Селяня взмахнул копьем и пустил его прямо в Лахью. Тот прикрылся щитом, но наконечник отколол пару досок с верхнего края, а бросок заставил Лахью отшатнуться. А "стая" уже мчалась на него, с усилием вырывая ноги из глубокого снега. Селяня первым выскочил на утоптанное место - лишь пару мгновений позже своего копья - и с налета обрушил топор на голову Лахьи, который еще не успел прийти в себя после броска. Тут же на него налетели сразу двое из родичей старого Туори, и Селяня, прикрываясь щитом, отскочил. Два строя сшиблись, и завязалась схватка. Правда, обе дружины утратили всякий порядок в первые же мгновения, и дальше каждый сражался с тем врагом, с каким столкнулся, и так, как умел. Родичи Туори в основном были зрелыми мужчинами, но парни Селяниной "стаи" могли нападать на одного вдвоем и почти всегда одерживали победу. На истоптанный снег начали падать первые тела, закричали раненые, заалели пятна крови.
Еще пока Селяня вел переговоры, заранее обреченные на провал, Стейн со своими людьми потихоньку начал подтягиваться из леса к избам. Стараясь двигаться бесшумно, в серо-буро-белой некрашеной одежде почти сливаясь с зимним лесом, вытягивая ноги из глубокого снега, они продвигались вперед, будто настоящая волчья стая, привлеченная запахом жилья. С задней стороны избы не имели окон, и те, кто оставался внутри, заметить их не могли. А внимание мужчин было приковано к тем противникам, которые пришли открыто, поэтому Стейн довел своих людей до самых изб, где они могли уже выглядывать из-за углов и видеть спины врагов совсем близко.
Когда Селяня броском подал знак к началу битвы, Стейн тоже был готов, как между ними и было уговорено. Этой зимой они уже несли потери, и теперь важно было дать Туори-лапсед как можно меньше возможностей убивать и калечить "волков".
И когда топоры и рогатины внезапно обрушились на их спины, чудины почти ничего больше не успели сделать. Прошли считаные мгновения, как все защитники Ротко уже лежали на примятом, взрытом, окровавленном снегу. Некоторые из "волков" едва успели опустить оружие, чтобы не попасть по своим - чужие кончились.
Селяня и Стейн первым делом кинулись считать побратимов и осматривать лежащие тела в поисках своих пострадавших. И такие нашлись: четверо оказались убиты на месте, еще девять человек ранены. В числе раненых был Пето; по его плечу на локоть стекала кровь, застывая в меху распоротого кожуха, но он все ходил среди лежащих, выискивая, нет ли кого живого.
Один из мужчин еще шевелился и даже пытался встать.
- Это ты, Вало? - Пето остановился над ним. - Ты не верил, что у нас хватит сил разделаться с вашим сучьим родом? Передай привет Тарвитте!
С этими словами он поставил ногу на грудь врага и неумело ударил топором по горлу. Брызнула кровь и окатила его ноги и руку, Вало дернулся, издал хрип, по телу пробежала дрожь.
- Пето! - заорал вдруг кто-то. - Иди сюда, тут есть женщины! Разбирайся, какие твои, а не то поздно будет!
Сообразив, что происходит, Пето бросил топор прямо в снег рядом с телом Вало и кинулся в избу. И еще по дороге столкнулся с бегущей женщиной, вернее даже девочкой, в которой узнал свою сестру Леммикки!
- Пето! - взвизгнула она и бросилась ему на шею. Услышав имя родного брата, она посмела вылезти из избы, где все женщины забились от страха по углам. - Братик мой, это ты!
- Леммикки! - Пето сам чуть не заплакал при виде ее слез, сорвал шапку и принялся вытирать зареванное лицо сестры. - Ты жива? А остальные? Где мать? Где Ильве?
Но Леммикки только рыдала, не отвечая и цепляясь за его плечи, будто он мог исчезнуть. Селяня тем временем, рыская по избам, вытащил наружу еще двух знакомых девушек - дочерей Лохи, а Эльвир еле-еле сумел уговорить Хеллю спуститься с полатей, где он нашел ее, забившуюся в самую глубь с ребенком на руках. Объяснялся он с ней только знаками, а она никак не верила, что не убивать ее пришел этот огромный страшный руотс. Только когда он сунул ей под нос шапку ее собственной работы, она узнала его в полутьме и наконец согласилась выйти. Всех трех привели к Пето, который никак не мог оторвать от себя Леммикки.
- Больше знакомых нет, - с огорчением подвел итог Селяня. - Сам пойди посмотри.
- Никого из наших здесь больше и не было, - подала голос Хелля. - Лохи-ижанда и Ярки они убили. И Суксу-эмаг, и Воитто убили, сказали, старухи им не нужны. Забрали только нас четырех.
- Но где Ильве?
- А ее они отдали своему родичу Ульяжу. Он был с ними, но он не отсюда. Он гневался на то, что они натворили, и они отдали ему Ильве, сказали, лучшую часть добычи.
- И где он?
- Он живет где-то на Капше. Я не знаю как следует.
- Дела-а! - Селяня озадаченно сдвинул шапку на затылок. Именно той, кого он хотел найти, здесь и не оказалось, и искать ее следовало совершенно в другой стороне.
- Не повезло тебе, - шепнул ему Стейн, проходя мимо.
- Зато кому-то уже повезло, - отозвался Селяня, слыша из дома женский крик. - Пошли, а то нам… совсем не повезет.
К тому времени как к Ротко подошла основная дружина, поселок перестал существовать. Из домов вынесли все, что представляло какую-то ценность: в основном меха, шкуры, съестные припасы, утварь какая получше. В ларе обнаружился большой рог, окованный узорным серебром, и Селяня забрал его, сказав, что отныне он будет служить братиной во время общих пиров "стаи". В избах нашлось больше десятка молодых женщин, чтобы вознаградить молодых "волков" за труды; их забрали с собой, а нескольких старух, ни к чему не пригодных, перебили. Трупы собрали и побросали в дома, а сами избы подожгли. Горящие дрова и головни из очагов раскидали по столам и лавкам, засыпали соломой и сеном из хлева, и внутри вспыхнуло пламя. Когда дружина проходила мимо, оно уже вырывалось из заволок и открытых дверей, вся река полна была дыма и отвратительного запаха гари. Душный дым плыл над зимним лесом, разносясь в холодном воздухе и подавая весть всем жителям окрестных лесов: рода Туори-лапсед больше нет, на Сясь пришли новые хозяева.
Глава 11
Дней через восемь, пройдя низовья Сяси, дружина лесами перебралась к берегам другой реки - Паши. Эта река также впадала в Нево-озеро, и по ней предполагалось вернуться обратно к нему. Но то ли дым от пожара донесло через чащи, то ли зимние ловцы, бродя с места на место, распространяли тревожные вести, но на Паше уже знали об ожидаемых событиях.
Кратчайший путь от Сяси к Паше лежал через леса. Пето, по молодости лет не бывавший так далеко от дома, дороги не знал, и приходилось искать другого проводника. Впрочем, здесь больших трудностей никто не ждал.
- Если покажете нам дорогу до Паши, возьмем с вас только половину дани, - по совету Хрёрека предложил Велем старейшине одного из поселков. - А если будешь упрямиться, мы заберем твою жену! - уже по собственному почину добавил он, провожая глазами молодую хозяйку. Проходя из хлева с ведром молока, она сама не сводила с него глаз, аж шею вывернула и едва не споткнулась.
Поселок был скорее большой, чем маленький - из шести изб, в которых жила ближняя и дальняя родня Питкя-ижанда: малорослого, щуплого седобородого старика. Его сыновья, такие же щуплые, уже были отцами детей-подростков, но хозяйкой звалась совсем молодая женщина, на вид не старше двадцати лет. Была она не так чтобы красива, но миловидна и бойка и к тому же не походила на чудинку. Едва убедившись, что убивать и насиловать всех подряд грозные пришельцы не собираются, она разрумянилась, глаза ее заблестели, она заулыбалась и принялась угощать гостей, обращаясь к ним на хорошем словенском языке, даже почти не "цокая". Старейшине ее приветливость явно не нравилась, он ерзал за столом, куда Хрёрек пригласил его присесть вместе с вождями дружины, бросал на жену недовольные взгляды, но молчал, видя, что опасные гости провожают ее глазами и улыбаются.
- Возьми меня вместо дани, воевода, - шепнула она, проходя мимо Велема и пользуясь тем, что ее домочадцы совсем не понимали по-словенски. - Возьми к себе, буду тебе женой или служанкой, только забери отсюда.
- А разве тебе тут плохо? - Велем придержал ее за локоть. - Муж-то тебя любит, балует, я гляжу.
Вид у молодухи был довольный, не голодный и не забитый, и одета она была по местным меркам хорошо - в новую рубаху из тонкой шерсти, в лисий кожух, а покрывало на голове было из хорошего беленого льна. На шее висело ожерелье, где звериные клыки-обереги перемежались крупными стеклянными бусинами, синими и красными, с белыми глазками, весьма дорогими. Когда их привозят в глушь, то берут по две куницы за одну бусину.
- Саламатар! - прикрикнул старик, заметив, что его жена уж слишком доверительно беседует с чужим мужчиной и слишком близко к нему при этом стоит. - Иди угощай гостей! Или ты хочешь, чтобы с меня сняли голову за неучтивость?
Молодуха бросила на Велема выразительный взгляд, говоривший, что она была бы вовсе не против, и нехотя пошла на зов. Но весь вечер она сновала вокруг, улыбалась всем воеводам, норовила то случайно задеть плечом, то коснуться руки. Ладожане ухмылялись, переглядывались и делали друг другу выразительные знаки.
Старейшина тоже не был слеп, несмотря на преклонные годы, поэтому с наступлением темноты услал жену в какой-то из домов.
К ночи поднялся буран, поэтому домочадцев заставили потесниться, чтобы пристроить под крышу как можно больше людей. Дружине уже не раз приходилось по целому дню, а то и больше, пережидать пургу, устраивая себе берлоги в снегу навроде медвежьих и по очереди отогреваясь в домах поселка, возле которого заставала непогода. Каждый из воевод в свой черед нес дозор на случай разных неприятных неожиданностей, и Велему досталась самая первая стража. В полночь он вернулся в хлев, где ему пришлось ночевать: тепло от коров почти как в избе, зато без дыма, а запах навоза все даже любили, потому что это был запах тепла и жилья. При свете смоляного факела, пристроенного возле двери, чтобы не подпалили сено, Доброня, Гремибор, Стояня, Синята, Сокол, Нежата устраивались на грудах сена и лапника, заворачивались, не раздеваясь, в плащи и шкуры. Убедившись, что все в порядке и Селяня со Стеней варяжским тронулись в обход стана, Велем и сам разравнивал сено, собираясь улечься, как вдруг дверь скрипнула. Он обернулся и при свете догорающего факела увидел женскую фигуру - лисий кожух, белое покрывало и уже знакомое румяное лицо.
- Тебе чего? - шепотом, чтобы не будить людей, спросил Велем.
- Тише! - одними глазами и губами отозвалась молодуха и погасила факел. И тут же Велем почувствовал, как она садится рядом с ним на лежанку и обнимает его за шею. - Тише, воевода-батюшка, а то услышит кто, потом крику не оберешься!
Она засмеялась, явно не слишком опасаясь последствий, и нетерпеливо поцеловала воеводу, на ощупь отыскивая губы в прохладной после свежего воздуха бороде.
Велем даже ухмыльнулся на ее нетерпение и прилег рядом с молодухой, торопливо развязывавшей поясок.
- Не замерзнешь? - шепнул он, распахивая собственный кожух.
- Нет, ничего. - Молодуха уже шарила по его поясу, отыскивая под подолом рубахи гашник.
Привыкнув за последние годы к дальним разъездам, Велем привык и к чужим женщинам, и такой стремительный напор его не смутил. А вот молодуха, видать, давно уже не получала желаемого, и от ее стонов даже Доброня проснулся и крикнул в темноту:
- Эй, кого там душат?
- Никого, спи себе! - буркнул Велем, не расположенный сейчас разговаривать.
- А! - ответил понятливый старший брат и снова улегся.
Когда женщина наконец успокоилась, Велем набросил на нее свой плащ и медвежину, чтобы не дуло, и закрыл глаза. И поход через заснеженные чудские леса - не такое уж плохое дело, если иной раз можно погреться возле молодой красивой курочки.
- Ох ты мой сокол ясный! - шептала она ему, продолжая поглаживать по разным местам. - За три года, что тут живу, в первый раз мне такое счастье привалило! А я тебя знаю, в Вал-городе видала не раз, ты с отцом по торговым делам проезжал и у воеводы Хранимира останавливался.
- Так ты из Вал-города?
- Да, отец мой - Солома Волкобой, может, слышал?
- Может, и слышал, но не помню, - честно признался Велем, которому гораздо больше хотелось спать, чем разговаривать. Но он знал, что женщины любят поговорить, и старался отвечать, пока не совсем заснул.
- Солома Волкобой, а чудь говорит - Салама, вот меня и прозвали здесь - Саламатар, дочь Соломы, значит. А зовут меня Лисава, - оживленно рассказывала молодуха, радуясь первому за три года случаю пообщаться с соплеменником. - Только помер мой батюшка, из родни один стрый Темян остался, да у него своих девок семь, куда всех девать! Хоть варягам продавай, говорил. Приехал этот Питка бобров выменивать, увидел меня, начал просить: отдай да отдай. Стрый и отдал, я и пошла. Думала, хоть сыта и одета буду. И завезли меня, горемычную, в глушь лесную, за чащи темные, за болота глухие! По-словенски тут ни слова никто, я хоть и понимала по-ихнему, да еле-еле. Теперь вон выучилась, да о чем мне с ними говорить? Сыта, одета, муж любит, да что мне с его любви, сморчка дряхлого? Как попробует тряхнуть стариной - старина и отвалится!
Велем фыркнул сквозь дрему и засмеялся. Говорят же: старому молода жена - то чужа корысть.
- Воевода, забрал бы ты меня, а? - ласкаясь к нему, упрашивала Лисава. - У тебя сколько жен?
- Одна, но суровая. - Велем покрутил головой. - Других в дом не пустит.
- А может, из братьев кому жена нужна?
- Братья проснутся - спросим. А мужик ведь твой шум поднимет, если жену заберут.
- Не поднимет. Ему дружить с вами надо - видел, какой он с вами был приветливый да ласковый? У него дела не слишком хорошие теперь. Его родич, Вахто-ижанд, на Паше как раз живет, отсюда по лесу, если зимой, то за полдня дойти можно. Раньше он там большим старейшиной был, вся округа его слушалась, и жертвы по велик-дням приносил. А потом другой там вылез, Каура с Куйво-йоки, с Вахтой поссорился, лучшие гоны бобровые отбил, житья не дает. Уж как Вахто старался с ним помириться, дочку его за сына сватал, не вышло ничего. Только посмеялись над ними. И то сказать, сынок его, Нокка, такой красавец, что отворотясь не наглядеться - нос что шишка еловая, а ухо рысь оторвала! А Марья, дочка Каурина, собой раскрасавица, хоть солнцу и месяцу в жены! Оттого и гордая. Но это только баяли, что она из-за гордости Нокке отказала. На самом-то деле там еще смешнее было. Я знаю, мне Вахтина племянница рассказала, Нуоритар, мы дружны с ней. К ним на прошлую зиму пойг один приезжал, Терявя, из Коски, сам низкородный, хозяйство чуть живое, его братья там заправляют. А его-то и выгнали, потому что толку от него нет. Зато песни поет - заслушаешься. Тем и живет, что на зиму то в один дом прибьется, то в другой, его за песни всю зиму кормят. А летом в пастухи нанимается к хозяевам, кто побогаче. Вот, жил он прошлую зиму у Кауры и все девкам песни пел. Ну и допелись они с ним. - Лисава многозначительно захихикала. - И Марья, ты слышь, тоже допелась! Уж мать ее в бане все сосновым веником по животу парила и настоем из луковой шелухи с паутиной поила - ничего, обошлось! - Она опять хихикнула. - Да других женихов она теперь не желает, все ждет, что Терявя опять к ним на зиму придет. Только мать его на порог не пустит. А над Вахтой все смеются - вон на кого его сына променяли, на Теряву, у кого одни портки, да и те дареные!
- Весело живете! - сонно отозвался Велем, почти проспавший большую часть этого рассказа.
- Видала я это веселье на сухом дереве!
- Не скажи, - возразил Велем. - Сестер-то твоих и впрямь варягам продали, кого стрый замуж отдать не успел подальше от Вал-города. Слышала, что там было третьего лета?
- Слышала. - Лисава вздохнула и пригорюнилась. - Как мои - я не знаю, остался хоть кто-нибудь…
- Девок и молодух почти четыре десятка на Волгу увезли. Я серебро, за них вырученное, видел и в руках держал. Так что тебя еще чуры уберегли.
- А все равно тоска мне среди чуди. - Лисава опять вздохнула. - Может, теперь хоть ребеночка рожу словенского, все веселее будет.
Неизвестно, проведал ли хозяин, где его молодая жена провела половину ночи и чем задумала его одарить взамен потраченных куниц, но наутро он щедро накормил воевод просяной кашей с молоком и маслом и охотно снарядил одного из своих сыновей проводить их через лес до реки Паши.
- Там живет мой родич, Вахто сын Ряпитте, он хорошо примет вас, - напутствовал их старик. - Он знатный человек, и вам будет полезно заручиться его дружбой.
- Привирает дед, - заметил Велем, когда дружина тронулась в путь. - У Вахты этого дела плоховатые. Другой какой-то старейшина у него гоны бобровые отнял…
- Что? - Хрёрек оживился. - Отнял бобровые гоны? Это правда? Ты точно знаешь?
- Да рассказали мне тут…
- А что еще тебе рассказали?
- Да много всего. - Велем пожал плечами, смутно помня, что ночью разговорившаяся на радостях Лисава наболтала ему целую копну всякой бабьей шелухи.
- А не мог бы ты припомнить? - настаивал Хрёрек.
- Ну… - Велем потер лоб под шапкой. Почему-то ему запомнилось упоминание о сосновом венике, но он, хоть убей, не мог взять в толк, к чему такой нужен. - А тебе-то зачем?
- Это важно! Всякие знания о людях нам пригодятся, если мы хотим владеть этими людьми. Если у одного старейшины вражда с другим старейшиной, то один из них охотно предастся нам сам и еще охотнее поможет подчинить другого ради своей вражды и мести! Ведь на Паше, как я понял, отец Деллинга не собирал дань? Эта округа никому еще не была подчинена? Мы не сможем там сослаться на обычай, и нам придется сложнее. Но если хотя бы один знатный человек подчинится и встанет на нашу сторону, дальше будет легче. И это очень важно - найти крючок, на который можно его подцепить.
- Да чего там крючки! - Селяня махнул рукой. После победы над родом Туори из Ротко он загордился, и теперь ему все было нипочем. - Кто вякнет, тому голову долой!
- Применять силу следует только в крайних случаях! - терпеливо разъяснял Хрёрек. - Нам ведь не нужно, чтобы напуганные финны разбегались отсюда и уходили в глушь, где мы никогда не увидим ни их самих, ни их меха. Нам нужно, чтобы они чувствовали себя на этих землях в безопасности, охотились, разводили скот, рожали детей, которые тоже будут охотиться и разводить скот, а со всего этого платить нам дань. Нужно по возможности дружить с самыми знатными и влиятельными из них, сделать их нашими сторонниками. А применять силу только к тем, кого нельзя уговорить. А если этот Вахто теряет свое влияние, то немного времени спустя он будет нашим добровольным союзником, и мы получим дань, не проливая крови своих людей.
- Кто бы спорил, - отвечал Велем, которому не хотелось нести потери в дружине, наполовину состоявшей из его кровных родичей.