Каждая из нас и дедушка были просто счастливы получить твое письмо: прежде всего, мы узнали, что ты пребываешь в добром здравии, а затем - что ты всегда любишь нас, как мы любим тебя. Кстати, это уже второе письмо, что мы получили от тебя; но, поскольку в доме никто не умеет писать, кроме меня, а я, как видишь, умею это делать совсем плохо, мы не решились ответить на первое твое письмо. Сегодня же, так как ты мог бы подумать, что мы тебе не отвечаем из-за равнодушия, я - плохо ли, хорошо ли - пишу, чтобы сказать тебе, дорогой Консьянс, и повторить, что мы любим тебя от всего сердца…"
Разволновавшись, Мариетта остановилась.
- Ну, что, неплохо? - спросила она.
- Да! Да! Да! - подтвердили все хором.
Маленький Пьер даже захлопал в ладоши - так все это ему понравилось.
- Тогда, - сказала приободренная Мариетта, - я продолжаю:
"Ты прав, дорогой Консьянс, догадываясь о том, что мы очень страдали и много плакали. Но, так как ты призываешь нас довериться Господу Богу, мы постараемся думать теперь только о благословенном дне твоего возвращения.
Как ты и предполагал, Бастьен вчера уехал, и наверняка в Шалон. Если бы мы знали, что ты был в этом городе, мы бы поручили ему передать тебе письмо или хотя бы наши дружеские приветы; но мы не знали этого города, не знали даже его названия. Впрочем, смог ли бы Бастьен разыскать тебя среди такого множества людей?!
Ты видел императора Наполеона и говоришь, что он такой же, как все. Наши добрые матери не могут поверить, что он похож на человека, он, кто отнимает детей у матерей, братьев - у сестер, мужей - у жен; они думают, что император скорее похож на мерзкого демона у ног святого Михаила на иконе, что висит в левом приделе церкви в Виллер-Котре.
Я довольна, что ты не пошел к Богоматери Льесской без меня; мне теперь кажется, что Пресвятую Деву нам следовало бы навестить только вдвоем, и мы к ней отправимся сразу же после твоего благополучного возвращения.
Ты пишешь, что хотел пойти туда и молить Пресвятую Деву о том, чтобы я любила тебя всегда; так вот, поверь, этого не нужно, дорогой мой Консьянс, и без этого я буду любить тебя всегда…"
Мариетта еще раз остановилась, не осмеливаясь поднять глаза: она сочла слишком смелым только что ею написанное.
Так как никто не умел читать, она могла бы пропустить эти строки, но чистосердечная девушка не была способна на такой обман.
Впрочем, все обитатели обеих хижин так любили Консьянса, что никого не удивило обещание Мариетты не разлюбить его.
Поэтому все захлопали в ладоши, одобряя вторую часть письма, точно так же как одобряли его первую часть. Мариетта продолжала читать:
"Как ты сам понимаешь, концовка твоего письма очень нас встревожила, ведь ты сообщаешь нам, что тебя посылают в бой. Знаешь, идя к бакалейщику, чтобы купить перо, чернила и бумагу, я думала об этом и, встретив по дороге дьякона, попросила его отслужить завтра мессу, но ни матушке Мадлен, ни матушке Мари ничего об этом не сказала…"
- Милая Мариетта! - воскликнули тут обе матери, простирая к девушке руки.
- О Господи, - опомнилась Мариетта, - хорошо же я храню тайны!
- Не беда, ты сделала то, что собиралась сделать я, - успокоила ее Мадден.
- И я тоже, - добавила г-жа Мари.
Мариетта стала читать дальше:
"Но мы надеемся, что ты о себе позаботишься. Впрочем, Бастьен нам сказал, что солдаты обоза подвергаются не такой большой опасности, как гренадеры или гусары, которые обычно обеспечивали все наши победы, а потому, добавил он, в армии солдат обоза уважают куда меньше, чем гренадеров, а особенно гусаров. Но для нас все это безразлично, дорогой мой Консьянс, лишь бы ты вернулся здоровым и невредимым.
Вот о чем от всей души мы молимся, говоря тебе "Прощай", а вернее, "До свидания".
От имени дедушки, матушки Мадлен, матушки Мари и маленького Пьера
любящая тебя твоя Мариетта".
- Боже мой! Боже мой! - изумилась г-жа Мари, обливаясь слезами. - И откуда у тебя берутся такие слова?
- Я-то прекрасно знаю, откуда! - откликнулась Мадлен, приложив ладонь к сердцу.
- Подождите, - сказала Мариетта, - тут есть еще десять - пятнадцать строк.
- Читай! - попросили ее все.
"Бернар чувствует себя хорошо; он поднимает голову и виляет хвостом всякий раз, когда произносят твое имя, а это доказывает одно: он понимает, что говорят о тебе.
Пьерро и Тардиф, похоже, очень удивляются, не видя тебя; теперь им не с кем разговаривать: один ревет, другой мычит порой так жалобно, что просто сердце разрывается.
Черная корова произвела на свет пятнистого теленка; бедную скотинку продали за тридцать франков мяснику из Виллер-Котре. По этой причине мне пришлось довольствоваться только двумя третями нашего обычного дохода от продажи молока; но те, кому я не доставляла наше молоко в течение этих полутора месяцев, обещают покупать его вновь у нас, как только корова начнет его давать, потому что, по их словам, у нас молоко лучше, чем у других.
Завтра я отправлюсь в Виллер-Котре и отнесу это письмо на почту.
Еще раз до свидания, дорогой Консьянс! Да хранит тебя Бог!"
- Аминь! - в один голос произнесли папаша Каде, Мадлен, г-жа Мари и маленький Пьер.
XX
НАШЕСТВИЕ
В то время как Консьянса догоняло да так и не могло догнать письмо Мариетты, отправленное с почты Виллер-Котре на следующий день после того, как оно было написано, Наполеон на рассвете прибыл в Витри-ле-Франсе, завязал бой на местности между этим городом и Сен-Дизье, стал гнать врага перед собой на протяжении трех льё и к десяти утра вступил в Сен-Дизье, за два дня до того оккупированный неприятелем.
Как же велико было удивление жителей городка! Три дня подряд они слышали, как русские без конца твердили по-французски, что Наполеону конец, что через неделю союзные армии станут лагерем под стенами Парижа, что Франция будет разделена точно так же, как Англия во время саксонских и нормандских завоеваний, и вот совершенно неожиданно, когда враг непонятно почему ударился в бегство, они видят человека в облаках дыма, разрываемых артиллерийскими залпами и ружейной стрельбой, спокойного, недвижимого на своем белом коне, подобного мертвому Сиду, преследовавшему перепуганных мавров, видят человека, как они думали, уже или плененного, или побежденного, или убитого, и человек этот говорит им своим голосом, ровный тон которого не могли изменить никакие волнения:
- Будьте спокойны, я с вами, дети мои!
С этой минуты среди измученных жителей Сен-Дизье, которых топтали конские копыта и которые, словно стадо, бежали перед казацкими пиками, зазвучали не только крики радости, но и крики воодушевления.
С этой минуты Консьянса (он шел вслед за спасителем, явившимся, увы, подобно лже-Христу), несмотря на его здравомыслие, также как других, охватил горячий восторг, вынуждавший даже врагов этого полководца склоняться перед ним.
Именно между Витри-ле-Франсе и Сен-Дизье Консьянс впервые услышал свист ядер и пуль; под этим первым ураганом железа он осенил себя крестным знамением и прошептал молитву, чем весьма развеселил своего товарища, сидевшего верхом на одном из коней упряжки. Но как раз в ту минуту, когда он хохотал, ядро разорвало его пополам, и другой солдат, видевший лишь, как упал его однополчанин, занял его место, и у него уже не было ни малейшего желания смеяться.
А Консьянс произнес только:
- Господи, Боже мой, прими его душу!
Однако вскоре случаи, подобные тому, что приобщил юношу к жизни на войне, стали повторяться так часто и в таком множестве, что у Консьянса не хватало и минуты на короткую молитву, так что ему только и оставалось смотреть, как падают убитые и раненые, и ему даже в голову не приходила мысль о возможности собственной гибели, в таком оцепенении он пребывал.
Но если сначала он не чувствовал страха вследствие этого оцепенения, то вскоре от страха его избавило мужество, а вернее - упование на Бога.
В этот период Наполеон целые дни находился в центре сражений, получая сведения прямо с мест боев, сведения более ценные, чем те, какие могли приходить ему в Шалон.
Тот неприятельский корпус, с которым столкнулся император, входил в прусскую армию под командованием Блюхера. Шедший впереди прусского русский корпус, находясь в то время, должно быть, около Бриена, двигался теперь к Труа на помощь австрийцам.
Наполеон начинает терять веру в свою удачу и сомневаться в своем гении. Он вверяется судьбе.
Бриен! Это название ласкает его слух! Это здесь протекла его безвестная юность, это здесь прошли первые годы его учебы. Там, где орленок начал свой полет, падает постаревший орел. После стольких превратностей судьба должна предоставить ему возможность отыграться. Бриен станет его первой победой в кампании 1814 года.
Наполеон отдает приказ двигаться к Бриену через лес Монтье-ан-Дер.
Есть надежда застигнуть неприятеля в Бриене врасплох.
К несчастью, офицера, посланного Наполеоном к Мортье передать приказ выступить ему навстречу, схватили пруссаки и наполеоновские депеши позволили Блюхеру узнать о появлении императора.
Неприятель, которого надеются застигнуть врасплох, поворачивает оружие и ждет нас. Бои длятся два дня. В первый день на поле битвы полегло по три тысячи солдат с каждой стороны. На другой день Наполеон вынужден отступить, оставив на равнине в местах своей юности четыре тысячи убитых, и там, обманутый судьбой, также как он был обманут своей удачей и гением, он вынужден отдать врагу три тысячи пленных и пятьдесят четыре орудия!
Благодаря тому влиянию, какое наш молодой солдат оказывает на животных, лошади Консьянса словно не знают усталости, а его батарея оказывается одной из тех, что имеют силы отступать вместе с Наполеоном к Труа.
И тогда Консьянс бросается в увлекающий его вихрь. Наполеон время от времени исчезает из виду и словно пропадает; затем внезапно и в неожиданном направлении грохочет орудие и раздается победный клич.
Это Шампобер! Монмирай! Шато-Тьерри! Монтеро! За десять дней Наполеон уничтожил девяносто тысяч вражеских солдат. Но, наряду с этим, везде, где Наполеона нет, отсутствует и его удача; за его спиной неприятель перегруппировывается и, будучи неизменно побеждаем, тем не менее упорно продвигается вперед. Англичане вошли в Бордо; австрийцы оккупируют Лион; остатки разбитых Наполеоном войск, соединяясь, образуют армии, втрое превосходящие по численности армию императора; его маршалы неповоротливы, вялы, утомлены, разукрашены орденскими лентами, обременены титулами, пресыщены золотом; они уже не хотят воевать; три раза пруссаки, будучи, казалось бы, полностью у императора в руках, ускользают от него: в первый раз по левому берегу Марны, когда из-за неожиданного мороза затвердела грязь, которая должна была поглотить их; во второй раз у Эны из-за сдачи Суасона, открывшей им проход в тот момент, когда Наполеон рассчитывал прижать врага к стенам этого города; в третий раз у Монтеро по вине Виктора: опоздав на час, он предоставляет в распоряжение противника мост, который должен был занимать сам. Наполеон, конечно же, осознает все эти предзнаменования; он чувствует, что Франция ускользает из его рук. Уже не надеясь сохранить во Франции трон, он хочет, по крайней мере, обрести там свою могилу. У Монтеро он становится простым артиллеристом, наводит орудия, не прячется от свистящих ядер, неизменно, но тщетно надеясь, что одно из них предназначено для него, как нашлись ядра для Ланна, Дюрока, Бессьера. Под Арси-сюр-Об граната, упав прямо к его ногам, отбрасывает прочь всадника на дрожащей лошади; взорвавшись, она засыпает полководца землей, осколки разрывают у коня живот, а его даже не задевают! Наконец в Лане, где с тридцатью тремя тысячами солдат император атакует стотысячное войско, он приближается с маневренной батареей к противнику на расстояние в половину пушечного выстрела, сам устанавливает ее под огнем прусской артиллерии, подъезжает поговорить с молодым солдатом, которого, кажется, узнает, так как не раз видел его спокойным и с улыбкой встречающим опасность, - и тут граната падает прямо в зарядный ящик этого солдата; он как раз спрыгнул с лошади, готовясь открыть огонь; граната разрывается, и Наполеон на коне скрывается в вихре пламени и дыма, уничтожающего все вокруг, - все, кроме императора!
Смерть явно отворачивалась от него.
Малейшие подробности этой кампании нам известны, и их всегда продумываешь в странной надежде, что история получила от Бога позволение изменить уже известную развязку.
Совершив львиные прыжки от Мери-сюр-Сен до Крана, от Крана до Реймса, от Реймса к Сен-Дизье, в Труа, где он преследовал Винценгероде, Наполеон получает известие о том, что пруссаки и русские, не обращая уже на него внимания, стройными колоннами идут к Парижу.
Он тотчас выезжает, прибывает 1 апреля в Фонтенбло, едет дальше и, меняя лошадей в Фроманто около источников Жювизи, узнает, что уже с утра враг занимает столицу.
С этой поры ему довелось еще трижды принимать решения.
В его распоряжении есть еще пятьдесят тысяч солдат, самых отважных и верных ему, собравшихся и сплотившихся вокруг него. И дело не только в том, что их преданность и мужество принесут свои плоды: необходимо заменить старых генералов, способных только все проиграть, молодыми полковниками, способными все выиграть. Услышав его все еще могучий голос, народ мог восстать, но Париж был бы принесен в жертву: союзники, уходя из столицы, по всей вероятности сожгли бы ее, но разрушить Париж, это великое средоточие разума, просвещения и цивилизации, означало бы обезглавить Францию, а Европу погрузить во тьму, словно при солнечном затмении, и кто знает, что могло бы случиться во время такого затмения, сколь бы кратким оно ни было!
Подобное лекарство могло бы спасти только русский народ. Москву сожгли не задумываясь, но в Москве только то и было, что камень и дерево.
Согласно второму решению, Наполеону с его пятидесятитысячным войском предстояло завоевать Италию, землю былых республиканских побед, по пути присоединяя к своей армии двадцать пять тысяч солдат генерала Ожеро, восемнадцать тысяч генерала Гренье, пятнадцать тысяч маршала Сюше и сорок тысяч маршала Сульта. Там он встретится с принцем Евгением и его примерно пятьюдесятью тысячами солдат. Наполеон командовал еще почти двумястами тысячами человек! Но все это время Франция оставалась бы оккупированной; возникали бы новые интересы, исчезали бы прежние; все это длилось уже почти три месяца, и еще три месяца ему потребовалось бы для задуманной операции, равнозначной завоевательному походу.
К тому же он, наверное, опасался, что славные поля сражений при Лоди, Ар коле и Риволи станут взывать на его пути к мести за Республику, умерщвленную им 18 брюмера…
Оставалось третье решение - уйти за Луару и начать партизанскую войну, войну Шаретта, Стоффле и Ларошжаклена: императорскую Вандею.
Это выглядело весьма убого в сопоставлении с Итальянской, Прусской и Австрийской кампаниями.
Появилась декларация союзников о том, что император Наполеон стал единственным препятствием на пути к общему миру.
Эта декларация оставляла только две возможности человеку, о котором в ней шла речь:
уйти из жизни, как это сделал Ганнибал;
покинуть трон, как это сделал Сулла.
Он решил последовать первому примеру.
Яд Кабаниса оказался бессильным, и это было последнее предательство, жертвой которого пришлось ему стать. Смерть предала его точно так же, как это мог бы сделать один из его дипломатов или маршалов.
Тогда он решил воспользоваться второй возможностью и на клочке бумаги, ныне утерянном, написал следующие строки, быть может самые значительные из когда-либо начертанных рукой смертного:
"Так как союзные державы объявили императора Наполеона единственным препятствием для восстановления мира в Европе, император Наполеон, верный своей клятве, объявляет о том, что он сам и его наследники отрекаются от трона Франции и Италии, поскольку нет такой личной жертвы, даже собственной жизни, какую он не был бы готов принести ради блага Франции".
В этом отречении было немало величия или, возможно, просто много усталости.
Слухи обо всех этих событиях, имевших реальное значение для обитателей двух наших хижин лишь постольку, поскольку они могли повлиять на судьбу Консьянса, дошли до них, ослабленные большими расстояниями, искаженные при передаче из уст в уста. Только один раз они слышали канонаду в Нейи-Сен-Фроне, затем, во второй раз, в Ферте-су-Жуар и, наконец, в Мо, и эта канонада продвигалась все ближе к Парижу.
И каждый из этих пушечных выстрелов отзывался эхом в их сердцах: он мог означать смерть Консьянса.
Затем они увидели однажды, как в беспорядке отступает весь армейский корпус герцога Тревизского.
Они услышали, что маршал в Виллер-Котре оставил врагу всю свою артиллерию.
Свою артиллерию! Быть может, и Консьянс дошел до Виллер-Котре! Быть может, в эту минуту Консьянс находится всего лишь в одном льё от Арамона! Быть может, там Консьянс попал во вражеский плен!
Два раза до них доходили весточки от Консьянса: первый раз из Монтеро, после боя. Он принадлежал к числу бесстрашных артиллеристов, обслуживавших такие же орудия, какими император, вернувшийся к своему прежнему ремеслу артиллериста, сметал вюртембержцев на мосту и улицах Монтеро.
Там Консьянс услышал и характерные слова императора, произнесенные им вполголоса и обращенные словно к себе самому, в то время как сосредоточенно наводились орудия, ядра которых несли врагу поражение и смерть:
- Вперед, Бонапарт! Спасай Наполеона!
Но Бонапарт, сумевший спасти Францию в 1792-м, был не в силах спасти Наполеона в 1814-м.
Еще одно письмо Консьянса пришло из Шато-Тьерри. До сих пор словно чудо хранило юношу; все его товарищи были убиты или ранены; под ним уже рухнули три лошади. Наполеон заметил молодого артиллериста и сказал ему:
- Вот уже второй раз я вижу тебя среди огня спокойным и выдержанным, как подобает старому солдату. Когда я встречу тебя в третий раз, напомни мне о том, что я должен тебе крест.
То было прекрасное обещание! Поэтому, преисполненный гордости, Консьянс в тот же вечер написал о нем родным. Всех обитателей двух хижин очень порадовала мысль, что Консьянс может вернуться с крестом на груди, если в третий раз встретится с императором. Только материнское сердце Мадлен мучили мрачные предчувствия, и она, покачав головой, прошептала:
- Увы, встречаются они не где-нибудь, а в бою, среди пуль и ядер. Откуда известно, что случится при их третьей встрече?!
Потом они ничего уже не слышали о Консьянсе.