Вечером накануне свадьбы Феофано, наконец, получила возможность остаться в одиночестве. Предполагалось, что она проведет это время в молитве. Она уже исповедалась и отстояла мессу. Она получила последние наставления у императрицы Аделаиды и теперь принадлежала самой себе и Аспасии.
В день Светлого Христова Воскресения дождь перестал лить, но на следующее утро зарядил снова. Только сегодня день наконец прояснился. Заходящее солнце заглядывало в узкие высокие окна монастырской часовни. Монахини, которым предстояло встать до рассвета на заутреню, ушли. Они оставили после себя в часовне глубокий покой, смутный запах ладана и, как казалось, даже отзвук пронизывающе сладостных голосов, возносящихся к небесам.
Аспасия молилась недолго. Она неотрывно следила за Феофано. Сколько же времени они провели вдвоем? Всю жизнь Феофано и большую часть жизни ее, Аспасии. Аспасия могла бы вспомнить ее новорожденной, маленькое красное создание, в котором даже тогда проявлялись истинно царские замашки.
Стоя на коленях на холодном полу, прямая и неподвижная, сложив молитвенно руки и закрыв глаза, она казалась ребенком. Губы ее шевелились. Щеки, не знавшие румян, были бледны, но она не выглядела больной. Только рассеянной и немного испуганной.
Глаза ее открылись. Она села на пятки. Она набрала полную грудь воздуха, медленно выдохнула.
- Завтра, - сказала она, - возврата уже не будет.
- Разве он до сих пор был? - спросила Аспасия.
Феофано устремила взгляд на образ Христа над алтарем.
- Завтра я уже не смогу отступить. Как все будет? Что… - Голос ее прервался. Через мгновение она продолжала: - Ее величество была сегодня очень прямолинейна. Если до сих пор у меня и были сомнения насчет того, чего от меня ожидают, то теперь их уже нет.
Аспасия не сразу поняла, что она имеет в виду. А когда поняла, то едва не рассмеялась:
- Неужели я так плохо учила тебя, что ты не сумеешь угодить ее величеству?
- Ее величеству никто не угодит. Кроме ее сына. Она прямо молится на него. Она сказала мне, что, если я не смогу удовлетворить его, то я не исполню свой долг.
- Ты сможешь, - сказала Аспасия.
Феофано немного нахмурилась.
- Она даже сказала, что девственница не может с самого начала удовлетворить мужчину. Потом она лично удостоверилась, что я девственница, чтобы уже не было сомнений.
Щеки ее залились краской. "Не от стыда, - подумала Аспасия, - от ярости. Что ж, это понятно!"
- Так уж принято, - сказала Аспасия, желая успокоить ее.
- С тобой тоже было так?
Аспасия почувствовала, как лицо ее загорелось.
- Да, и со мной тоже. В конце концов, от этого зависит честь семьи. Целомудрие требуется от каждой женщины царского рода.
- И это было так же унизительно? И его мать тоже смотрела на тебя с ненавистью и надеялась найти в тебе какой-то изъян?
- Его мать, - ответила Аспасия, - сказала мне прямо в глаза, что, хоть я и дочь императора, но недостойна даже завязать ремешки на сандалиях ее сына.
- Мне было сказано то же самое, - призналась Феофано. Она уже не выглядела такой разъяренной. - Аспасия, - продолжала она, - то, что надо будет делать… Что, если… вдруг я не сумею?
"Ох, - подумала Аспасия. - Она об этом. Иногда сначала действительно не получается, и в этом нет ничего хорошего ни для невесты, ни для брака". Она заговорила со всей решительностью, стараясь сделать вид, что беспокоиться не о чем.
- Сможешь, даже если он тебе не по вкусу. Все получится.
- Он мне по вкусу, - быстро сказала Феофано. - Он мне даже нравится. Ты же знаешь.
- Тогда тебе нечего бояться.
- А вдруг я ему не понравлюсь?
- Я видела, какими глазами он смотрит на тебя, - ответила ей Аспасия, - тебе Нечего волноваться.
- Но, - сказала Феофано, - когда мы останемся одни, И уже некуда будет деваться… Он моложе меня. Что, если он не знает, что надо делать?
- Он знает, - уверенно произнесла Аспасия, моля Бога, чтобы это оказалось правдой. Насколько ей было известно, родители держали его в строгости, как девицу. И с виду он казался полуголодным, полуиспуганным. Если бы он уже знал женщин, он мог бы иметь голодный вид, но страха было бы поменьше.
Будь у императора хоть немного здравого смысла, он должен был бы позаботиться о том, чтобы его сын перед свадьбой получил урок у женщины, искусной в плотской любви. Для брачной ночи хватило бы и одной девственницы.
Казалось, уверенность Аспасии успокоила Феофано. Она опустила глаза, как будто продолжая молиться, видимо раздумывая, как задать новый вопрос. Когда она заговорила, голос был еле слышен:
- Это действительно так ужасно, Аспасия?
- Нет, - ответила Аспасия, - ничего ужасного в этом нет. Даже в первый раз. Будет больно, будет немного крови. К этому ты должна быть готова. Но потом это пройдет, и когда ты перестанешь бояться, прекраснее этого нет ничего на свете.
- Правда?
- Да, - сказала Аспасия. Она взглянула на образ Христа над алтарем, на Богородицу рядом с ним, призывая их в свидетели, и торжественно перекрестилась. - Да, ничего на свете. Если между вами будет любовь, взаимное доверие и надежда иметь детей, то для земного человека это как быть в раю.
- Императрица говорила другое, - заметила Феофано.
- Все так говорят. То, что я сказала, это ересь.
- Но ты говорила, что думаешь, - возразила Феофано. - Я верю тебе.
- Мне хотелось бы, чтобы так было у тебя. Видишь ли, это не получается само собой. Все зависит от тебя - это может быть и адом, и раем. Но зачем выбирать страдание, а не радость?
- Говорят, страдания полезны для души.
- Но ведь не душа вынашивает и рожает детей. Если плотская любовь так греховна, как говорят священники, - сказала Аспасия, - зачем Бог вложил в нее столько наслаждения?
- Это происки дьявола, - улыбнулась Феофано. - Так они сказали. - Она была уже готова смеяться. - Лучше я буду еретичкой, как ты.
- Тише, - остановила ее Аспасия. - Будь бесстрашной и радостной. Этого вполне достаточно.
Феофано крепко обняла ее.
- Я буду стараться. Для тебя.
- И для твоего Оттона.
- И для Оттона, - сказала Феофано после секундного колебания. - Я заставлю его полюбить меня. И научусь сама любить его.
- Тогда дети ваши будут сильными и красивыми, и королевство будет процветать.
- Дай Бог, - ответила Феофано.
Бог был милостив к королю германцев и его византийской невесте. Свадебным подарком был день бракосочетания, сиявший весенней красотой, теплый, солнечный, напоенный птичьим щебетанием. Даже недружелюбный циничный Рим, будто забыв на время свои претензии, радостно встречал процессию, осыпая ее цветами.
Они двигались во всем своем блеске. Аспасия, находившаяся в центре процессии, видела вокруг головокружительное мелькание цветов, золота и багряницы, голубого и пурпурного, алого и зеленого, мехов и шелков, изумрудов, рубинов, опалов и бриллиантов. Феофано была в золотой парче, с распущенными, как подобает невесте, длинными золотыми волосами, прикрытыми золотистой вуалью и увенчанными венком из цветов. Она ехала на белоснежной лошади в багряной с золотом попоне, которую вел юноша, одетый в алое и золотое, а впереди и сзади шли юные девы в белоснежных одеждах и пели высокими чистыми голосами.
Аспасия не была девицей, но Феофано пожелала, чтобы она находилась рядом с ней. Теперь она ехала позади Феофано, сменив свое траурное платье на багрянец и золото, как подобает царевне. Она совсем не желала делать вид, будто забыла о своем происхождении. Даже Феофано изумилась, увидев ее.
- Аспасия, - сказала она с искренним восторгом, - ты же красавица.
Ну, положим, не красавица. Хороша собой, с этим она еще могла согласиться. Воплощением красоты была Феофано. Аспасия гордилась ею - самой ей было достаточно быть ее тенью, расправить ее шлейф, когда она садилась на лошадь у ворот монастыря, ехать рядом через развалины и городишки, из которых состоял Рим. Они объехали вокруг Целийского холма, миновали сооружение в виде пустого каменного барабана, которое называлось Колизеем, разрушенный Форум, холмы - Палатин и Капитолий. Они пересекли Тибр возле замка Святого Ангела и, оставив позади стены Рима, въехали в город, где находилась резиденция папы Льва, - Ватикан, где была базилика Святого Петра.
Базилика Святого Иоанна в Латеране была храмом Святого Престола - разумом западного мира, но собор Святого Петра был его сердцем. Здесь был коронован Карл Великий, и здесь он получил титул римского императора. Здесь же был коронован Оттон, а затем - его сын Оттон, и теперь он берет в супруги царевну из Византии, и она станет римской императрицей.
Это был почти настоящий город: город паломников. Они толпились на улицах, стояли плотной стеной на пути следования процессии, заполняли площадь. Императорская гвардия не подпускала их к собору, оцепив подходы к широкой лестнице.
У дверей стояли в ожидании оба императора - отец и сын - так же, как это было у ворот Рима. Рядом находился сам папа со своей свитой.
Оба императора были одеты в пурпур на византийский манер. Аспасии это не очень понравилось. Однако она должна была признать, что выглядели они достойно. Младший Оттон уже не казался таким юным сейчас, когда он на глазах всего мира должен был вести свою невесту к венцу.
Изящно и величественно она сошла с лошади. Аспасия была уже рядом, чтобы поправить ей платье, пригладить волосы и подарить ей улыбку. Феофано улыбнулась в ответ. В ней не было робости; ни тени страха теперь, когда дошло до дела. Горло Аспасии сжалось. Теперь она понимала, почему матери плачут на свадьбах. Это не горе: это гордость и радость, слишком сильные, чтобы вынести их спокойно.
Она взволнованно перевела дыхание и усилием воли удержала слезы. Высокий почтенный человек торжественно выступил вперед и подал руку Феофано: византийский посол представлял ее покойного отца и ее императора, отдавшего ее в супруги королю варваров. В гладких торжественных фразах он передал ее под покровительство папы. Папа, улыбаясь, принял невесту. Он подвел ее к жениху, снял с нее вуаль и благословил ее; он соединил руки супругов.
Вот так просто был заключен этот брак. Все дальнейшее - пышная месса, долгие молитвы, сладостные песнопения, торжественные благословения, слезы умиления - было зрелищем для народа, который надолго запомнил торжество. Феофано прошла все церемонии с тихой серьезностью, чистый голос ее не дрогнул, когда она давала обеты. Оттон казался более взволнованным, но постепенно ее спокойствие передалось ему. В конце голос его звучал совсем уверенно.
Когда все необходимые слова были произнесены, Оттон принял корону из папских рук. Он чуть сощурился, словно ослепленный сверканием драгоценных камней. Феофано стояла на коленях, склонив голову. Корона медленно опускалась на ее голову, и она так же медленно поднимала голову, пока золото короны не слилось с золотом ее волос. Императрица, провозгласил хор. Императрица Рима.
Папа опять соединил их руки и повелел скрепить союз супружеским поцелуем. Лицо Оттона стало пунцовым, но он мужественно приблизился и поцеловал ее очень серьезно. Зато молодые вельможи в этот момент потеряли всякую серьезность. Их радостные приветственные вопли почти заглушили пение хора, и их шумная толпа увлекла короля и новую королеву из собора на яркий солнечный свет, на просторы Рима и мира.
Аспасия увидела варварскую свадьбу во всей красе. Поначалу все пытались выглядеть достойно, но после нескольких тостов угомонить развеселившихся молодых людей было невозможно. Не нужно было в совершенстве знать германский, чтобы понять, какие шутки они отпускают и о чем поют. К тому же каждая новая шутка отражалась румянцем смущения на лице Оттона.
К счастью, у Феофано не было такого таланта к языкам, как у Аспасии. Кроме того, сидя рядом с императрицей Аделаидой, она не могла позволить себе отвлечься: императрица наблюдала за каждым ее движением. Ее поведение было безупречно, манеры безукоризненны; Аспасия об этом не беспокоилась, ведь она сама с раннего детства учила ее, как должна вести себя царица. Феофано тщательно следила, чтобы даже ненароком не коснуться Оттона. Он в свою очередь даже не осмеливался взглянуть на нее. Уши его пылали царственным пурпуром. Однако он еще смеялся некоторым шуткам и даже решился пару раз, пошутить сам.
Пир тянулся бесконечно. Вина лились рекой. "А здоровы пить эти германцы, - подумала Аспасия, - не хуже македонцев". Даже женщины не отставали. Она все время следила, чтобы кубок Феофано был полон, но чтобы воды в нем было больше, чем вина. Жаль, что она не может присмотреть и за Оттоном, но, наверное, его отец понимает всю ответственность момента и сделает это сам.
Она посмотрела в ту сторону и встретилась глазами с императором. Казалось, он не сразу узнал ее, но затем в глазах мелькнул смешливый огонек. Она едва заметно улыбнулась. Уголки его губ дрогнули в ответ. Он тоже видел комическую сторону беспокойства, неожиданно объединившего их. А еще говорят, что у него нет чувства юмора!
Но вот в его глазах исчезла усмешка. Ей даже стало на какой-то миг не по себе. На нее так давно не смотрели. В золотых соколиных глазах был интерес. Он смотрел на нее как на женщину, и женщину привлекательную.
Кто-то заговорил с ним, и он отвернулся. Она не знала, смотрел ли он на нее потом. Или сразу забыл. Она опять сосредоточилась на Феофано.
Новобрачных проводили в спальню весьма торжественно, но, пожалуй, слишком весело. Аспасия с удовольствием разогнала бы молодых шалопаев, которые с восхищением глазели на Феофано, едва прикрытую ночной рубашкой, и норовили сами уложить Оттона к ней в постель. Они бы толклись в спальне и дальше, но сам император приказал им выметаться тем же голосом, каким отдавал команды на поле боя.
Аспасия тоже медлила. Она все-таки беспокоилась, хотя здравый смысл говорил ей, что повода для беспокойства нет. Феофано умная девочка, а силы воли ей не занимать. Неужели она не справится со своим юным мужем и не заставит его почувствовать себя мужчиной? Такого не может быть. Но если она не испытает удовольствия, Аспасия будет огорчена.
Аспасия вышла из папского дворца. Наверное, так здесь бывало во времена папы Иоанна Октавиана: сплошное пьяное веселье. Дважды к ней лезли какие-то разгоряченные вином мужчины. Одного она урезонила словами, другому пришлось наподдать коленом в причинное место. Но он успел разорвать на ней платье. Утром она с этим разберется и потребует компенсации.
Хмурая, сердитая, но без всякого страха, она искала переулок, ведущий к монастырю. На полпути она задержалась. Теплый воздух разнежил ее. Светила полная луна, такая яркая, что хоть читай при ее свете, мириады звезд сияли над ней. Откуда-то доносилось пение. Слова не различались, но мелодия лилась сладостно, как пение соловья.
Она медленно провела рукой по груди. Ворот у платья был разорван, плечо обнажилось, и легкий ветерок ласкал его. Аспасия представила себе Оттона в полумраке спальни: худой, веснушчатый, но достаточно ладный и вполне мужчина.
Путь казался незнакомым, но луна вела ее. Она только раз сбилась с дороги, вернулась и нашла нужный поворот.
Бормотание фонтана в бассейне, и лунный свет, пляшущий в его струях. Языческий Пан играл на беззвучной свирели, и глаза его смеялись, как бы приветствуя ее. Она села у его козлиных ног и подняла лицо к звездам, прекрасно сознавая, что совершает сейчас чистое безумие. Это еще хорошо, если она подхватит обычную простуду, а то ведь бывают лихорадки, ночные демоны или, если Бог отвернется, даже вампиры.
Но ей было все равно. Она пожила достаточно и совсем неплохо. Был муж, которого она любила. Дитя, которое она вырастила, - пусть и не она его родила, - выдано замуж и короновано. И вот теперь она одна-одинешенька, в чужой стране, вдова, бездетная и бесплодная. Неважно, что произойдет с ней теперь.
Быть свободной… И проклятие, и спасение.
Она растянулась на траве, не заботясь, что роса намочит ее платье. Вытянув руки, она глубоко вдыхала запахи травы, росы и звездного света. Умом сознавая, что молодость покидает ее, она никак не хотела поверить в это телом.
Когда в лунном свете показалась чья-то тень, она не удивилась. Лишь перекрестилась на всякий случай. Тень, однако, превратилась в фигуру в блестящем плаще и белом тюрбане.
Тюрбан. Даже теперь она не шевельнулась. Не могла, хотя понимала, что с разорванным лифом и обнаженной грудью, даже если бы захотела, вряд ли выглядела бы более бесстыдно. А вдруг он не заметит ее здесь, в тени языческого Пана?
Он подошел вплотную.
- Есть более действенные способы покончить с собой, - проговорил он.
Луна и наваждение исчезли: луна скрылась за облаком, а ее безрассудство сменилось холодной ясностью. Аспасия села, придерживая рваное платье. Он склонился над ней. Его руки, сильные и теплые, поставили ее на ноги легко, как ребенка. Луна, осмелев, глядела на них из-под своего покрывала. Аспасия увидела, что его брови насупились, а глаза сверкнули.
- Почему ты всегда так мрачно на меня смотришь? - спросила она.
Он взял ее за подбородок, склонив к ней голову. Она качнулась, чуть не теряя сознания от счастья. Но на уме у него были совсем не поцелуи.
- Это не вино, - сказал он, - а что же?
- Лунный свет, - ответила она.
Он сейчас не насмехался над ней. И это было удивительно.
Платье опять соскользнуло с плеча. И она услышала его прерывистое дыхание. Он стремительно снял свой плащ и накинул на нее. Плащ был теплый, пах кардамоном.
- Кто это сделал? - Голос его прозвенел, как сталь.
И она поняла, что ни за что на свете не хотела бы оказаться на месте того, кто вызвал его гнев.
- Неважно, - отвечала она.
- Насилие нельзя оставлять безнаказанным, - медленно проговорил он.
- Естественно, - согласилась она. - Я бы и не простила, сделай он со мной хоть что-нибудь. Но, думаю, ему еще с неделю не захочется ничего эдакого. Я ударила его коленом. Не люблю, когда меня лапают.
Исмаил смотрел на нее с изумлением.
Она засмеялась, помимо воли. Лунный свет переполнял ее, а этот мужчина выглядел сейчас так забавно.
- Ты думаешь, я не могу постоять за себя? - спросила она.
- Нет. - Он снова стал самим собой, непреклонным и надменным. Он развернул ее, едва касаясь, в сторону монастыря. - Если госпожа позволит, я провожу ее до ворот.
- А если не позволит?
- Моя госпожа мне позволит, - сказал он.
Она умерила свой пыл и вдруг почувствовала, что ее льняные и шелковые одежды насквозь промокли от росы, а воздух полон демонов лихорадки. Даже луна завернулась от них в облако.
Аспасия разбиралась в знамениях лучше любого астролога. Она величественно подала ему руку.
- Проводи меня до ворот, - сказала она.