припадочный.
- О, жаль. - Ресницы Уесли вернулись к прежнему состоянию. – На чем мы остановились? Я думаю, что мы так соскучились по разговорам друг с другом, что это мешает нам… ну ты знаешь. Все, не разговариваем.
- Мы не обязаны делать это сегодня. Если ты устал или хочешь поговорить... Я не ухожу от тебя. Я здесь. Я с тобой. Мне наплевать, если твой папа уже меня ненавидит. Меня ненавидят лучшие из лучших. Я могу с этим справиться
- Нет, я хочу это сделать. Я хотел сделать это с того дня, как увидел тебя в Йорке.
Нора прижалась губами ко впадинке его горла.
- Хорошо. Мы можем это сделать. Если ты ждал этого два года, теперь…
- Два года? Я ждал двадцать.
Уесли застенчиво улыбнулся ей.
Уже в третий раз за ночь глаза Норы широко раскрылись от шока, и ее рот приоткрылся от удивления. Она оттолкнулась от кровати и приняла сидячее положение.
- Что такое, Нора?
- Уесли? Ты все еще девственник?
*"Корни" (англ. Roots) - американский телесериал, основанный на книге Алекса Хейли "Корни", транслировался на канале ABC в 1977 году. История о юноше Кунте Кинте из народа Мандинка (Гамбия, Западня Африка), которого продают в рабство и переправляют в Америку, где плантатор Джон Рейнолдс приобретает и даёт ему рабское имя "Тоби". Только после длительной порки розгами, он принимает новое рабское имя.
Глава 10
Север
Прошлое
Мэн. Кингсли ненавидел Мэн. Погоду, людей, абсолютное отсутствие чего-либо. Чего-либо, ради чего стоит жить. Ненавидел. Презирал. Не мог найти ничего, что компенсировало бы его пребывание в этом месте.
Почему же он тогда не мог перестать улыбаться в последнее время?
В этом году весна пришла рано. Снег начал таять и коричневые и зеленые ростки лесной почвы снова доказали свою жизнестойкость. Через неделю после окончания зимы, весенняя лихорадка поразила школу и весь студенческий состав, все сорок семь воспитанников высыпали на один плоский пятачок земли, взяв с собой бейсбольные и футбольные мячи. Футбольные мячи?
Кингсли закатил глаза. Он покажет этим глупым американским мальчишкам настоящий футбол. Из-под своей кровати в общей спальне, он достал футбольный мяч и взял с собой на газон. Другие мальчишки бросали Фрисби и мячи для американского футбола друг другу, а Кингсли стоял в одиночестве в стороне и начал набивать мяч коленями. Ради забавы он поменял ноги, перекидывая его с колена на лодыжку, слева направо, а затем обратно. Когда прошло несколько минут, и мяч не остановился, не упал на землю, вокруг начали собираться зрители. Аудитория сокурсников начала дразнить его, бранить, пытаясь помешать его концентрации. Но Кингсли не замечал этого, однажды он проделывал этот трюк больше часа. По какой-то причине ему думалось лучше, когда он набивал ногами футбольный мяч. Его разум очищался, и все, о чем он беспокоился, исчезало: его родители исчезли сейчас, его стареющие и беспокоящиеся о нем дедушка и бабушка, его сестра, Мари-Лаура, пробивающаяся балерина в Париже. Она постоянно писала ему письма, залитые слезами письма, которые он едва мог читать. Ее горе, ее отчаяние… она клялась, что сойдет с ума, если не сможет увидеть его в ближайшее время. Он почти верил ей.
Но когда он был наедине с футбольным мячом, она и все остальные исчезали. Почти все.
Одно лицо отказывалось исчезать из сознания Кингсли. Одно невыносимо красивое лицо, которое, он заметил краешком глаза среди лиц других воспитанников школы. В отличие от них, Стернс не освистывал его или не делал ничего, чтобы повредить его концентрации. Но одни только его глаза, которые просто пристально глядели на юного француза, чуть не заставили Кингсли допустить ошибку.
Левое колено. Правое колено. Правое колено. Левое колено. Кингсли продолжал подбрасывать, продолжал дышать. Просто, чтобы вызвать восторг у публики и, возможно, слегка впечатлить Стернса, Кинг подбросил мяч в воздух и отбил его головой обратно на колено. Он принял удар снова и дал мячу "отдохнуть" секунду на затылке, перед тем как отправить его в полет и снова и снова отбивать коленями.
Правое колено. Правое колено. Левое колено. Левая лодыжка. Правое колено.
- Ты вообще умеешь играть в футбол, Кинг? – спросил Кристиан. - Или ты только свои шары гоняешь изо дня в день?
- Я умею играть, - сказал Кингсли, не вдаваясь в подробности. Он мог больше, чем играть. В Париже, он был лучшим в своей школе. Ему уже предложили выступать за футбольный клуб Пари Сен-Жермен и он имел твердое намерение присоединиться к ним, как только достигнет совершеннолетия. Но это было до несчастного случая, до Мэна. - Проблема в том, что здесь нет никого, кто смог бы сыграть против меня.
- Сожалею. Мы все американцы, - подтрунивал Кристиан. - Мы играем в настоящий футбол.
Кингсли рассмеялся.
Левая лодыжка. Правая лодыжка.
- А вам и нужно сожалеть. Однажды против меня выступила вся команда, пытаясь помешать мне забить гол. Тем не менее, я сделал это.
- В самом деле? - вопрошал Дерек. - Целая команда?
- Было такое ощущение, что так, - сказал Кингсли, усмехаясь. - Но какое это имеет значение? Никто из вас не знает, как играть. Так что я просто буду играть с самим собой.
Он подмигнул Кристиану и в течение нескольких минут разговор велся только вокруг шуток о мастурбации.
Правое колено. Правое колено. Правое колено. Левое. Охи. Ахи. Подколки. Смех.
- Я знаю, как играть.
В шоке от наступившей тишины, Кингсли упустил мяч. В одночасье все двадцать учеников повернули головы в сторону Стернса.
- Ты умеешь играть в футбол?
Кингсли поднял футбольный мяч с земли. Слова Стернса ошеломили всех настолько, что ни один человек не подтрунивал над Кингсли за то, что тот уронил мяч после почти десяти минут набивания.
- Я ходил в школу в Англии.
Стернс сбросил пиджак и начал засучивать рукава. Кингсли мог только таращиться на него, на его запястья, которые он медленно открывал с каждым отворотом манжеты.
- Но… ты играешь на фортепиано.
Кингсли понятия не имел, что хотел этим сказать, но, по его мнению, музыкант не может быть спортсменом. Стернс не ответил. Он скрестил руки на груди и ждал. Все сохраняли молчание. Кингсли физически ощущал в воздухе атмосферу напряженного ожидания. Он не знал, что сказать, что сделать. Стернс поднял бровь, а в его серо-стальных глазах Кинг заметил то, чего раньше не видел - веселье.
Мало того, что Стернс ясно осознавал, какое неудобство причинял Кингсли, он также и наслаждался этим. Это веселье раздражало Кинга. Хуже, чем раздражало, оно его просто бесило. Кем был этот парень, который получал удовольствие, заставляя людей чувствовать себя неудобно? Что же он за садист такой? Стернс поднял светлую бровь на миллиметр выше. В уголках его идеальных губ притаилась улыбка.
- Школу в Англии, oui? - спросил Кингсли.
- Oui, - отозвался Стернс.
Бровь медленно двинулась еще выше. Весь его рот растянулся в улыбке.
- Это объясняет твой пафосный акцент.
По толпе пронесся всеобщий вздох. Кингсли понял, что он, наверняка, самый первый ученик, который когда-либо возразил Стернсу. Хотя бы только потому, что, скорее всего, Стернс никогда ни с кем не разговаривал.
- И кто мы такие, чтобы говорить с пафосными акцентами? - спросил Стернс, используя преувеличенно псевдо-французский акцент. Акцент прозвучал как естественная манера речи Кингсли. Он мог говорить по-английски без своего французского произношения, но это так изматывало его, что он редко заморачивался. Тем более, девушки млели от его французского говора. Жаль, Стернс казался невосприимчивым к его чарам.
- Très Bien, - сказал Кингсли. – Так ли ты хорошо играешь, как говоришь?
- Мы можем это выяснить. Бросай мяч. - Стернс сделал шаг вперед.
- У нас нет поля.
- Придумай что-нибудь.
Кингсли огляделся по сторонам. Им действительно не нужно поле, так как у них не было даже команд. Все, что действительно было нужно двум игрокам, это забить гол в ворота.
- Деревья… - Кингсли кивнул в сторону деревьев в конце поля. – Это наши ворота. Я постараюсь забить. Ты попытаешься меня остановить.
- Ты сказал, что против тебя выступала целая команда и ты все равно забил. Конечно, ты можешь выстоять против меня одного.
- Bien sûr.
Само собой, он мог. Нападение было его сильной стороной.
- Тогда бросай мяч.
Стернс сделал еще шаг вперед. Собравшиеся ученики сделали шаг назад. Кингсли не мог поверить, полностью поверить, что это происходит на самом деле. Вся школа наблюдала в благоговейной тишине.
Он опустил мяч на землю.
Сначала Кингсли боялся, что соперник его обманет. Стернс и бровью не повел, лишь пристально смотрел на него. Кингсли поднял левую ногу в готовности ударить по мячу.
Стернс опередил его. Мяч покатился по полю, и благодаря отточенным рефлексам и тренировкам, Кингсли последовал за ним. Стернс не отставал от него, не пускал к мячу. Кингсли считал, что эта игра будет простой. Ни один пианист, невзирая на то, насколько он высокий или устрашающий, не в состоянии составить ему хоть сколько-нибудь серьезную конкуренцию. Но у Стернса длиннее ноги, острее внимательность и какие-то невероятные спортивные способности. Они бежали по полю плечом к плечу.
Как раз тогда, когда Кингсли думал, что контролирует мяч, Стернс выбивал его из-под ног и завладевал им снова. Кинг никогда не играл с кем-то настолько агрессивным прежде, агрессивным и спокойным. Ужасающая комбинация. Ужасающая, но и одинаково волнующая. Он никогда еще не был так близко к Стернсу. Он мог слышать его дыхание, громкое, но размеренное. Он мог чувствовать аромат его кожи с запахом зимы и легким оттенком тепла. В разгар такой ожесточенной борьбы за мяч у Кинга не было ни одной резонной причины заметить, что у Стернса были необычайно темные ресницы для того, кто имеет настолько светлые волосы. Но он заметил. Он заметил все.
Они приблизились к двум деревьям, которые определили, как ворота. Кингсли выбросил вперед ногу, вернул мяч, и одним изящным ударом послал тот к деревьям. Теперь его не остановить. Он начал улыбаться. Но Стернс вошел в раж. Благодаря преимуществу в длине ног он опередил высокую, изогнутую траекторию полета мяча, и, вытянув руки, поймал его, прежде чем тот успел пройти между стволами.
Собравшаяся толпа взорвалась смехом и восторженными возгласами. Кингсли мог только ошарашенно пялиться на Стернса, который, безмятежно улыбаясь, держал мяч одной рукой.
- Нельзя быть вратарем и защитником одновременно. - Кингсли свирепо посмотрел на него.
- Почему нет? Ты не устанавливал каких-либо правил. Ты просто обозначил ворота и сказал мне помешать тебе забить гол. Сказано-сделано.
- Это нечестно.
- Тогда мы сделаем это снова.
Стернс подбросил мяч и отбил его лодыжкой, а затем коленом. Правая нога. Правая нога. Правая лодыжка. Правая нога.
Кингсли молча смотрел. Стернс не просто хорошо управлялся с футбольным мячом, он был так же хорош в этом, как и сам Кингсли.
- Нет, - сказал он. - Я не хочу больше играть.
- Потому что ты проиграл? - спросил Стернс, подбросив ногой мяч в воздух и поймав его одной рукой.
Каждое движение, которое он делал, казалось, предназначено для того, чтобы ослепить своей абсолютной непринужденностью. Кинг мог творить волшебство на футбольном поле, но он должен был пахать как проклятый за каждое очко. Стернс же едва вспотел.
- Потому что нет смысла. Ты будешь играть, как тебе нравится и выигрывать независимо от того, что я делаю.
- Возможно. Но если ты установишь правила, я буду им следовать.
Кингсли покачал головой, выхватил мяч в воздухе и направился к общежитию.
- Новое правило - найди кого-нибудь другого на роль проигравшего.
Кингсли покинул поле, все взгляды были устремлены на него, пока он уходил. Но ему было плевать на них. Его заботило только то, что Стернс наблюдал за ним. Кингсли даже не знал, откуда взялась эта вспышка гнева. Стернс был прав, Кинг не устанавливал никаких правил. Но все равно, Стернс приводил его в бешенство. Он был идеальным. Кингсли никогда не встречал никого умнее, красивее, талантливее... он казался нереальным, как ангел или какое-то мифическое существо. Кингсли ненавидел Стернса за это, за его красоту, его совершенство, желая и жаждая его в то же время. Злость на поле была не совсем злостью, понял Кингсли, когда добрался до комнаты общежития и рухнул на кровать. Это было разочарование.
Разочарование усугубилось после того, как проходили минуты и Кингсли проигрывал весь сценарий в голове, смотря на потолок комнаты и считая трещины на штукатурке. Это мог быть его шанс, наконец, стать ближе к Стернсу. Ведь Стернс никогда не говорил ни с кем, кроме священников, никогда не общался с кем-либо из учеников. Крайне редко он говорил с кем-то из одноклассников, и то, если только смельчак заговаривал с ним первым. И вот Стернс добровольно присоединился к нему поиграть в футбол. И Кингсли все испортил.
- А ты хорош.
Кинг повернул голову в сторону источника голоса. В дверях комнаты стоял Стернс. Пожав плечами, Кингсли снова посмотрел на потолок. Сердце забилось в его груди быстрее, дыхание участилось. Он заставил себя не думать о причинах.
- Как и ты. Ты много играл в Англии?
Стернс шагнул за порог и подошел к кровати Кингсли.