Отец бы подумал, что она монстр, раз встает на сторону того, кто оставляет бедную таксу на улице в плохую погоду. Может быть, папа даже забрал бы Франкентаксу к себе домой. Но больше всего папе не понравилось бы то, что она выбрасывает его вещи, транжирит наши деньги, при этом делая вид, что все идеально.
До сих пор не понимаю, как он вообще мог в нее влюбиться.
– Да еще и работаешь с девчонкой с зелеными волосами и кучей пирсинга! Она наверняка плохо на тебя влияет.
Я наконец поднимаю глаза, испугавшись, что она заставит меня бросить работу.
– Мне нравится моя работа.
Но она непринужденно продолжает.
– Я предупреждала Робина, что, когда ты вырастешь, с тобой будет уйма проблем. Наверное, этого было не избежать.
У меня начинают трястись руки.
– Я ходила на работу! Я ответственная!
– Не спорь со мной.
– Ты обращаешься со мной как с преступницей.
Она удивленно смотрит на меня. Очень спокойно говорит, показывая на лестницу:
– Иди, мой свой чердак. Пока не слишком поздно.
Вот и отлично.
Я выхожу из кухни, поднимаюсь по лестнице, натягиваю респиратор, проходя мимо спальни близняшек. Вдруг из их стереосистемы раздается жутко громкая песня. Это заставляет меня остановиться и вернуться. Сквозь щель в двери я вижу Хлою и Калли посреди комнаты, лицом к своему "маку". Они ждут, когда песня заиграет сначала. Я таращусь, разинув рот. Хлоя начинает беззвучно петь, держа расческу наподобие микрофона. Ее подбородок сжат какой-то странной розовой штуковиной, рот едва шевелится, но она виляет бедрами и вертит головой.
Близняшки помешаны на корейских продуктах красоты.
Калли в ярко-малиновой маске для лица, больше похожая на лучадора, чем на бьюти-влогера, подает сестре какие-то знаки. На середине песни Калли наконец краем глаза замечает меня и застывает посреди движения. Хлоя врезается в нее, обе валятся на пол.
– Какого черта ты творишь? – рявкает Хлоя. Точнее, пытается. На деле получается какая-то мешанина слов из-за неподвижной челюсти. – Растяпа!
Калли быстро отворачивается от двери, но слишком поздно. Ой-ой-ой.
Хлоя пытается понять, что ее отвлекло, бледнеет, завидев меня, и бросается к компьютеру, ставя видео на паузу.
– Совсем чокнутая? Никакого уважения к личному пространству! – кричит она, бросаясь ко мне.
– Дверь была открыта, – возражаю я. – Услышала "Спайс Герлз". Вы репетировали?
Она хмурится.
– Когда у нас будет новый дом, я попрошу маму поселить тебя под лестницей.
Я закатываю глаза.
– Да как хочешь.
И направляюсь к своей комнате. Потом вдруг останавливаюсь. До меня наконец доходит смысл ее слов. Я возвращаюсь.
– Что ты сказала?
Она скрещивает руки на груди и прислоняется к дверному косяку.
– Видимо, мама тебе ничего не рассказала.
Позади нее Калли снимает с себя маску и морщится.
– Хлоя, оставь ее в покое.
– Ну нет, кто-то же должен ей рассказать.
– Рассказать что?
Она наклоняется ко мне, выглядывая из комнаты. Близняшки высокие и длинноногие, поэтому, когда Хлоя хочет казаться выше, становится похожа на Око Саурона.
– Почему, как ты думаешь, мама попросила тебя почистить чердак, а?
– Там грязно, – ничего не понимая, отвечаю я. – К нему лет семь не прикасались.
– Да потому что она продает дом, гений ты мой.
Я широко раскрываю глаза. Перевожу взгляд на Калли, которая никогда не лжет. Калли немного другая. Не в силах посмотреть мне в глаза, она сдирает маску, удаляя с лица мельчайшие волоски.
– Ну вот ты и знаешь, – усмехается Хлоя.
Дом моих родителей? Этот дом? Я пячусь. Хлоя лжет. Это не может быть правдой.
Я резко разворачиваюсь и бегу на кухню. Стены плывут передо мной. Кэтрин отрывает взгляд от купонов.
– Ты продаешь его? – Я сдираю респиратор, пытаюсь сделать вдох, но безуспешно. – Ты… ты правда продаешь дом?
Мачеха качает головой, словно не имеет ни малейшего понятия, о чем я говорю. Какое-то мгновение мне кажется, что это хороший знак. Она же не может сделать что-то настолько ужасное. Но потом она говорит:
– Это для твоего же блага. Ты поймешь.
У меня сжимается горло, я не могу ничего сказать. Она продолжает:
– Он слишком большой и ветхий. Когда близняшки уедут в колледж, что мы будем с ним делать? Я думаю, лучше всего его продать.
– Когда ты его продаешь?
Она терпеливо и с жалостью смотрит на меня.
– Милая, ведь поэтому я и попросила тебя почистить чердак. Он уже выставлен на продажу.
Я прислоняюсь к дверному косяку, чтобы не упасть. Комната сжимается вокруг меня, вращается, тает, будто вселенная снова меняется. Так же было, когда умер папа. Двери захлопнулись, оказались заперты. Дороги пропали. Из мира исчезли все "если", как пыль на ветру.
Я делаю шаг назад. Потом еще один. Кэтрин терпеливо смотрит на меня.
– Даниэлль, всем нам нужно чем-то жертвовать. Борьба закаляет характер, в конце концов.
Я мигаю сквозь слезы, поворачиваюсь к лестнице и поднимаюсь на второй этаж. Не буду заниматься чердаком сегодня. Чердак подождет. Семь лет ждал. Может подождать, пока мы уедем.
По дороге в комнату я прохожу мимо Хлои.
– Я же тебе говорила.
Я оборачиваюсь и, прищурившись, смотрю на нее. Она сняла дурацкий корректор подбородка, но я вижу отпечаток на лице.
– Знаешь, у тебя подбородок стал тоньше.
– Правда? – Ее глаза светлеют.
– Нет.
Я закрываю дверь в мою комнату. Запираю ее.
Ну и что теперь делать? Куда я поеду? Это же мой дом. Этот дом, эти стены. Я тру нос, не желая плакать, сажусь перед стареньким стационарным компьютером. Комната у меня крошечная, в нее влезают только кровать и письменный стол. Близняшки сюда не заходят, а Кэтрин не выносит маленьких пространств. Строго говоря, это единственное место во вселенной, которое принадлежит только мне.
Но даже оно скоро перестанет быть моим.
Я вожу мышкой, пока компьютер не оживает, достаю конфетку Hershey’s Kiss из заначки на дне ящика. Под конфетами спрятаны деньги, которые я копила с прошлого лета, когда работала в загородном клубе. 721 доллар. Это единственное надежное место, куда не заглянут ни близняшки, ни Кэтрин. Я на мгновение представляю, как сажусь на первый же "Грейхаунд" и уезжаю отсюда с Франко на поводке. Интересно, в автобусах "Грейхаунд" можно перевозить собак? Собственно, они называются породой собаки, так что почему бы и нет? Я начинаю гуглить и тут замечаю, что у меня на почте куча уведомлений. Все из блога.
Отлично. Опять спам. А мне казалось, хуже уже не будет. Захожу в блог, готовясь все удалять. Проходит некоторое время, прежде чем я понимаю: что-то не так. Комментарии к моему последнему посту – не спам. Это пост о Дэриене Фримене в роли Карминдора.
Никто никогда не комментировал мой блог. Никто даже не знал, что он существует.
А теперь здесь больше двух сотен комментариев.
Я достаю еще одну конфетку и открываю пост, опасливо листая комментарии.
Хотя бы его не сделали белым.
Но актер он фиговый.
Я проверяю количество просмотров и чуть не давлюсь шоколадкой. Больше сотни тысяч. Ссылка на пост на всех новостных сайтах. Настоящих новостных сайтах.
"Фанаты недвусмысленно отреагировали на объявление нового актерского состава "Звездной россыпи"" – гласит один из заголовков.
"Фантастика или беда для фанатов?" – вопрошает другой. И все они цитируют мой блог. Что происходит? "Это сон, Элль", – говорю я себе. Проверяю количество подписчиков. На данный момент – десять тысяч. А что с другими постами? Двадцать семь тысяч. Тринадцать тысяч. И уйма комментариев.
""Морская гавань" хуже всего!"
"Не могу ПОВЕРИТЬ, что его пустят на "ЭКон"!"
"Стрелки явно не обрадуются Фримену на своем конвенте!"
"Не позволю ему подписать НИЧЕГО из моего мерча! НИ ЗА ЧТО".
У меня екает в груди. Мои родители познакомились двадцать с чем-то лет назад в очереди за автографом. По рассказам папы, мама подошла к нему, пока они стояли в очереди, чтобы встретиться с актерами Дэвидом Сингхом и Эллен Норт, Карлом Томпсоном и Кики Санчес – первоначальными Карминдором, Амарой, Юци и КЛЕ-о. Потом мама улыбнулась папе и сказала: "Я слышала, в это время года на обсервационной палубе очень хорошо". И все.
Вместе их было не остановить. Папа не знал, как гладить штаны, не то что шить костюмы для косплея, зато мама была профессионалом. В определенных кругах ее знали как королеву косплея. На годовщину она подарила ему униформу Принца Федерации, он в ней выглядел волшебно, тогда у него еще были волосы. Он всегда говорил, что слыл аппетитным. Я смеялась, но на всех фотографиях, которые Кэтрин выбросила, он действительно очень красивый. В стиле 1980-х. Немного как Мартин Макфлай.
В мире "Звездной россыпи" мама и папа по праву стали знаменитостями, а прославиться среди фанатов до появления интернета было не так уж просто. Потом папа основал "ЭкселсиКон".
Листаю дальше. Еще комментарии. Однако меня захлестывают эмоции, не могу больше читать. Я отхожу от компьютера, переодеваюсь в пижаму и бросаюсь лицом на кровать. Это просто не может быть правдой. У моего блога столько просмотров. Это наверняка чья-то шутка. Да, точно, кто-то пошутил. Но друзья Хлои не очень умны, а больше никому это не нужно.
В чердачном окне вспыхивает молния. Сквозь влажное дерево я чувствую дождь в воздухе. Папа обожал грозы, сидел со мной на крыльце, и мы вместе на них смотрели.
– Это борются звезды, Звездочка моя.
Звездочка. Так он называл меня. Как в стишке: "Звездочка в небе ярко горит, вечером спать мне ложиться велит".
Сколько раз мы вместе смотрели из этих окон? Я утыкаюсь лицом в подушку, чтобы больше не видеть неба. Без этого дома мне незачем оставаться здесь. Кэтрин не хочет, чтобы я здесь жила, близняшки тоже рады от меня избавиться. А мне больше некуда идти. Мне нужен "Просперо", который прилетит и унесет меня отсюда.
Мне нужен билет в другую вселенную.
Снаружи гром медленно пересекает океан, съедая на своем пути все звезды.
Дэриен
Матрас в отеле слишком мягкий. Они всегда очень мягкие. Мне иногда снится, что я в них тону. Трудно представить кошмар хуже. Разве что падение. Но кошмаров, в которых я падаю, не случалось с тех пор, как в кульминационной серии первого сезона "Морской гавани" один трюк не удался. Страховка порвалась, и я упал с двадцати футов. На поролон, но все же. На две секунды я позабыл, что это замаскированный поролон, а не цемент.
Как я буду сниматься в "Звездной россыпи" и передвигаться на страховке в открытом космосе, если до сих пор не могу без дрожи вспомнить это падение с двадцати футов? Хуже всего, если тот мужик в столовой прав.
Я снова взбиваю подушку и переворачиваюсь на спину, пытаясь о нем забыть. На потолке ни пятнышка. Отличительное свойство дорогих отелей. Я еще помню то время, когда Марк селил меня не в пятизвездочных отелях, а я только проходил кастинг для сериала "Морская гавань". Он привез меня на кастинг в Санта-Барбару и забронировал ветхий "Мотель 6", где по потолку ползали тараканы.
Все без толку. Не могу уснуть. Сажусь, почесывая живот там, где аэромакияж вызвал раздражение на коже, иду к мини-холодильнику. Низкокалорийное пиво, бутылки воды. Я не хочу пива, хотя уверен, что все восемнадцатилетние парни меня сейчас не поймут, и вода тут какая-то странная, с добавлением электролитов.
На самом деле я хочу "фанту". Это единственный пунктик, на какой бы диете я ни сидел. Где-нибудь здесь должен быть автомат с напитками. К тому же пройтись по коридору куда лучше, чем сидеть взаперти.
Я продеваю голову в ворот толстовки в тот момент, когда дверной замок щелкает и мигает зеленым. Входит Марк после встречи с каким-то агентом, или продюсером, или кем-то там еще.
– Эй, тебя стучаться не учили? – недовольно ворчу я, натягивая толстовку.
– Учили.
Он достает из холодильника безвкусное пиво и открывает его.
– Как тебе номер?
– Я собирался купить "фанту".
– Позови горничную. – Он достает меню из-за телефона на столе в гостиной зоне. Да, в моей комнате есть гостиная зона.
– Что ты хочешь? Я сейчас закажу.
– Неважно. Просто возьму бутылку воды. – Я достаю бутылку из холодильника. Вода с электролитами настолько же безвкусна, как пуста моя душа. – А чего хочешь ты?
– А что, папа не может провести немного времени со своим сыном?
Я смотрю на него.
– Ну ладно.
Он делает еще глоток, ставит пиво на кофейный столик. Садится в пухлое бархатное кресло. Я сажусь напротив. Мы похожи, от коричневой кожи до черных волос. Но у меня нос матери, а характер, видимо, достался от ее отца. По крайней мере, так говорит Марк. Они расстались давно, до эры "Морской гавани". Мама вернулась к своей семье в Лондон. Я ее не виню. Если так тяжело быть сыном Марка, могу себе представить, каково быть его женой. Сейчас она занимается благотворительностью в Индии вместе с новым мужем. Или снимается для итальянских журналов, или еще что-то в этом роде. Раньше она приглашала меня на семейные праздники, чтобы я встретился с ее родней. Один раз я поехал, но, поскольку вырос с папой, не знал, как обращаться к бабушке с дедушкой, не знал этикета за столом, например, того, что нужно пользоваться правой рукой, никогда не наливать себе напиток самостоятельно, есть только после того, как поест старший за столом. Все там были очень открыты и дружелюбны, но я чувствовал себя дураком, не в своей тарелке, лишним кусочком мозаики.
После того неудачного визита я перестал к ним ездить, а через некоторое время и мама перестала приглашать меня, сына голливудского выскочки, извините, менеджера. Так что теперь остались только мы с Марком, объединенные лейблом Фримен.
– Итак, давай договоримся. Твой отпуск переносится на выходные после окончания съемок.
– Тоже мне, удивил, – говорю я и в страхе ожидаю продолжения.
Хочу, чтобы он сам заговорил об "ЭкселсиКоне". Уверен, он его еще не упоминал. Сегодня утром, когда мне пришлось звонить, точнее, писать, этому незнакомцу, я чувствовал себя унизительно, не смог связаться с человеком с конвента, да еще едва не раскрыл себя. Конечно, это была одна из худших моих идей.
– У нас в последний момент нарисовалось одно мероприятие. Фотосессия для Entertainment Today. Сегодня реклама автомобилей, при условии, конечно, что эти клоуны из BMW USA не поскупятся. Ну, и еще участие в… Словом, ты знаешь. Там. – Он неопределенно вращает рукой.
– На конвенте, – коротко поясняю я.
– Именно, – он щелкает языком. – Послушай, "Доброе утро, Америка" испортили сюрприз, но…
– Испортили сюрприз? Я не дурак, Марк, и знаю, ты не говорил заранее, чтобы они загнали меня в угол, потому у меня не было выбора, кроме как подтвердить собственное присутствие перед камерой!
Он вздыхает.
– Послушай, парень. Тебе же нравились конвенты, разве нет? Ты все время ездил с этим твоим приятелем. Билли или Бакки.
– Брайан.
– Ну да, с ним. В последнее время ты не был ни на одном. Я подумал, вот оно! Пусть сделает что-то, что ему действительно нравится.
Я слегка тру переносицу.
– Марк, ты же знаешь, я не…
– Да, да, не ездишь на конвенты. Помню.
– Ты меня что, дразнишь?
– Знаешь что, в конце лета прекрасный момент напомнить всем, что ты в "Звездной россыпи". Ты только что вернешься со съемок в отличной форме! А выйти туда и встретиться с фанатами – чудесный рекламный ход.
– С фанатами. Такими, как этот блогер. Которые готовы отвесить мне пощечину за то, что позорю славное имя Карминдора.
– Ну же, тебе полезно иногда вылезти и поделать что-то обычное, – он пытается меня образумить. – Все, что нужно, – появиться там.
– Нет.
– …и поприветствовать…
– Нет.
– …счастливчика, победителя конкурса, и появиться на их фанатской танцевальной вечеринке потом…
Я вскакиваю.
– Сколько раз повторять? Нет.
– Жалко расстраивать тебя, малыш, но ты согласился сделать это в прямом эфире. Если теперь откажешься, это будет нехорошо. Словно ты вспыльчивый. Дива. – Он понижает голос. – С тобой невозможно иметь дело.
– Да мне плевать.
Он странно на меня смотрит.
– Что на тебя нашло? Ты же знаешь, как все это важно для твоей репутации. – Он смягчается. – И ты любишь конвенты.
– Любил. В прошедшем времени. А еще я любил сам принимать решения, но это мне, наверное, не сделает хорошую рекламу?
Я резко разворачиваюсь, хватаю ключ-карту от комнаты и засовываю ее в задний карман.
– Ты куда?
– За "Фантой". – Вылетаю, пинком открывая дверь.
– Не забудь про диету.
Я захлопываю дверь.
В коридоре тихо, он белый и безжизненный, как во всех современных отелях. Очень напоминает съемочный павильон "Морской гавани", белоснежные стены с галогеновым освещением. Пустой. Только павильон был не настоящий, и я всегда мог отодвинуть стенку из фанеры и увидеть технарей. Здесь же никуда не деться.
На моем этаже нет автомата, поэтому я спускаюсь сначала на десятый этаж, потом на девятый. И на восьмом я не встретил ни автомата, ни людей. Впрочем, сейчас чем меньше людей, тем лучше.
На площадке седьмого этажа до меня доносятся голоса, они становятся громче, и я вжимаюсь в стену, продвигаясь к лестнице. Опускаюсь на нижнюю ступеньку и жду, пока они уйдут.
Может быть, это обычные люди. Может быть, они меня не узнают. А может быть, у меня начинается паранойя. Короче говоря, есть несколько типов людей. Например, такие как отец, кто хочет преумножить твою славу и помочь подняться на вершину. А есть такие как Брайан, кто фотографирует тебя, когда их приглашаешь на съемки, а потом продает кадры сайту TMZ. От этого особенно больно, больнее, чем после падения на яхте. Что бы там ни говорила статья "Дэриен Фримен в свободном полете", я не был ни пьян, ни обколот, ни обо что не споткнулся. И это было не нарочно на публику.
И да, у меня есть шрам, это доказывающий.
Я нетерпеливо прячу лицо в ладони. Я всего лишь хотел апельсиновую газировку. Одну баночку. Сегодня выдался тяжелый день, и я это заслужил.
Правда, заслужил.
Я поднимаюсь, натягиваю капюшон на лицо, открываю дверь в коридор и врезаюсь в одного из парней, бредущих по коридору. Их трое и одна девчонка. Моего возраста, может, на год или два моложе. Судя по сандалиям и рюкзакам, туристы.
– Извините, – бормочу я и низко опускаю голову, проходя мимо.
"Только бы меня не узнали, пожалуйста, только бы не узнали", – молю я. Сейчас, когда у каждого в кармане камера на невесть сколько мегапикселей, даже официальные папарацци не нужны. И почему мне нельзя было жить в период проводных телефонов? Телефоны. Рука ныряет в карман, но там пусто. Я поворачиваюсь. Туристы все еще там.
– Эй, парень, – окликает меня один из них.
Я разворачиваюсь, иду в противоположном направлении, ускоряюсь.
– Да подожди ты, – кричит девочка с легким акцентом. Не то французским, не то канадским. Конечно, девчонка меня узнает. Я слышу, как она бежит за мной следом по коридору.