- Исмаил - мавр, он из Кордовы. Мы познакомились в Биче, это христианский город около Барселоны. Он желал посмотреть другие страны. И поехал с нами, когда мы направлялись к святому отцу. Он вылечил святого отца от дизентерии, а императора - от болезни глаз. Может быть, ты тоже страдаешь от какой-нибудь болезни? Он мог бы тебя вылечить.
- Можешь ли ты исцелить сердечную тоску? - спросила Аспасия против своей воли.
- Для этого, - отвечал мавр, - нет лекарства, кроме времени.
Она прикусила свой болтливый язык. Это было больно и разозлило ее так же, как она разозлила этого неверного. Она вздернула подбородок.
- Мое имя Феофано, - сказала она, - но меня называют Аспасией.
- Но… - начал мавр.
Монах ничего не сказал.
- Да, - сказала Аспасия. - Всех нас в Городе зовут Феофано; это самое любимое имя. Та Феофано, которую ты знаешь, - царевна, моя госпожа.
- Я видел тебя с ней, - сказал монах. - Меня зовут Герберт, я из Ориньяка в Галлии. Я служу его святейшеству, а с недавних пор его величеству.
Аспасия прищурилась.
- Так это о тебе так много говорят "Маленький златоуст"!
- Не так уж и мал, - сказал он, вытянувшись во весь рост. Ростом он был невелик, но все же выше, чем она. - А что касается языка, то я не сказал бы, что он золотой, но при случае двигается быстро. Было бы полезно еще немного поточить его на логике. Ты случайно не разбираешься в логике?
Он сказал это так вкрадчиво, с такими просительно распахнутыми глазами, что она с трудом удержалась от смеха.
- Нет, в этом деле я тоже только ученица. Меня увлекает грамматика и завлекают новые слова.
- Я всегда интересуюсь новым, - сказал он, - Исмаил мог бы многому научить меня, но не хочет. Он говорит, что он плохой учитель. Это не так. Он просто забывает, что взялся обучать. Он перестает объяснять и продолжает заниматься своим делом, но если ученик не глуп, он учится, наблюдая, что делает замечательный мастер.
- Если, конечно, он знает, чему хочет обучаться, - сказал Исмаил с иронией. Он поднялся с изяществом человека, выросшего в стране, не знающей стульев, и поклонился обоим:
- Если мой брат простит меня, если госпожа позволит, я должен покинуть вас. Меня ждут там, куда не следует опаздывать.
Герберт сказал что-то приличествующее случаю. Аспасия не нашлась, что ответить. Мавр удалился с достоинством, и его уход не совсем походил на бегство.
- Бедный Исмаил, - сказал Герберт. - Он не знает, как вести себя с христианскими женщинами.
- Однако он неплохо выходит из положения, - заметила Аспасия.
Герберт улыбнулся.
- Однако ты совсем сбила его с толку. Ты его так удивила, что он говорил то, что думал. Для мавра это невероятно.
- Надеюсь, он переживет этот позор, - сказала она.
- Скорее всего, - сказал Герберт. - Я должен покаяться. Мне ваш разговор доставил удовольствие сверх всякой меры.
- Я заметила. - Аспасия встала, возможно, не так грациозно, как Исмаил. - Мне уже давно пора быть в другом месте. Ты часто приходишь сюда?
- Впервые за долгое время, - ответил Герберт. - Можно бы чаще, если бы было с кем поговорить о чем-нибудь интересном.
- Может быть, так и будет, - сказала Аспасия.
Уходя, она оглянулась. Герберт сидел на том же месте с резцом в руке, усердно совершенствуя свой глобус.
9
После знакомства с Гербертом Аспасия видела его почти каждый день то ожидающим папу или императора, то поющим в часовне. Пару раз она встретила его в саду, и они побеседовали на глазах языческого божка, выглядывавшего из кустов. Но мавра она видела только однажды, мельком, быстро удаляющимся. Казалось бы, какое ей дело до дерзкого мусульманина, но он, вопреки всему, тревожил ее мысли. И это было странно.
Она до сих пор иногда просыпалась в слезах, явственно чувствуя себя на сносях и зная, что Деметрий сейчас исчезнет за той дверью. Она знала во сне, что это сон, и все равно пыталась удержать его. Вскоре после встречи в саду ей опять приснился этот сон. Как всегда в этом сне, она безнадежно тянула к нему руки. Он взглянул на нее, но это было чужое лицо. Смуглое, тонкое, горбоносое, с густой черной бородой. Она закричала - от ужаса или от неожиданности, она не знала. Прибежала Феофано и стала успокаивать ее. Прежде Аспасия не любила, когда ее утешают, и быстро брала себя в руки. Сейчас она никак не могла остановить слезы. Она плакала, пока не заснула снова. Благодарение Богу, это был сон без сновидений.
Утром она злилась на себя, как будто была виновата. Феофано ничего не говорила ей, словно о чем-то догадалась. Аспасии больше не снился Деметрий. Но она не могла перестать думать о презренном мусульманине. Она думала о нем с восхищением.
Она пыталась уговорить себя. Разве она не видела арабских врачей в Константинополе? Один из них, Абд аль-Рахим, некоторое время обучал ее арабскому языку и медицине. Он был евнухом, а этот - со всей очевидностью, нет. Вот, собственно, и вся разница!
Со стыдом ей пришлось признаться себе, что разница была, может быть, не в них, а в ней. Абд аль-Рахим был для нее учителем и в общем-то случайным знакомым, и ей никогда не пришло бы в голову интересоваться, что он о ней думает. А этот… он захватил все ее мысли. Она беспрерывно думала о нем. Она хотела видеть его. Она хотела доказать ему, что он не смеет не уважать ее. Он не смеет думать, что она просто какое-то недостойное его внимания существо женского пола. Как одержимая, она вела с ним воображаемые беседы и доказывала ему, что заслуживает уважительного отношения. Чем он так уязвил ее?
Она не спрашивала о нем Герберта. Герберт иногда упоминал о нем, но очень редко. У него было много других тем для разговора. Его занимала, как, впрочем, и всех, предстоящая свадьба. Папа и император, годы учения в Галлии, Испании и Риме, аббатство в Ориньяке, многочисленные друзья, которых он приобретал везде, где ему ни приходилось бывать. У него был просто талант к дружбе. Вот и сейчас он приобрел нового друга - монаха из Реймса. К тому же он оказался логиком, которого давно искал жаждущий знаний Герберт. Этот Жеранн заведовал архиепископской школой при Реймском соборе. В Галлии можно было учиться только при соборах и аббатствах; других учебных заведений не было в этой варварской стране. Жеранн звал Герберта с собой в Реймс, чтобы преподавать математику в обмен на получение знаний по логике.
- Не скажу, чтобы он был особенно сообразителен в науке чисел, но он хочет пополнить свое образование, а я - свое. Когда я увижу, что мой принц женился на своей царевне, я отправлюсь в Реймс. Святой отец отпускает меня, и император разрешил ехать.
Он был так счастлив, что казался красивым. Аспасия была рада за него. Свое огорчение по поводу предстоящей разлуки она скрыла. У нее не было таланта Герберта легко завязывать дружбу. Она была не очень доверчива и откровенна, но если уже с кем-то дружила, то готова была отдать своему другу все. Она могла пересчитать их по пальцам: Феофано. Лиутпранд и теперь - Герберт. Что делать, если у нее не было этого дара! Но когда друзья ее покидали, как это всегда случается, и уходили, кто в Реймс, кто в могилу, она не могла легко с этим смириться.
Надо научиться. Надо научиться смиряться с этим, может быть, тогда она сумеет смириться со своей судьбой: со смертью Деметрия, гибелью ребенка, бесплодием, безнадежностью. У нее ведь есть Феофано, и она будет у нее всегда. Феофано ей это обещала, а она умеет держать слово.
До Пасхи оставалась неделя, но лил беспрерывный дождь. Такая погода была совсем не обычна для римского апреля, и казалось, что зима заблудилась и вернулась не в свое время. Люди держались поближе к жаровням, а те, у кого в доме была такая благодать, как паровое отопление, снова пустили его в ход.
Монастырь, где жили приехавшие женщины, был построен так давно, что в нем было водяное отопление, но монахини им не пользовались. Как-никак это было языческое удобство, и христианкам не пристало ублажать себя языческим комфортом. Гостьям выдали жаровни, но они не могли победить промозглую сырость.
- Прямо как дома, - сказала Аспасия, стуча зубами и пытаясь раздуть затухавшие угли. Хотя по дороге в папский дворец и обратно их прикрывали от дождя балдахином, это помогло мало. От этого косого дождя с порывистым ветром могли защитить только стены. Они вернулись продрогшие и промокшие до костей.
Феофано долго не могла унять дрожь. Служанки сняли с нее насквозь пропитанные водой шелка, переодели в теплое шерстяное платье, распустили влажные волосы. Аспасия, занятая разведением огня, бросала на нее тревожные взгляды. Похоже, ей весь день нездоровилось: она была бледнее обычного и какая-то слишком тихая.
Аспасия не стала спрашивать, не заболела ли она. Конечно, Феофано никогда бы не призналась. Когда угли, наконец, разгорелись и стали распространять тепло, Аспасия придвинула стул поближе к жаровне и заставила Феофано сесть на него. Феофано даже не пыталась возражать. Аспасия положила ладонь на ее лоб. Лоб горел, как в огне, а она вся дрожала.
Даже за то недолгое время, что она провела в Риме, Аспасия поняла, что такое римская лихорадка. Она рождалась в болотах. Римляне или умирали от нее в детстве, или упрямо доживали до старости. Приезжие просто умирали. Германцы мрачно шутили, что, если на них и не свалятся обломки древних римских стен, то уж лихорадка точно свалит с ног.
Аспасия не позволила себе поддаться панике. Свадьба должна была состояться в первое воскресенье после Пасхи. Этот брак значил очень много для обеих сторон, и для Запада, и для Востока. Феофано должна быть здоровой и полной сил в этот день. Она должна подарить своему неопытному юному королю наследников, которые ему так нужны.
Аспасия закутала Феофано в одеяла, Феба уговаривала ее выпить вина с медом. Та капризничала и упрямо отказывалась. Аспасия решительно вышла.
Брат Герберт устроился удобно: комната у него была маленькая, жаровня большая, и было почти тепло. При свете лампы он писал письма для императора. Он не выказал неудовольствия тем, что Аспасия отвлекла его, хотя бывшие в комнате два монаха и писец из папской канцелярии тоже смотрели на нее неприязненно. Она не обращала на них внимания.
- Можешь ты мне срочно найти мавра? - спросила она.
Герберт удивленно поднял брови, но, как она и надеялась, был слишком умен, чтобы задавать лишние вопросы. Он моментально отложил перо, закрыл чернильницу, убрал бумаги со стола. Он спросил ее, когда они уже поспешно шли по коридору:
- Твоя госпожа?
- Лихорадка, - ответила Аспасия.
Герберт ускорил шаг.
Где они разыскали мавра и что было после того, как они его нашли, Аспасия позже никак не могла вспомнить. Казалось, прошла целая вечность, но, когда они шли в монастырь, небо оставалось таким же тусклым и серым.
С сестрой-привратницей чуть не вышла заминка. Она бы, пожалуй, и пустила монаха, но Герберт уже откланялся и поспешил вернуться в свою теплую комнатку к императорским письмам. Но мавр в тюрбане, трясущийся от холода почти так же, как Феофано, поверг сестру-привратницу в полное недоумение. Аспасия развеяла его просто: она остановилась в воротах и придержала створку, пока он не прошел. Она не слышала увещеваний сестры-привратницы.
Мавр молча следовал за Аспасией. Потом она призадумается, приходилось ли ему когда-нибудь бывать в монастыре, тем более в женском. Сейчас она стремилась как можно скорее показать ему Феофано.
Там уже был какой-то врач, по виду смахивавший на мясника. Царевна лежала в постели, ужасающе бледная и слабая. Врач стоял в стороне, в слабо освещенном углу, и бормотал что-то невнятное по-итальянски. Аспасия не понимала, что он здесь делает.
Мавр, стремительно войдя вслед за ней, окинул комнату быстрым взглядом. Он ничего не сказал, но ноздри его раздулись. Он был как конь перед скачками, нервный и быстрый, целиком сосредоточенный на своей цели.
Он выставил итальянца так ловко, что тот даже не понял, как оказался за порогом, и дверь закрылась у него перед носом. Елена вышла с ним. Обычное для нее молчание стало вполне убедительным доводом, и вскоре итальянское бормотание затихло где-то у выхода.
Мавр склонился над Феофано. Мягкость его голоса удивила Аспасию, он говорил по-гречески прекрасно, может быть, немного слишком правильно. Он представился Феофано. Оказывается, он был врачом императора. Аспасия не задумывалась, кто он и кому из владык Рима служит, если вообще служит кому-нибудь. Ей было важно, что он из Кордовы и, значит, дело свое знает.
Через мгновение рука Феофано доверчиво сжимала его руку, глаза смотрели в его глаза, и она верила ему так, как никогда бы не поверила незнакомцу. Его взгляд стал теплым и удивительно добрым. Это был как будто совсем другой человек.
Помощника у него не было. Позже можно будет спросить почему. Аспасия вдруг обнаружила, что подает ему из ящика с лекарствами то, что он приказывает. Казалось, он воспринимал ее только как лишнюю пару рук. Это хорошие руки, подумала она. Хорошо выученные. Они знали, что ему нужно, иногда даже раньше, чем он спрашивал. Он воспринимал это как должное и ни словом, ни взглядом не выражал своего одобрения.
Он мог исцелить Феофано. Он осмотрел ее, назвал ей ее болезнь и сказал, улыбаясь:
- Я знаю это дьявольское порождение, и оно знает меня. Мое лекарство заставит его бежать, стеная, назад к своему хозяину. Оно горькое, но я смешаю его с медом и разбавлю вином. Теперь выпей, и попроси твоего ангела-хранителя помочь тебе.
Феофано выпила доверчиво, как ребенок. Она даже слабо улыбнулась - она, которая так недавно хныкала от малейшей боли или жара. Мавр проверил, хорошо ли она укрыта, и почтительно, как восточной царице, поклонился.
- Я снова приду утром, - сказал он, - с позволения госпожи. Если на то воля Господа, лихорадка пройдет. Это ведь уже не первый день, насколько я вижу?
Феофано покачала головой. Веки ее уже отяжелели, но она протянула руку и удержала его.
- Приходит и уходит, - сказала она медленно, как будто подыскивая слова. - Не беспокойтесь… Не надо волновать людей…
- Но, - сказал мавр, - если люди волнуются, они зовут меня. - Он осторожно опустил ее руку на покрывало. - Спи спокойно, моя госпожа, и выздоравливай.
Феофано кивнула. Она еще что-то хотела сказать, но сон одолел ее.
Аспасия сосредоточенно расставляла флаконы и пузырьки по местам в ящике. Она чувствовала, что мавр наблюдает за ней, что он хочет отобрать у нее ящик и сделать все сам. Но он стоял молча. Он был очень аккуратным: каждое гнездо в ящике было подписано по-арабски, а на бутылочках и пузырьках были соответствующие ярлыки.
Последняя бутылочка заняла предназначенное для нее место. Аспасия не стала закрывать крышку. Он еще должен уложить инструменты. Она подала ему ящик.
Он взял его с удивившей ее вежливостью. Однако голос его прозвучал резко:
- То лекарство, что я дал ей, дай ей в полночь, три капли, не больше, в ложке меда, смешанного с вином. Я навещу ее утром. Если она проснется и будет чувствовать себя нехорошо, разотри ей грудь и шею этим бальзамом и закутай в мягкую ткань. Дай ей понюхать бальзам, если захочет. Ей станет легче.
Аспасия наклонила голову.
Он уложил в ящик последний инструмент и запер его с легким щелчком.
- Она выздоровеет? - спросила Аспасия помимо своей воли: это страх за Феофано управлял ее языком.
Мавр слегка нахмурился, но ответил мягко:
- Как захочет Бог. Она молода, здоровье у нее крепкое, я сделаю все, что в моих силах. Да, я думаю, что она поправится.
- Она должна, - сказала Аспасия. - Она должна быть королевой.
- Как захочет Бог, - повторил мавр.
Снаружи толпились монахини, готовые разразиться упреками, но сдерживавшие себя. Аспасия была счастлива, что среди них не было императрицы Аделаиды. Она послала одну из монахинь за слугой с факелом. Та повиновалась.
Мавр не хотел ждать. Аспасия проводила его к выходу, и он выглянул в черную тьму, шумевшую дождем. Еще не выйдя на улицу, он уже задрожал от холода.
- Я бы предложила тебе наше гостеприимство, - сказала Аспасия. - Если бы ты принял его от христиан.
- А христиане разрешили бы тебе предложить его?
Это была насмешка. Аспасия вскинула голову.
- Если бы я приказала, разрешили бы.
- Нет, госпожа, - ответил он. - У меня есть собственный дом недалеко отсюда.
Должно быть, у нее был удивленный вид. Он слегка приподнял брови.
- Ты что же, думала, что я просто так вырос из земли?
- Я думала, ты живешь во дворце.
- Когда император путешествует, я путешествую с ним. Но здесь у меня свой дом.
Она медленно кивнула.
- Каждому нужен свой собственный дом. Благо, когда его имеешь.
- Конечно, это благо и для римской церкви, и для меня. Святым отцам не очень бы нравилось видеть мусульманина в самом сердце своей веры.
- Почему же сын Пророка из всех мест в мире выбрал это и что он делает здесь?
На мгновение Аспасии показалось, что он сейчас повернется и уйдет, прямо в тьму и дождь. Но он ответил:
- Я лечу там, где нуждаются в лечении.
- Но и в Кордове наверняка нуждаются в лечении.
Лицо его ничего не выражало.
- В Кордове множество врачей. Здесь же тех, кто знает медицинское дело и не шарлатан, очень мало, и их ценят.
- И ты один из таких?
- Да, я. - Он бросил на нее острый взгляд, темный из-под темных бровей. - А ты, госпожа? Ты служанка царевны?
- Она зовет меня другом.
- А родственницей?
- Мы похожи на родственниц?
- Лицом нет, - сказал он, - но в остальном - очень. Кажется, ее мало волнует, что по рождению ты выше, чем она.
- Откуда… - Аспасия сжала губы.
Он услышал. Едва заметно улыбнулся.
- Разве это тайна?
- Нет, - ответила Аспасия. - Да. Я не хотела бы… Как ты узнал?
- В тебе что-то есть. Стоит тебе поднять бровь - и весь мир готов повиноваться.
- Не может быть!
Он засмеялся, чем изумил ее до потери речи.
- Ты делаешь это и сейчас, - сказал он, - моя госпожа Феофано Багрянородная.
Пока она собиралась с мыслями, пришел мрачный слуга с факелом, и мавр ушел.
Она ненавидела его. Она презирала его. Но никакими силами она не могла бы выбросить его из памяти.
10
Стараниями врача из Кордовы Феофано быстро выздоравливала. К утру лихорадка прошла, а еще через день она уже встала с постели и готовилась присутствовать на пасхальной службе.
Мавр не был этим особенно доволен, но даже его авторитет был ничтожен перед интересами империи. Он просил у Феофано разрешения остаться при ней еще день или два - "задержаться", как сказала Феофано. Она сделала больше: она попросила императора назначить его своим личным врачом. Император, потеплевший от вина и от улыбки Феофано, удовлетворил ее просьбу.
- Теперь ты можешь задерживаться сколько угодно, - сказала она мавру, вернувшись из дворца.
Казалось, тот не удивился:
- Может быть, теперь ваше высочество послушается моего совета, примет лекарство и пойдет спать?
Она пошла, но едва ли из послушания: было уже поздно, и до утра ей нечего было делать. Она проглотила лекарство, даже не поморщившись; она улыбалась. Он не смог не улыбнуться в ответ.
- Ты будешь королевой великой и грозной, - сказал он ей.
- Я так и собираюсь, - ответила она.