Феофано не стала с ним спорить. Он откланялся со всей арабской церемонностью, чего не делал почти никогда, и торжественно вышел.
- О небо, - сказала Феофано, когда он ушел. - Он в ярости. - Ее разбирал смех. - У тебя ужасный учитель!
- Нет, - возразила Аспасия, - у него прекрасный характер. - Она растопырила застывшие от холода пальцы и грела их над жаровней. - Моя госпожа желает немного отдохнуть или спустится в зал?
Феофано нахмурилась. То, что Аспасия обратилась к ней так церемонно, красноречиво говорило о ее неодобрении, как и церемонный уход Исмаила. Она была бы вправе возмутиться против такой обиды, но только вздохнула и сказала:
- Конечно, пойду в зал. Надену платье на теплой подкладке и синие туфли.
Она ушла, и Аспасия осталась с ребенком и нянькой. Ребенок спал, нянька тоже клевала носом. Аспасия зажгла лампу, села рядом и погрузилась в чтение.
На следующий день прибыл император. Ветер к его приезду разогнал дождевые тучи. Солнце вышло, чтобы приветствовать его императорское величество. Мемлебен выглядел почти красивым при ясном дне. Мрачные и сырые комнаты теперь казались только прохладными, а солнечные пятна играли даже на верхних сводах зала.
Младший Оттон со своей королевой приветствовали старших с приличествующей любезностью, но Оттон не улыбался. Аспасия, наблюдая за ними, подумала, а любит ли он своего отца вообще. Конечно, ни один из них не испытывал нежности к другому. Когда бы она их ни видела вместе, они были сдержанно вежливы. Императрица Аделаида больше была склонна проявлять свои чувства: она обняла и расцеловала сына, восхищаясь его мягкой бородкой, как будто ее не было месяц назад, когда они расставались. С Феофано она была безукоризненно любезна; они обнялись по-родственному, обменялись поцелуями напоказ, улыбнулись, стиснув зубы.
Императрица была такой же, как всегда. Но император изменился. Аспасия не сразу поняла, в чем дело. Борода его не поседела, держался он прямо, взгляд его был острым, как и прежде. Но он уже не был бодрым пожилым мужчиной. Он сразу стал стариком.
Может быть, от горя. Перед самым Вознесением умер Герман Биллинг, один из давнишних и вернейших друзей императора, который правил Саксонией в отсутствие императора и железной рукой удерживал в повиновении восточные племена. Аспасия догадывалась, как может повлиять смерть такого друга. Император пережил всех своих врагов; теперь он переживал своих друзей. Он должен был осознать, что он тоже смертен. Может быть, он впервые вспомнил, что ему за шестьдесят, хотя он еще был настоящим воином. Воины редко доживали до этих лет, пределом считалось лет сорок.
Аспасия не испытывала жалости. Это был не тот человек, которого можно жалеть. Но она, ей казалось, его понимала. В Пасху он был полон уверенности и гордости. Теперь он, видимо, ощутил, что его жизнь пошла на закат и дальше останется только одинокая старость.
"Да, - подумала она, - одинокая старость". Императрица дала ему королевство и сына, но она не согреет его. Сын не стал его надеждой. Придворные служат постольку, поскольку он их император. Его молодые воины благоговеют перед ним, но как перед полководцем.
Прожив месяц без его власти, странно было снова подчиниться ей. Оттон был невесел и молчалив, Феофано равнодушна. Как и остальные, она подчинялась воле императора, но будто угождая почтенному гостю. В отличие от мужа ей не приходилось вставать до рассвета, потому что так делал император, сидеть с ним по утрам, отдыхая только тогда, когда отдыхал император. Она сопровождала своего Оттона на утреннюю мессу и стояла рядом с двумя императорами всю службу; она разделяла с ними завтрак, скромный, как у монахов, состоявший из хлеба грубого помола и сильно разбавленного водой вина.
Аспасия ожидала ее возвращения к обеду. При малышке, здоровье которой как будто не ухудшалось, был Исмаил. Зал был полон света - солнце светило в окна и горели лампы. В центре зала очаг распространял тепло. Пахло благовониями. Звучал смех и пение. В это утро компания бродячих актеров явилась показать свое искусство императору. Известно, что он, при своей суровости и набожности, любил здешние представления, в которых актеры высмеивали всех и вся и где было много непристойных жестов и акробатических трюков. Священникам не очень-то нравились эти зрелища, и некоторые выказывали неодобрение, но были и такие, что веселились вместе со всеми от души.
Император был искренне весел. "Наверное, - подумала Аспасия, - он вел себя так, когда был мальчишкой". Он осыпал актеров серебром, чтобы показать свой восторг, и даже подпевал их хриплому хору.
Она смеялась, сама себе удивляясь. Такой грубый юмор, но удержаться от смеха невозможно. Сарацин на палке с огромным крючковатым носом напомнил ей Исмаила с его бурным нравом. Его жена, укутанная в покрывала, которая лупила его по голове и устраивала сцену ревности из-за верблюдицы, заставила ее саму прикрыться покрывалом и веселиться от души.
Выглянув из-под покрывала, она увидела, что император смотрит на нее. Она вопросительно подняла бровь. Он смеялся и подзывал ее пальцем.
Все следили за зрелищем, и никто не заметил, как маленькая женщина в темной одежде проскользнула за спиной молодой императрицы и остановилась возле императора. Он улыбнулся ей.
- Ты хорошо выглядишь, - сказал он.
Он всегда обращал внимание на придворных. Аспасию он замечал и раньше, и она не смутилась.
- Мой повелитель очень добр, - отвечала она.
Он фыркнул.
- Ладно. Я знаю, как остер бывает твой язычок, когда ты захочешь. Тебе нравится представление?
- Не должно бы, - ответила она, - но нравится.
Ее ответ рассмешил его. Но ей показалось, что в его веселости есть что-то нездоровое, лихорадочное. Она было потянулась к его запястью, но отдернула руку, прежде чем успела коснуться его. Не время сейчас разыгрывать из себя врача. Ему это наверняка не понравится.
Он откинулся на своем высоком кресле, глядя на ее лицо с нескрываемым удовольствием.
Она могла бы уйти, но сознание того, что он любуется ею, ее не смущало. У королей свои правила, но и у царевен - тоже.
Она нарочно изящно сложила ручки. Он снова расхохотался.
- Какая изысканная дама! Мы станем цивилизованными помимо нашей воли.
- Вот за этим я и приехала, - ответила она.
- В самом деле? - Он стал почти серьезен. - Ты думаешь, это возможно, моя госпожа? Создать новый Рим здесь, среди варваров?
- Можно попробовать.
- Мы и пробуем, - сказал он. - Все началось с твоей родственницы. Ваш император, сам не зная того, сделал прекрасный выбор. Прекрасный для нас - и даже для его собственного народа.
- Его священное величество знал, что делает, - сказала Аспасия. И подумала, что Иоанну только казалось, что он знает. Разве младший Оттон - пара Феофано? Вот император, тот был бы ей парой. Жаль, что сын не наследует гений отца.
Тем временем новые события на сцене привлекли внимание императора, и Аспасия незаметно вернулась на свое место. Он больше в ней, похоже, не нуждался. Представление скоро закончилось, а затем и обед. Император пошел отдохнуть перед вечерней мессой.
Аспасия частенько пропускала вечерню. Если у нее не было других дел, она старалась побыть с Исмаилом. Но сегодня из-за присутствия императора она решила проявить благоразумие. Свечи, мерное пение, латинские слова умиротворили ее. Она, как ни странно, не скучала по пышным греческим богослужениям с их величественными хоралами и торжественным крестным ходам с иконами и хоругвями.
Она не сразу поняла, что вызвало ее беспокойство. Как всегда, она стояла возле Феофано, наискосок от императоров. Она видела младшего Оттона, полностью ушедшего в молитву. Рядом с ним, тоже на коленях, очень прямо держа корпус, стоял император. Она взглянула на его лицо и рванулась вперед, видя только этот серый мертвенный цвет.
Она не успела. Его уже подхватили, раньше чем его сын очнулся от молитвы. Все кругом задвигалось, как потревоженный улей. Видимо, всем казалось, что император просто потерял на миг сознание.
Но Аспасия видела, что дело плохо. Лицо императора было похоже на серую маску, одна его рука судорожно сжимала грудь, он дышал тяжело и быстро.
Его положили прямо на полу, там, где он упал. Люди напирали сзади, норовя увидеть все своими глазами. Аспасия приказала какому-то крупному человеку освободить пространство вокруг лежавшего императора, и он оттеснил толпу. Другого она послала за Исмаилом. Она осмелилась опуститься возле императора на колени и проверила пульс. Никому не было до нее дела. Они были потрясены тем, что что-то могло случиться с их императором. Где им было понять, что и великий Оттон не вечен.
- Священника, - с трудом проговорил он. Он дышал тяжело, но голос его был спокоен. - Пусть подойдет священник.
По его лицу Аспасия увидела, что он все понимал. В нем не было страха. Он почти улыбался.
Подошел священник. Толпа расступилась, пропуская его. Этот старик много раз видел, как приходит смерть. Ему не надо было быть врачом, чтобы узнать ее приближение. Он был так же спокоен, как и император. Он приступил к соборованию.
Когда окружавшие поняли, что происходит, казалось, что огонь внезапно сошел с небес, так они были потрясены. Послышались рыдания, всхлипывания, горестные возгласы. Это прекратилось только тогда, когда кто-то догадался удалить всех посторонних. Остались родственники, ближайшие придворные и несколько священников.
Внимание Аспасии привлекло лицо Генриха Баварского. Даже не само лицо, а его пристальный, напряженный взгляд. Он не был прикован к умиравшему императору, он следил глазами за наследником. И он напомнил Аспасии кота, который выслеживает добычу.
Исмаил вошел в часовню, когда священник приобщил умиравшего святых тайн. Тюрбан в священном месте, неверный, который оскверняет своим присутствием священное место, вызвали ропот собравшихся. Исмаил прошел мимо них, не удостоив их вниманием. С первого взгляда, как и священник чуть раньше, он все понял. Однако он опустился на колени и проверил все, что должен был проверить. Казалось, его приход поставил последнюю точку.
Уходя, он сделал знак Аспасии, и она пошла вместе с ним. Ей не надо было объяснять: германский император должен был умереть среди германцев. Его сын был с ним рядом, он не плакал, он был бледен и потрясен. Императрица, которая не присутствовала на мессе и которой сообщили ужасную весть, поспешно пришла, протолкалась к нему и остановилась, качнувшись. Аспасии показалось, что она сейчас потеряет сознание. Но она была не из того теста. Она вывела всех из оцепенения:
- Неужели он должен лежать на полу, как собака! Ты, ты и ты - возьмите его, поднимите! Несите его в кровать.
Они подняли императора, как им было приказано, и понесли его в его комнаты. Он был еще жив, хотя это длилось недолго. Когда его проносили мимо Аспасии, она поразилась неземному спокойствию его лица. Он был похож на изваяние надгробия.
Оттон Саксонский, король германцев, император Италии и Германии, император Священной Римской Империи, умер в своей постели, когда закатилось солнце. Он умер с уверенностью, что Бог присмотрит за миром, который он покидал. Его жизнь прошла хорошо и кончилась хорошо.
Оттон-младший Саксонский, король германцев, наконец ставший настоящим императором Италии и Германии, вышел из тени своего великого отца. Ему предстояло осознать, что значит быть свободным.
Сначала он был совершенно потерян. Он был словно оглушен и мог только покорно подчиняться тому, что делала его мать. Она рассылала послания со скорбной вестью, отдавала распоряжения о траурной мессе, готовила траурный кортеж, который должен был сопровождать гроб с телом императора в Магдебург, где он желал быть похороненным. Младший Оттон должен был сопровождать гроб.
Но постепенно он приходил в себя, становился таким, каким был в Кведлинбурге. Наконец он стал осознавать, что он император. Один и единственный.
Впрочем, был некто, кто был с этим не согласен. Во время траурной мессы он не поднимал головы. Но Аспасии был слишком знаком блеск, который она видела в глазах Генриха Баварского. Она не могла его не узнать и не понять его смысл. Она видела этот блеск слишком часто в Византии в глазах знатных вельмож и лиц царской крови. Высоко вознесенные, они томились желанием стать еще выше. Это была жажда власти, и Аспасия знала, как она опасна.
Теперь, когда император Оттон Великий был мертв, Генрих Баварский будет претендовать на его трон. Он не особенно-то и скрывал свои намерения. Но Оттон пренебрег предостережениями Аспасии.
- Генрих всегда был завистлив, - сказал он ей. - Но он не безумец, он не станет тянуться за тем, чего ему никогда не достать.
Аспасия рада была бы поверить в это. Но она не могла обмануться, слишком много она знала о власти. Может быть, это знала не она, а кровь, которая текла в ее жилах, - кровь царей, кровь владык. Она видела, что Генрих Баварский одержим жаждой власти и трона.
День, когда великий Оттон упокоился в своей гробнице, а Оттон-младший был возведен на трон, Магдебург отметил большим торжеством. Прощание со старым императором сменилось чествованием нового. Мрачная траурная скорбь скоро уступила место пьяному веселью. По кругу пошло разливанное море вина. Новый император задавал тон, напиваясь основательно и долго в память отца и еще основательней и дольше в честь обретенной свободы.
Когда Феофано поднялась, чтобы покинуть зал, он поднялся вместе с ней, тяжело опираясь на нее. Если она и была недовольна, она этого не показывала.
- Рим, - сказал он ей, но достаточно громко, чтобы слышали все в зале. - Новый Рим. Мы создадим его, ты и я, и наш сын после нас.
Она залилась румянцем под краской, которую несколько часов назад так тщательно накладывала Аспасия.
Оттон засмеялся и звучно поцеловал ее.
- Пошли, начнем! - Он сгреб ее в охапку, покачнувшись, поскольку Феофано была женщина не из миниатюрных, и вынес из зала под восторженный рев пьяных гостей.
Аспасия явно не уследила. Она уже давно подумывала ускользнуть, но не могла этого сделать, пока ее госпожа оставалась в зале. Ее уход предполагалось сделать торжественным, оставив императора предаваться разгулу вместе с другими мужчинами.
Феофано в зале уже не было, когда Аспасия, наконец, пробралась к выходу. Исмаил разъярится. Он запретил им пытаться зачать сына так скоро после тяжелых родов. Но Оттон явно не расположен прислушиваться к доводам если не врача, то хотя бы здравого смысла. Матильда снова была больна. Великий император умер. Продолжение королевского рода юный Оттон ставит под угрозу.
Она вздохнула и смирилась с неизбежностью. За запертой дверью они делали то, что должна делать королевская чета, и так, как должна это делать королевская чета. Как ученица врача, Аспасия не могла это одобрить, но, как царственная византийка, она все прекрасно понимала.
Герцог Генрих уже ждал ее у поворота. Он оказался там не случайно и не пытался сделать вид, что это случайность. Он прислонился к стене в своей алой одежде, так неприятно дисгармонировавшей с ее любимым багрянцем, и уперся длинной ногой в противоположную стену, загораживая ей путь.
Она неохотно остановилась. Она не боялась его, она никогда его не боялась, хотя это было неразумно: он был гораздо сильнее и не смущался в средствах.
- Господин, - произнесла она четко и холодно, - позвольте мне пройти.
- Возможно, - отвечал он. Он скрестил руки и пристально ее разглядывал. Прямо над головой у него висел светильник. В его свете волосы Генриха приобрели оттенок чеканного золота. Аспасия подумала, что же он может видеть в ней сейчас, кроме рассерженной тени.
Но, что бы он ни видел, ему это явно нравилось.
- Ты очень хороша сегодня, - сказал он.
- Я устала сегодня, - бросила Аспасия резко. - Чего ты хочешь? Не подождет ли это до утра?
- Нет, - отвечал Генрих. - Что бы ты сделала, если бы я утащил тебя в одно укромное местечко, позвал бы священника и женился бы на тебе еще до восхода солнца?
- Я бы воткнула тебе твой собственный нож под ребро, - сказала Аспасия.
Она так бы и сделала. Она его не боялась, даже теперь. Коридор позади нее был свободен. Вряд ли ей удастся убежать от него, но, если она закричит, наверняка прибежит стража.
Он, должно быть, прочитал это на ее лице - ей стало стыдно, что ее мысли так легко читать! Он засмеялся и покачал головой.
- Там сзади нет стражи. Я им дал денег, чтобы они пошли выпить королевского вина.
Может быть, он лгал. Может быть, нет. Она была готова бежать, но удержалась.
- Ты не похож на человека, обезумевшего от страсти.
- Внешность обманчива, - ответил Генрих.
- Только не твоя. - Аспасия оглядела его прищурившись. - Мы не будем сейчас вспоминать о твоей жене. Допустим, что ты свободен, чтобы утащить меня и жениться на мне - силой, потому что иначе тебе меня не заполучить. И что же ты рассчитываешь получить от этого? Конечно, не трон. Ты можешь претендовать на него по праву крови, без всякой моей помощи.
- Но царственная дама, - сказал он, - византийская дама, дочь императора, Багрянородная - какая союзница для короля!
- Какой сильный враг!
Он продолжал улыбаться, как будто ожидал, что она скажет именно это.
- Не могу поверить, что у тебя нет честолюбия.
- Потому что все византийцы без конца плетут заговоры, чтобы стать царями?
- И царицами. - Он выпрямился. Он был гораздо выше и шире ее. - Подумай об этом. Собственный трон, империя, которой можно управлять так, как тебе заблагорассудится. Разве тебе никогда не хотелось этого?
- Нет, - ответила Аспасия, - и почему ты думаешь, что сможешь получить империю?
Он презрительно скривил губы.
- Ты знаешь этого щенка и еще спрашиваешь? Посмотри на него! Если он не цеплялся за материнские юбки, так плелся вслед за отцом. У него никогда не было ни одной собственной мысли.
- Он еще удивит тебя, - сказала Аспасия.
- Вряд ли, - возразил Генрих. - Он как кукла на нитках. Мать дергает его сюда, его жена дергает его туда. Он послушен тому, кто дернет сильнее. И, пока он так мотается взад и вперед, я потребую трона, который должен быть моим.
- Это мятеж, - сказала Аспасия.
- И ты будешь кричать караул?
Аспасия стояла в его тени, видя блеск его глаз. Он нависал над ней угрожающе, но она не желала бояться. Она обдумывала его вопрос, не обращая внимания на его нетерпение. Наконец она сказала:
- Нет, думаю, не стану. Он не захочет слушать, а моя госпожа не захочет услышать.
- Значит, ты все же хоть немного меня любишь, - заявил он, - и позволишь мне поступать, как я хочу.
- Позволю, чтобы тебя повесили без моей помощи.
Генрих слушал это так же невнимательно, как Оттон слушал ее предостережения насчет Генриха.
- Я все это припомню, - сказал он, - когда стану королем германцев.
- Этому не бывать, - ответила Аспасия.
Но он уже ушел. Удивительно было, что такой крупный мужчина может двигаться так быстро и бесшумно. Он оставил после себя запах вина и шерсти, а главное, резкий, как запах крови, дух честолюбия и тщеславия.