- Меня зовут Родрик Игэн. Ваш ближайший сосед. Мы живем вон там, за поворотом, в Шорт Барроу, - он сделал неопределенное движение рукой. - Я хотел наведаться еще вчера, но решил, что вам лучше пару дней попривыкнуть к здешней жизни…
- Да и погода стояла не слишком благоприятная.
- Разве было так уж плохо?
- Ну, если вы привычны к этой бесконечной мороси… Похоже, в честь моего приезда разверзлись хляби небесные.
- Для вас это новость? - Игэн был слегка удивлен.
- Достаточно неприятная, признаюсь.
- Морось и туман - для здешних мест явление обычное, и только с вашим приездом начало проглядывать солнце. В низине всегда высокая влажность.
- Для меня это слабое утешение.
Мистер Игэн по мелководью перебрался на мой берег. Теперь мы ехали бок о бок.
- Давайте подъедем к тому взгорку, - предложил он, - и посидим немного. Трудно разговаривать на ходу.
Мы спешились и повели лошадей на поводу. Мой собеседник был высок ростом, примерно шести футов. Изрядно потертый, но когда-то, должно быть, элегантный и изысканный костюм для верховой езды выдавал в нем человека с неплохим для провинции вкусом. Шапки на нем не было, вьющиеся каштановые волосы растрепались на ветру.
Мы присели на траву, Игэн предложил мне сигарету.
- И как вам понравилось ваше семейство? - спросил он, кивнув на Лонг Барроу.
- Очень милые люди, - ответила я уклончиво.
- Но живут уж слишком обособленно, никого к себе не приглашают. Вам не будет с ними скучно?
- Я приехала работать, - улыбкой я постаралась смягчить резкость ответа.
- Сомневаюсь, что вам будет интересно целыми днями заниматься с отпрыском Веннеров… особенно после Лондона. Не тянет еще обратно?
- Напротив, я вздохнула с облегчением, когда наконец вырвалась оттуда.
- Это тоже можно понять. Ваш отец был знаменитым скрипачом и, кажется, умер совсем недавно?
Я взглянула в лицо Игэна, но не обнаружила ничего, кроме простодушного любопытства.
- Он покончил с собой. В своей артистической уборной в зале Лондонской филармонии. Перед сольным концертом.
У меня внезапно перехватило дыхание. Впервые за последние семь месяцев, после этого страшного известия, я произнесла слова "покончил с собой" спокойно, не плача и не срываясь на крик. Шоковое состояние когда-нибудь проходит. Но Игэна моя реакция все равно напугала.
- Я не хотел, не думал… Простите…
Вид у него был такой виноватый, что я вымученно улыбнулась.
- Прошло уже довольно много времени. Он просто не смог пережить смерти моей матери. Больше года тому назад.
- Да, о ней я тоже слышал. Она была певицей?
- Элеонора Пачелли.
- Вспомнил, вспомнил. К сожалению, в музыке я невежда, как и все мои родственники. У нее был такой низкий голос…
- Контральто, - подсказала я.
- Да, именно так.
Ее называли Белла Элеонора - Элеонора Прекрасная. Из Ковент-Гардена - в Рим, из Рима - в Париж, из Парижа - в Австралию… Даже сдержанные азиаты принимали ее восторженно, что уж говорить о европейцах. Блистательная и неотразимая…
Она не отличалась супружеской верностью. Я знала об этом с детства и очень переживала. Когда мне исполнилось шестнадцать, отец впервые взял меня с собой в гастрольную поездку. Они с Элеонорой выступали в одних и тех же залах, но неизменно в разных номерах. Об этом заботились их импресарио. Я вошла в сложный мир отца, почувствовала и величие славы, и ее невыносимое бремя… Обо всем этом просто невозможно было рассказать Игэну.
- Вы фермер? - спросила я, чтобы перевести разговор на другую тему.
- Да, можно так сказать…
Он смутился, как школьник.
- Мой отец, отставной генерал, владеет землей в Сомерсете и Девоне… Большую часть сдаем в аренду.
- Понятно, - протянула я, и Игэн опять растерялся.
- За всем нужен присмотр. Сельское хозяйство, знаете, такое трудное дело…
Он пустился в путаные рассуждения об ответственности за такие обширные владения, о том, что богатство тоже с неба не падает…
Я слушала очень сосредоточенно, стараясь не улыбнуться и не обидеть собеседника своим невниманием. Нечто похожее я уже слышала, и не раз. Передо мной сидел местный красавец, обласканный вниманием потенциальных невест - не в последнюю очередь благодаря своему положению богатого наследника и счету в банке. Однако соседские девушки вряд ли вызывали у него большой интерес, ведь всех их он знал с детства, учился в одной школе, дергал за косы на переменах…
Совсем иное дело - мой приезд. Столичная барышня, по виду почти иностранка, к тому же выросшая среди представителей артистической богемы, что создает особенную ауру вокруг меня, с точки зрения провинциала.
- Мне очень жаль, - Игэн взглянул на часы, и лицо его приняло озабоченное выражение. - Я обещал приехать пораньше, у нас сегодня гости. Но я очень рад встрече. Надеюсь, что в ближайшее время мы увидимся снова.
Он распрощался и вскочил в седло. Провожая его взглядом, я не могла сдержать улыбку, но тут же в голову пришла не слишком веселая мысль: следовало не упускать подходящего момента и более подробно расспросить о Веннерах. Похоже, соседи их недолюбливают. На мое осторожное замечание о том, что они "очень милые люди", Игэн предпочел не отвечать. Почему? Может, Веннеры просто мало его интересовали? Или за этим крылась более серьезная причина? Раздумывая над этим, я подъехала к дому.
Глава шестая
После обеда я, как и было условлено, приступила к занятиям с Тарквином. В огромную комнату на третьем этаже меня так и не пустили.
- Тарквин ею очень гордится. Он сам оборудовал место для занятий, установил проигрыватель с колонками и лампочки для цветомузыки. Но он очень ревниво охраняет свои владения и чаще всего запирается изнутри, - миссис Веннер вежливо улыбнулась без малейшей тени одобрения. - Я и сама, представьте, не заходила к нему целый год.
Для занятий подготовили пустовавшую комнатку напротив, отныне именовавшуюся всеми обитателями дома "музыкальной". На пол положили старый ковер, удачно прикрыв истертый, выцветший линолеум. Вся обстановка состояла из деревянных стульев, подставки для нот и грубого стола, явно обнаруженного где-то в чулане.
- Может быть, вам понадобится что-нибудь еще? - осведомилась миссис Веннер.
Хотя комната имела совершенно нежилой вид и явно требовала большего, мне пришлось согласиться. В конце концов для занятий этого было достаточно.
Ноты и камертон я принесла из своей комнаты. Гварнери по-прежнему оставался запертым в шкафу: с собой у меня была еще одна скрипка.
Тарквин ждал меня, сидя на стуле со скрипкой в руках. Его инструмент из темно-красного дерева был достаточно нов, однако тщательность отделки выдавала то обстоятельство, что сделан он на заказ и, по-видимому, в хорошей мастерской.
- Мне что-нибудь сыграть, мисс Оршад? - мальчик лукаво улыбнулся. - Или сначала вы проверите теорию?
- Расскажи-ка мне, что ты играл и какие пьесы тебе больше всего нравятся.
Улыбка избалованного, привыкшего к похвалам ребенка сошла с лица Тарквина, он внимательно посмотрел на меня:
- Вы очень красивая.
Я постаралась сделать вид, что не замечаю этой сказанной в упор фразы, хотя была смущена не меньше, чем если бы услышала ее от взрослого мужчины. Пришлось спокойно повторить вопрос. В ответе мальчика не было ничего неожиданного: Тарквин успел разучить все сорок этюдов Крейцера, а также фрагменты из скрипичных сонат Бетховена, пьес Мендельсона и Брамса.
Мы заговорили о технике игры, и Тарквин охотно продемонстрировал запись двух пьес собственного сочинения. Мне они показались написанными совсем недурно, но явно неглубокими. Мальчик действительно получил хорошую теоретическую подготовку, а вот знаний по композиции ему явно не хватало.
Чтобы Тарквин не очень гордился тем, что, взял скрипку в руки в пять лет, пришлось рассказать ему пару поучительных историй из жизни великих. Чайковского, например, родители в том же самом возрасте впервые взяли с собой на концерт, после чего он прибегал в спальню к маме и плакал: "Помогите мне! Музыка звучит у меня в голове, она не дает мне покоя!" Шестилетний Джордж Гершвин часами стоял, словно завороженный, у летней эстрады в парке, слушая игру на пианино. А маленький Эдгар Эльгар приходил на берег реки и пытался записать чудесную музыку, которая слышалась ему в журчании воды и шуме ветвей, на листок бумаги с пятью линиями, прочерченными карандашом…
По удивленному виду Тарквина мне стало ясно: ни чувства, ни душевный настрой музыкантов его никогда раньше не интересовали. Музыка была для него не чем иным, как строгой последовательностью черных значков на нотном листе или ловкими прикосновениями к фабричным струнам, натянутым на кусок полированного дерева.
Это ощущалось и в манере его игры. Был выбран и очень усердно исполнен один из этюдов Крейцера. Техника оказалась безупречной, но игра в целом наводила на странные мысли об искусно сконструированном автомате или компьютерной программе: пьеса звучала абсолютно безошибочно, четко и бездушно. Однако я ничего не сказала о своих наблюдениях Тарквину, напротив, похвалила за отличную технику и задала вопрос о своих предшественниках-учителях.
Как и следовало ожидать, это оказались большей частью мужчины средних лет, махнувшие рукой на собственную музыкальную карьеру и вполне довольствовавшиеся натаскиванием своих учеников в несложных музыкальных упражнениях.
Для таких учителей Тарквин, разумеется, представлял собой неразрешимую проблему - не столько из-за прекрасных музыкальных способностей, сколько благодаря не по годам развитому интеллекту. Угодить ему было непросто, и в конце концов особое удовольствие юному дарованию стали доставлять едкие замечания, ставившие в тупик незадачливых наставников.
Мы составили план дальнейших занятий. Особый упор решено было сделать на те сочинения, изучение которых предъявляло особенно высокие требования, - в первую очередь сложнейшие композиции Паганини, рассчитанные на неординарную технику.
- Покажи свои руки! - попросила я.
Руки Тарквина заставили обратить на себя внимание еще с момента первой нашей встречи: при разговоре он мною жестикулировал, как южанин. Его кисти были почти такого же размера, как мои, - слишком большими для одиннадцатилетнего мальчика, пальцы - длинными и подвижными, это я заметила во время игры. Но, когда он послушно поднес свои ладони поближе - красивые, натренированные, почти совершенные по форме, - меня пронзил беспричинный ужас. Прикоснувшись к ним, я словно ощутила легкий удар током. От этих детских рук исходила непонятная, сверхъестественная угроза.
Ничего подобного со мной в последнее время не случалось. Может быть, это признак истерии? И как долго еще будут сказываться последствия шока, пережитого полгода тому назад?
Эти мрачные мысли посещали меня еще не раз, добавляя в бочку тягучего, но приятного однообразия последующих недель свою досадную ложку дегтя.
На педагогическом поприще мне удалось добиться немалых успехов. Каждый вечер, кроме субботы и воскресенья, я проводила с Тарквином по два-три часа. Постепенно ему передалось мое восторженное отношение не только к самой музыке, но и к сложным душевным переживаниям талантов, ее создававших.
Тарквин оказался отличным учеником и впитывал все новое, как губка. По утрам он прилежно музицировал не меньше трех часов. Родителям он с гордостью рассказывал о своих успехах, и те остались довольны явными переменами в его игре - прежде совершенно механической, а теперь более выразительной.
Хозяева не раз выражали мне свою благодарность: мистер Веннер - шутливо, а его супруга - тем, что хлопотала вокруг меня за столом, как наседка, подкладывая самые лакомые кусочки в неуемном стремлении удесятерить мои силы и улучшить цвет лица. Ее старания были, по правде говоря, излишними: никогда еще моя жизнь не была, такой спокойной, сытой и размеренной.
Дни пролетали быстро. После завтрака я прогуливалась пешком или на лошади, потом, случалось, помогала по дому. Впрочем, меня старались не загружать хозяйством, боясь испортить мои нежные музыкальные пальцы.
Сверху обычно доносились звуки скрипки. Это заставляло миссис Веннер поднимать голову от разделочной доски или вязания и просветленно улыбаться.
Тарквин был доволен собой, он занимался с небывалым доселе воодушевлением - и все в доме радовались его успехам. Иногда по вечерам мальчик играл что-нибудь для родителей. Я подозревала, что в музыке они понимают не больше, чем Родрик Игэн, но скрипку держал в руках их обожаемый сын - и этого было достаточно.
Когда у Тарквина не было охоты устраивать публичные концерты, мы садились играть в бридж. Это оказалось довольно скучным занятием. Новичком в игре я не была, но не могла понять, зачем к ней относиться так серьезно и с трагической миной обдумывать каждый ход, как это делали мои партнеры.
В иные вечера мы слушали в гостиной пластинки из коллекции Тарквина. Просто беседовать с хозяевами о том о сем мне доводилось редко: центром всеобщего внимания оставался Тарквин, пусть даже отсутствующий, и разговор неизбежно сводился к его музыкальным успехам.
Хозяева несколько раз упрашивали меня сыграть на Гварнери, но я неизменно отказывалась под любым благовидным предлогом. Уже несколько месяцев я не касалась этого инструмента смычком. Память об отце, его завораживающей игре заставляла относиться к старинной скрипке особенно бережно.
Постепенно я начала выезжать в близлежащий городок. Мэйкинс несколько раз возил меня и миссис Веннер за покупками и терпеливо ждал на улице, пока мы в окружении бесчисленных знакомых хозяйки поглощали в кафе "Старый мир" заварные пирожные. Все женщины оглядывали меня весьма придирчиво, не забывая при этом выражать свой восторг от общения с такой умной и воспитанной столичной барышней. Большей частью это были ровесницы миссис Веннер, все их разговоры сводились к детям, внукам, домашнему хозяйству и завистливому обсуждению богатых соседей. Поначалу эти люди еще испытывали интерес к моей персоне и прежней жизни, но очень скоро обо мне стали забывать, и теперь при встречах они вели себя так, как будто вместо меня вообще было пустое место. В беседах я никакого участия не принимала, и чужие разговоры постепенно начинали мне надоедать.
Однако по сравнению с "избранным кругом" приятелей мистера Веннера это были цветочки. В куллинтонском баре я была торжественно представлена нескольким местным землевладельцам, а также адвокату и судье. Весь вечер пришлось просидеть, не поднимая глаз от бокала с шерри, мило улыбаясь каждой сальной шутке и с преувеличенной застенчивостью принимая комплименты.
Разумеется, этих редких поездок мне было недостаточно, чтобы как следует осмотреть Куллинтон и другие городки, сами по себе довольно милые. Но я целиком зависела от Веннеров. В одиночку - пешком или даже верхом - о дальних вылазках нечего было и думать. Ощущение оторванности от мира все больше овладевало мною.
Глава седьмая
В последующие дни мы виделись с Родриком Игэном еще несколько раз во время верховых прогулок. Встречи были не случайными: его более чем остроумные - так ему казалось, - комплименты сильно походили на домашние заготовки. Потом Родрик неожиданно объявился перед самым обедом в Лонг Барроу - "заглянул на огонек", так объяснил он свое появление, - и выпил стаканчик на пару с хозяином. Наконец неделю спустя я была вместе с семейством Веннеров приглашена на вечер в генеральское поместье.
Шорт Барроу, дом Игэнов, был обширнее, красивее, чем дом Веннеров, и более ранней постройки. Старый слуга проводил нас в гостиную. Со стен смотрели - кто надменно, а кто и укоризненно - Игэны минувших столетий. В отполированной дубовой поверхности стола отражалось старинное серебро.
Генерал сэр Джеффри Игэн начал свою карьеру в Индии в чине капитана и к началу Второй мировой войны был майором. Уже в то время по возрасту он имел право подать в отставку, но в действующей армии требовались опытные офицеры. Он остался в строю и дослужился до генерала. Со своей благородной внешностью и безупречной осанкой он походил на бюст из антикварного магазина - старинный, дорогой, но при этом совершенно бесполезный.
В облике седовласой и худощавой леди Игэн в противоположность ее супругу не было ничего романтического. Кроме того, меня неприятно поразил ее пристальный взгляд, исполненный любопытства.
Меня она явно воспринимала как заезжую штучку, о которой слишком часто рассказывал Родрик. Девица, зарабатывающая на жизнь уроками игры на скрипке, наполовину итальянка… Увы, подобное сразу же бросается в глаза: сомнительный круг, состоящий из музыкантов, комедиантов, бродяг… В довершение всего - отец, при странных обстоятельствах покончивший с собой. А впрочем, недурна собой и в роли учительницы или гувернантки смотрится неплохо. Только зачем приглашать ее за общий стол? Могла бы довольствоваться и кухней.
Такая оценка не была для меня неожиданной, и не стоило принимать ее близко к сердцу, хотя открытое выражение высокомерного презрения порой и раздражало меня.
Генерал, похоже, сдался без боя: может быть, я напоминала ему юную красавицу, встреченную в далекой молодости где-нибудь в Индии?
Родрик весь вечер не отрывал от меня глуповато-восторженных округленных глаз, изображая всем своим видом безнадежно влюбленного. В его возрасте это выглядело более чем жалко.
Рядом со мной гордо, как взрослый, восседал Тарквин - в темном костюмчике, белой рубашке и скромном узком галстуке. В этом доме он был впервые, исподтишка за всеми наблюдал и время от времени обменивался со мной почти заговорщическими взглядами.
Поведение его было безукоризненным. Когда генерал со снисходительным добродушием обратился к нему, чтобы вовлечь в общую беседу, он ответил неожиданно остроумно и с достоинством. Вообще, как я заметила, Тарквину был свойствен редкий талант - при любых обстоятельствах находить в разговоре верный тон, оставаясь при этом самим собой. Казалось, он только что выучил роль вежливого гостя и исполнял ее теперь с блеском, словно скрипичную пьесу, - легко и безучастно.
После обеда - далеко не такого вкусного и обильного, как у Веннеров, к тому же поданного каким-то неуклюжим верзилой в тесном черном смокинге, - мы перешли в гостиную и расселись вокруг необъятного концертного рояля. В юности леди Игэн, как и подобает баронессе, немного училась играть.
Как я и ожидала, хозяйка дома попросила выступить меня или Тарквина. Однако мы предусмотрительно не захватили с собой скрипки. Не было ни малейшего желания услаждать слух этих кукол, мнивших себя большими знатоками музыки. Леди Игэн был разочарована и посетовала, что вечер не удалось превратить в маленький домашний концерт.