Какая всё-таки сволочь эта совесть – так и не давала Вовке спать все эти три часа, когда он ворочался в удобной и мягкой постели, вспоминая, кусая губы, что там, на морозе, сидит голодный и тощий щенок… Может, теперь удастся уснуть?
Уснуть удалось.
Утром он встал, когда за окном уже рассвело. Отец и мать мирно почивали на огромной гостевой кровати у себя в комнате, куда он только глянул, чуть приоткрыв резную дверь – Вовка понял, что и дядя Саня с тётей Аней, скорее всего, тоже ещё не встали. Ну и хорошо.
Он оделся, сошёл вниз по внутренней, шикарно-помпезной, в чугунном каслинском литье, лестнице. Тишина. Даже ящик отключился – умный, всё делает сам.
Ага, отлично. Со стола убрано, но вся немытая после вчерашнего посуда ещё в мойке…
Прислушиваясь, он подошёл, и стал аккуратно выбирать с тарелок недоеденные куски покрупней – брал всё: и кости, и картошку, и остатки салата…
Бастер уже выглядел повеселей. Даже повилял остатками заднего плавника. И, хотя теперь уж Вовка помнил о том, что его могли покусать, подошёл и высыпал из своего пакета пищу так же смело, как ночью – как, наверное, делал и дядя Саня.
Бастер стал есть. На него взглянул так же как вчера – раза три.
Отвернувшись и вытерев глаз – что-то попало! – Вовка ушёл в дом.
Застолье продолжилось только после двенадцати – к этому времени кое-как продрав глаза, проснулись, оделись и почистили зубы все домашние. Тётя Аня и мама снова накрыли на стол, дядя Саня принёс из кладовой ещё запасов Зубровки и "домашнего Скотча" – самогона. Его он предпочитал всему, когда не нужно было пускать пыль в глаза дорогими этикетками.
Разговор за столом долго не клеился. Потом кое-как двинулся вперёд – стоило завести речь о дороговизне и новых Налогах на Предпринимательскую деятельность. Правда, Вовка быстро потерял нить – потому что не слушал ни мужчин, ни женщин, предававшимся воспоминаниям об одноклассницах – кто сколько родил, в какие Лондоны-Бостоны пристроил детей на учёбу, и чей муж освободился, или сколько зарабатывает.
Поев, он вперился в телевизор, показывавший шоу-программу с песнями и танцами. Отвлечься его заставило окончание фразы дяди Сани:
– … укусил, понимаешь, гад такой прямо за голенище! Прокусил, конечно. Ну – мы сразу к машине, Анька довезла до районного госпиталя… Наложили одиннадцать швов… А кровищи – полный сапог!… Нет, теперь подхожу только в спецобуви – она из кевлара. Не прокусишь. А? Нет, отдать в Питомник не хочу – там же нужно оплачивать проживание и кормёжку два месяца, пока не пристроят… Ага. Варнаковы? Да, до сих пор завидуют, гады. Ну, я же не рассказываю про сапог…
Дальше речь пошла снова о делах – новой машине-внедорожнике, которую можно взять, если сдать в фирменном Центре старый, похожий по мнению Вовки на настоящий сухопутный линкор, "Тойота-лэндкруизер"…
Вот теперь Вовка понял, почему Бастер зачастую сидит голодный, и особой любовью у дяди и тёти не пользуется.
С другой стороны, чего ещё ждать от породы, специально выведенной для охраны тюрем, и бойцовских поединков?.. Которые теперь запрещены Законом.
Поскольку уехали домой только назавтра к вечеру, он исхитрился ещё разок отнести Бастеру пакет с едой – никто так ничего, к счастью, и не заметил. Да и тётя Аня вынесла щенку огромную чашку всяких объедков-очисток.
Так что уезжал Вовка, оглядываясь на сияющий наружными светодиодными гирляндами и светом панорамных окон дом, и неприметную будку рядом уже не с тоской, а лишь с огромным сожалением.
Пятнадцатого января Вовку разбудили странные звуки.
Кто-то бил и водил чем-то мягким по входной двери. Поскольку в глазок оказалось ничего не видно, он прошёл к спальне родителей. Постучал:
– Ма! Па! Там у нас с дверью… Что-то происходит!
Через пару минут, поскольку звуки не прекратились, па-таки встал, и, прихватив завсегда пристроенный у стальной двери (так, на всякий случай!) ледоруб, отпер замки и щеколду. Дверь медленно открылась.
Это Бастер толкался и тёрся об неё – тощим и ободранным боком.
Но – о Господи! – в каком он был виде!
Выдранное с корнем из хряща плавника кольцо оставило огромную и ещё кровоточащую рваную рану. На тощих рёбрах проступали следы от ударов – похоже, били чем-то твёрдым, вроде прутка арматуры – остались глубоко впечатанные в кожу следы "ёлочек" нарезки. Один глаз закрыт, и опух, и Вовка уж было решил, что он вытек. Но к счастью, там оказался просто огромный синяк – глаз поэтому и не открывался.
Вовка с отцом какое-то время просто ошарашено глядели на щенка.
Тот входить, или делать что-то ещё тоже не спешил – потупив длинную морду, словно обессилено, прилёг – прямо на кафель коридора. Здоровым глазом, однако, продолжал смотреть на них. И было в этом глазе что-то такое…
Вовка, зарыдав в голос, уткнулся в живот подошедшей матери, охватив её спину так, словно это его спасательный круг в бушующем океане. Затем задрал лицо:
– По… Пожалуйста, ну пожалуйста, ма! Можно, мы возьмём его?! Ну ма?!
Ма сглотнула. Отец, за всё это время не проронивший ни слова, и только обессиленно опустивший руку с ледорубом к полу, сказал:
– Решим позже. А пока пусть хотя бы войдёт. Всё-таки протопал двадцать три кэмэ. Не держать же нам дверь открытой всё утро. Да и соседи сейчас пойдут на работу.
Ма решилась:
– Да, пусть уж… Раз пришёл сюда. Аньке я позже позвоню.
Вовка едва успев выдохнуть: "Спасибо!", поспешил к щенку. Но как же его?.. Всё-таки, весит добрых двадцать кило!
Однако проблема решилась просто: оказалось достаточно позвать акулёнка:
– Бастер! Сюда! Ко мне! – существо кое-как поднялось и заковыляло за Вовкой, инстинктивно поведшего его на кухню.
Когда они со щенком скрылись за косяком двери, родители остались в коридоре. Вовка услышал приглушённые голоса:
– Я не могу позволить оставить его здесь!
– Я это прекрасно понимаю, дорогая. Да и не подходит бойцовская акула для содержания в трёхкомнатной. Завтра… Нет, сегодня вечером я отвезу его в Питомник. Если только ты… Не надумаешь сдать его обратно. "Дяде Сане". Для продолжения "Курса воспитания".
В голосе ма прозвучала горечь и досада:
– Ты… Но я всё равно должна сказать сестре!
– А она скажет мужу. Он заедет, заберёт. И всё продолжится. Пожалей Вовку – он и так всю дорогу оттуда грыз ногти и оглядывался.
– Я… Нет. Ну… Ладно, пока не буду звонить. Но если этот… Эта штука покусает ребёнка – ты за всё ответишь!
– Согласен.
Ел Бастер с трудом.
При осторожном изучении его немаленькой пасти оказалось, что чуть ли не треть зубов выбита. (Благо, они у акул отрастают быстро!) Отец приоткрыл пошире пасть акулёнка, развернув зияющими в челюстях ранами и торчащими там осколками зубов к ма. (Бастер и не подумал сопротивляться, или кусать обидчика, хоть и было видно, что ему очень больно.):
– Тебе хорошо видно?
Ма отвернулась. Взгляд опустился к полу, руки метнулись к груди. Потом Вовка услышал её сдавленный голос:
– Я не… буду звонить сестре. И если сама позвонит – тоже ничего не скажу. Но! – она снова подняла подозрительно блестящие глаза, – Отвези его в Питомник сегодня же!
– Хорошо. Отвезу. Однако если дядя Саня узнает…
– Я не скажу. Никогда. Но – только если и вы никогда…
– Я не заикнусь о том, что мы только что видали, ещё лет пятьсот!
Вовка, почуяв, что на него смотрят две пары глаз самых дорогих и близких ему людей, утёр слёзы рукавом, кинулся снова к матери, обнял:
– Я тоже… Никогда! Никому! Клянусь! Ма-а-а… – он задрал заплаканное лицо, – Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Только не надо его снова – к дяде Сане!..
Ма почему-то зарыдала, и прижала Вовку к себе ещё даже сильнее, чем он сам только что…
Отец, подойдя, обнял их вздрагивающие плечи:
– Ну, всё-всё… Успокойтесь. Днём позвоню, договорюсь. Вечером отвезу.
Бастер вёл себя на удивление тихо.
Не доставил им вообще никаких хлопот.
Когда Вовка вернулся после обеда из школы, он мирно спал в углу за холодильником, куда ма перетащила коврик из прихожей. Вовка спросил шёпотом:
– Как он тут? – ответ получил тоже шёпотом:
– Спит! Удивительно, но как вы ушли, даже не просыпался. Даже на двор не просился! – и, уже спокойней, – Ну, иди, мой руки. Будем обедать.
Всё время, пока обедали, и потом, пока Вовка делал уроки, а ма что-то набирала на компе, акуленыш спал. А к вечеру, когда вернулся с работы Па, проснулся.
Но продолжал лежать, словно удивлённо кося единственным пока рабочим глазом.
Па сказал:
– Поехали, я даже мотор не глушил.
Однако вот подняться на плавники у Бастера не получилось. Даже когда его позвал Вовка, он лишь приподнял тело с половичка, но так и не смог встать, только виновато пошевеливая стержнем заднего плавника.
– По-моему, придётся ему подлатать ласты-то… Похоже, переломы. – отец, сопя, поддел руки под полутораметровую тушу, и вынес моргающего Бастера за дверь. Вовка, снова рыдая в голос, кинулся одеваться.
В питомнике сделали рентген.
Дежурный хирург, молодой парень-практикант, кусал губы:
– Гипс я, конечно, наложу… Однако я должен подать Рапорт по инстанциям. Предупреждаю сразу: вы получите повестку в суд! За издевательства над животными есть статья!
Отец переглянулся с Вовкой. Вовка вдруг выпалил:
– Но это же – не наш щенок! Мы его… Нашли на дороге! За что же нас-то – в суд?!
– Хорошо, я проверю… – практикант, глянув ещё раз на татуировку на спинном ласте, прошёл за компьютер. Вовка и отец расположились у стены, на лежаке, обитом кожей и накрытом простынёй.
– Ага, есть. Регистрационный номер 317А – 67854. Продан такого-то… Зарегистрирован Колесниченко Александром Михайловичем, как сторожевой. Кличка – Бастер. Хм…
Уж не хотите ли вы сказать, что это его хозяин так?..
Отец полез во внутренний карман пиджака. Остановился. Посмотрел на Вовку:
– Владимир. Будь добр, подожди меня в коридоре.
Вовка посмотрел в глаза хирургу. Тот, не выдержав, отвёл взгляд. Вовка вышел.
В коридоре Вовка слонялся из конца в конец, рассматривая плакат, призывавший вовремя делать щенкам прививку от бешенства. Однако, прочтя, наверное, в десятый раз первую фразу, понял, что от неё в памяти так ничего и не отложилось.
Он прекратил читать, и сел на жёсткую скамью, грызя ноготь.
Отец появился только через минут пятнадцать. Вовке показал большой палец.
У Вовки прямо камень с души свалился. Хорошо, что его отец может убедить почти кого угодно почти в чём угодно…
Недаром же он известный адвокат.
В следующий раз Вовка увидел Бастера через месяц.
Леонид Петрович, к дежурству которого они специально и подъехали, быстро провёл их к стандартному вольеру в длинном ряду таких же:
– Вот. Гипс, швы и бинты мы уже сняли. Очень, кстати, терпеливый щенок. Даже не заскулил!.. Шутка. Ну, во всяком случае, не кусался, хотя это довольно больно – снимать швы и гипс.
Вовка, вцепившись в титановую сетку, сказал:
– Бастер!
Щенок (всё же правильней уже называть его акулой – два метра, и тридцать килограмм!) и так уже стоял у сетки – не иначе, учуял их от входа! Оба глаза только моргали, не давая вычислить, что же на самом деле происходит в душе щенка… Ну вот нет в них выражения того, что можно прочесть в глазах тех же собак! Но всё же…
Что-то там точно было! Такое, от чего щемило сердце, и руки сами тянулись – погладить, почесать выровнявшийся бочок с шершавой кожей!
– Можете войти. – сказал практикант, – Более терпеливого и спокойного пациента у меня ещё не было. А вас он, по-моему, помнит. Не обидит.
Через месяц Бастера забрал для постоянной работы Завод по разделке бройлерной птицы.
Отец, съездив туда через полгодика, вернулся, хитро ухмыляясь.
– Начальник охраны говорит, что более добросовестного поисковика у них ещё не было: за последний квартал число "несунов" снизилось на шестьдесят процентов!.. И пытаются что-то пронести только новички – ветераны уже в Бастера "поверили"!
Сам не зная от чего, но весь следующий день Вовка ходил, словно павлин – гордый и расфуфыренный.
А вот к дяде Сане "на шашлыки" он теперь не ездил под любым предлогом.
А мать и не особо настаивала.
Никаких компромиссов!
Рассказ.
Все имена, названия и события вымышлены. Любые совпадения являются случайными.
Гул набата застал Валда на обратном пути от Фермы.
Хорошо, что так! Потому что вокруг уже гораздо светлее: вязкая чернота неба, как всегда затянутого непроницаемой пеленой из туч и облаков, сменилась предрассветной серостью. Его привыкшие к сумраку глаза отлично все вокруг видели.
Так что откатив тележку с баком к стене ближайшего дома, он изо всех сил припустил к своей "позиции" на морской Стене – звонил большой набат, басовитый. Значит, кто-то нападает снова со стороны моря.
Бежать на эту точку стрельбы недалеко: он почти добрался до своей пекарни. Но дело, похоже, опять нешуточное – иначе набат не звенел бы столь частыми тревожными ударами, заставляя сердце биться так, словно оно собралось выскочить из груди, а тело опять затопила жаркая волна адреналина: больше всего, он чувствовал, горят уши!
И дело вовсе не в том, что он боялся!
Он в свои тринадцать лет уже ничего не боялся, поскольку пять раз участвовал в отражении набегов бобаров, и ещё два – джухамедов.
Дело – в том, что сейчас снова нужно будет отстреливаться.
Валд, как и все, стрелял, конечно, отлично: что из АК, что из лука. Даже ранил трёх из нападавших в предпоследнем набеге, когда атака шла со стороны суши.
А добила раненных уже группа Зачистки.
Начальник Гарнизона крепости, полковник Уле Толлефсен, прекрасно понимал, что столь жестокую и жёсткую работу лучше не доверять юношам. Потому что их ещё восприимчивые к чужим страданиям сердца пока не зачерствели до нужной степени, закалённые непрерывной и бескомпромиссной борьбой Общины за выживание. И суровая необходимость стискивать зубы, и приканчивать врагов-чужеземцев, пока не вошла в кровь, не стала привычкой.
Нет, Валд не боялся. Умом, рассудком, он всё понимал. Но…
Сердце всё равно стучало: Валд осознавал, что, несмотря на все вдолблённые с младенчества уроки и правила, ему всё равно не нравится "стрелять на поражение".
Убивать людей. Потому что как ни крути, нападающие – тоже люди. Хоть и враги.
Позади он слышал стук хлопающих дверей, топот по дощатому настилу улиц тяжелых сапог, изредка – отрывистые выкрики и команды. Но он не оглядывался – незачем. Все скоро будут на местах. Гарнизон крепости отлично знал, кому и что надо делать!
Но вот он и на месте. Ему удалось прибежать в оружейную комнату своей Башни даже раньше Хольма и Сондре Ульденов, его сослуживцев по пекарне, и соседей по позиции: те, видать, замешкались, пока отмывали руки от дрожжевой массы.
Аварийная лампочка уже горела. Валд выхватил из гнезда стойки свой АК, пробежал чуть дальше, схватил лук с колчаном. Порядок! Теперь – на Стену!
Деревянную лестницу в Башне форта удалось одолеть за десять секунд – он чуть задохнулся, но не позволил себе ни останавливаться, ни оглядываться, пока не добежал по парапету до восемьдесят первой бойницы: своей стрелковой "точки". И только когда сбросил у ног колчан и прислонил к шершавой каменной стене лук, позволил себе осторожно высунуться наружу, судорожно вцепившись в направленный в море автомат, и слушая, как остальные гулко топают и переругиваются, пробегая по стене, и занимая позиции справа и слева от него.
Так. Вон оно как. Опять эсминец.
Это говорило сразу о трёх вещах: во-первых, большой локатор Лонгйяра засёк судно пришельцев ещё ночью. И только когда корабль приблизился, явно направляясь к порту, командование выслало катер с группой переговорщиков.
Во-вторых, предупреждение, сделанное с катера – вон он, улепётывает от корабля пришельцев на всех трёх моторах под защиту мола! – экипажу эсминца, не вразумило незваных гостей. Кем бы они ни были. А в-третьих, сейчас начнёт стрелять первое орудие.
"Бан-н-нг-з-з-з-ш!.."
Траектории полёта снаряда, выпущенного из восьмидесятивосьмимиллиметровой зенитной пушки он не видел. (А ещё бы! Скорость стального многокилограммового бронебойного в три раза превышает звуковую!) Зато видел, какую отличную дыру снаряд проделал в носу эсминца точно на уровне ватерлинии.
Молодец Йонас Холес! Не зря столько тренировался на болванках…
Капитана врагов прямое попадание не вразумило: он только развернул свою посудину так, чтобы оказаться в самой выгодной позиции к пушке первого Форта – носом.
Ну и дурак.
Потому что тут же выстрелило орудие второго Форта – там стоит настоящая полевая гаубица-стодвадцатьпятка: уж дыра от фугасного, выпущенного матёрым канониром Стефеном Сьодбергом, превышает площадью добрый квадратный метр. И вода внутрь, наверное, хлещет фонтаном!
Только теперь, когда кто-то, наверное, доложил о полученной пробоине, капитан эсминца поспешил выкинуть белый флаг, и дать задний ход – разворачиваться бортом к крепости точно побоялся. Потому что делегация катера наверняка предупредила как всегда: "подойдёте ближе – будете пущены на дно!"
Отвечать на их выстрелы орудия корабля точно не собирались – даже не видно суеты расчёта вокруг них. Похоже, экипаж эсминца уже встречался с пиратами, и снаряды, наверное, закончились. А стрелять по их крепости из пулеметов – бессмысленно.
Валд втянул поглубже в лёгкие ветер с моря: пахло солью, тиной, и… осенью.
Он сплюнул вниз: понял, что сегодня стрелять, похоже, опять не придётся. Отодвинулся от бойницы, на которую, сам не заметил, как навалился всей грудью. Отряхнул куртку. Посмотрел направо: "Привет, Хольм!". Налево: "Привет, Сондре!"
Услышал разочарованное: "Привет Валд!": он знал, что пятнадцатилетнего Хольма хлебом не корми, только дай пострелять во что-нибудь – будь то киты, котики… или люди. А Сондре, ровесник Валда, не хочет ни в чём отставать от старшего брата.
Сволочи.
Если Валд в самом начале стрелял, стараясь целиться в ноги, то братья Ульдены стреляли сразу в грудь. Только позже Валд понял, что не убивая врагов сразу, он только обрекает тех на ненужные страдания от боли: раненных бойцы группы зачистки всё равно добьют! У жителей города-крепости просто нет ни медикаментов, ни возможностей…
А главное – желания.
Лечить врагов.
Так что он дал себе обещание в следующий раз – сразу убивать.
Но, похоже, "следующего раза" он дождётся нескоро: за последние три года нападения случаются всё реже. Это – первое за два месяца. Да и лето кончилось: скоро океан снова скуют льды, регулярно перекрывающие пролив между Шпицбергеном и континентом. А желающих напасть зимой он что-то не упомнит.
Да и кому охота высовывать нос из тёплого жилья в сорокаградусный мороз…