* * *
Утром Моррис сказал Пономареву, что американской компартии на 1974 год нужно 3,6 миллиона долларов; Советы, как и думал Моррис, согласились на 1,8 миллиона. Пономарев и Казаков не слишком деликатно велели Моррису дать понять Холлу, что "разрядка в отношениях с Соединенными Штатами – основной вопрос советской внешней политики". Они не сказали это прямо, но ясно передали сообщение для Холла: "Это линия нашей партии, и вам лучше ей следовать".
Была еще одна вещь, которую следовало понять Холлу. Советы понимали, что благодаря относительно влиятельному еврейскому населению у Соединенных Штатов были особые интересы в Израиле и на Ближнем Востоке, которые "гораздо ближе к нам, чем к ним".
Советские и американские интересы на Ближнем Востоке пересекались, и потому данный регион стал "взрывоопасной точкой". По мнению Морриса, события могли выйти из-под контроля и привести к войне. Советы готовы были учесть американские интересы, только если американцы примут во внимание их собственные. В обмен на уступки американцев и признание права участвовать в обсуждении событий на Ближнем Востоке, Советский Союз готов был объявить арабскому миру, что Израиль имеет право существовать как суверенное государство, и даже установить с ним нормальные дипломатические отношения.
До сих пор Никсон и Киссинджер во время переговоров вели себя любезно и честно. На самом деле они не говорили о своих "телячьих нежностях" с китайцами ("телячьи нежности" были словами, которые дипломатично использовал эрудированный советский переводчик; реальные слова русских были значительно грубее). Но эти (непристойность) китайцы не были предметом дискуссии, поэтому в данном случае им не пришлось лгать. Никсон и Киссинджер сдержали свое слово и сохранили в тайне переговоры и контакты. Если бы переговоры прошли успешно, вся информация или большая часть ее стала бы известна. И Холлу нужно было приготовиться с восторгом принять эти результаты.
Русские любили Еву и Морриса и замучили их своим гостеприимством. Практически каждый вечер их приглашали на ужин с каким-нибудь членом Политбюро или Центрального Комитета. И каждый раз Моррис старался заново объяснить события Уотергейта. Но людям, которые по тайному сговору уничтожили миллионы своих сограждан, включая близких друзей, довольно трудно было понять смысл уотергейтского кризиса.
* * *
Вернулись Ева и Моррис двенадцатого декабря 1973 года. Радостный Бойл в аэропорту, предрождественская веселая суета Нью-Йорка, освобождение от страха, что за ними ежечасно наблюдают и подслушивают, комфорт квартиры, которая действительно была их собственностью, возможность прогуляться пешком два квартала до рынка, кафе, где практически в любой час можно утолить голод, семейные вечера с Джеком, Роз и Лэнтри в сказочном доме Эла и Энн Берлинсон, несравнимое с Москвой веселье и шутливое настроение людей на улице – все вместе наполнило безоблачным счастьем их первые дни дома.
Поначалу Ева с Моррисом оставались в Нью-Йорке: штаб-квартира так много от них требовала, что совершенно не было времени съездить в Чикаго. Первые же отчеты о поездке сразу вызвали град вопросов. Моррис этому даже радовался, поскольку это означало, что его сведения всерьез анализируются умными людьми. Как и Бойл, он просыпался рано и по крайней мере к восьми утра уже сидел за работой.
Семнадцатого декабря, не советуясь ни с кем, кроме Евы, Моррис заявил ФБР:
– Завтра мы с женой уезжаем на каникулы и вернемся только третьего января. Мы не хотели бы, чтобы в это время нас беспокоили.
После спокойных каникул в ночь на восемнадцатое января 1974 года Моррису позвонили. Когда он положил трубку, его руки тряслись. ФБР только что расшифровало послание Джеку для "Морат": "Прекратите все контакты до дальнейших указаний".
Штаб-квартира требовала выяснить, что произошло. В первые часы Берлинсон, Бойл и Лэнтри не знали, что ответить. Потом агенты, не задействованные в "Соло", доложили, что восемнадцатого днем куратор Джека от КГБ Чачакин, даже не потрудившись собрать вещи, сбежал из Нью-Йорка в Монреаль. Королевская канадская конная полиция посоветовала ему улететь из Монреаля прямо в Москву. Почему? На следующий день Берлинсон и Лэнтри нашли ответ…
Утром восемнадцатого большой книжный магазин на Пятой авеню выставил в витринах экземпляры новой книги о КГБ. В книге была фотография Чачакина с подписью: "Владимир Александрович Чачакин, офицер КГБ, действующий против западных журналистов под прикрытием работы в ООН". Фоторедактор поместил это изображение на одну страницу со сделанными тайком и потому не слишком привлекательными снимками трех других известных офицеров КГБ, которые выглядели настоящими головорезами. На следующей странице были фотографии, изображающие зловещую шпионскую аппаратуру КГБ. В результате кандидатура Чачакина угодила в "горячую десятку" ФБР.
Трудно сказать, кто был напуган больше – люди в Политбюро, Центральном Комитете и штабе КГБ в Москве или люди в штаб-квартире ФБР, в Чикаго и Нью-Йорке. В серьезной опасности оказалось то, что все они по разным причинам так ценили.
Часть 13 Тяжкое испытание
Так и не получив известий из Кремля или от КГБ, Моррис 18 февраля 1974 года вылетел из Нью-Йорка в Прагу. По приземлении он попросил приема у шефа службы безопасности аэропорта и протянул ему отпечатанное на машинке рекомендательное письмо, о котором ранее позаботилась чешская компартия. Письмо предписывало оказывать предъявителю всяческое содействие. Моррис дал номер телефона, и вскоре представители чешской компартии встретились с представителями Советов. Вопрос о поездке в Москву был улажен.
Войдя в кабинет Пономарева, Моррис с удивлением обнаружил там мрачного Чачакина. Тот сидел, как на скамье подсудимых, глаза его молили о помощи. Игнорируя правила этикета, Моррис зашагал прямо к Чачакину и приветствовал его как вновь обретенного сына. Он очень рад был видеть Владимира целым и невредимым.
– Джек даже занемог от беспокойства о тебе. Почему ты сбежал, так и не попрощавшись?
Не успел Чачакин ответить, как Пономарев грубовато бросил, что совещание созвано не ради сантиментов.
– Сложилась угрожающая и запутанная ситуация.
Происходящее Моррис сравнил бы с судебным заседанием. Он был свидетелем, Чачакин – обвиняемым, Пономарев – обвинителем. За Пономаревым сидел крупный мужчина, который с формальной учтивостью поздоровался с Моррисом, но не назвался. Время от времени он что-то шептал Пономареву, возможно подсказывал вопросы. Моррис предположил, что это генерал КГБ, одновременно судья, присяжный и советник обвинения.
Пономарев сослался на книгу "КГБ" и начал так:
– Мы уверены, что вы с Джеком в большой опасности и в любой момент вас могут арестовать. Если вас арестуют, улучшение отношений будет отложено, может статься, на многие годы. Мы уверены, книга – часть плана, разработанного реакционными кругами Соединенных Штатов для саботажа разрядки.
Он добавил, что они оценили последствия и провели расследование, чтобы установить, вызвано ли такое плачевное положение дел ошибками "наших товарищей" (его эвфемизм для КГБ). Наградив Чачакина убийственным взглядом, он поинтересовался, находят ли Моррис, Джек или товарищ Холл какие-нибудь промахи в действиях "наших товарищей".
Моррис начал издалека, постепенно приближаясь к главному. Книга сбивала с толку и тревожила его самого; он изучил ее и пришел к некоторым гипотетическим выводам, которые проверит, чего бы это ни стоило. Пытаясь лучше понять, как капиталисты манипулируют массами, он сорок лет читал "Ридерз дайджест". Это отъявленное и неисправимо антикоммунистическое реакционное издание. Поэтому не удивительно, что оно спонсировало книгу, клевещущую на Советский Союз. Журнал некоторое время печатал фрагменты рукописи; публикация самой книги показывает, что политика Штатов не изменилась. Автор заявляет, что получал содействие от ФБР, ЦРУ, "специальных органов" других капиталистических стран и от предателей Советов (перебежчиков из КГБ). Если бы автор что-нибудь знал о переводе денег, он, несомненно, написал бы, поскольку это сделало бы книгу еще сенсационнее. Из этого Моррис заключает, что ни автор, ни кто-либо из его информаторов ничего о деньгах не слышал.
Он заметил, что книга содержит единственное упоминание о Чачакине всего в одном предложении. Там без всяких доказательств утверждалось о его "дезинформационной" деятельности за рубежом. Если это было правдой, то, возможно, именно она привлекла внимание автора. С момента выхода книги они с Джеком отслеживали малейшие признаки того, что они "под колпаком" или под подозрением, но не заметили ничего. А что до "наших товарищей", они надежны и квалифицированны, а Джек особенно симпатизировал и доверял Владимиру за его осторожность и точность.
* * *
Чачакин промолчал, но на лице его читались облегчение и признательность. Пономарев поблагодарил Морриса за анализ и комментарии относительно Чачакина и сказал, что его мнение будет принято во внимание. Подтекст книги и вопрос о возможности возобновления контактов в Нью-Йорке еще не получили должной оценки, и исход предсказать он не может.
Здесь Моррис позволил себе тонкую угрозу, против которой нечего было возразить. Они с Джеком, как и все остальные, высоко ценят необходимость мер безопасности, и тем не менее "это их шеи в петле". Они понимают, что "наши товарищи" лучше знают, как обеспечить защиту, и с благосклонностью примут любое решение. Пятьдесят лет они с братом старались служить партии; он надеется, что они внесли свой скромный вклад, и гордится своей помощью в организации секретного канала связи, который уже более пятнадцати лет скрыт от глаз империалистов и ФБР. Но ему и Джеку уже за семьдесят; работа их опасна, связана с физической нагрузкой. Перед передачей денег, чтобы убедиться в отсутствии слежки, Джек и Владимир вынуждены и в дождь, и в снег, и в ветер часами колесить по пригородам, и частенько его брат не ложится спать раньше трех утра. Моррис по четыре-пять раз в год летает в Москву и Восточную Европу, а поездки изматывают. Если "наши товарищи" решили, что существующий канал связи и перевозки денег поддерживать невозможно, альтернативный нужно создавать на пустом месте. Если так, то возможно пришло время им с Джеком "оставить активную деятельность". Несомненно, они до конца жизни будут верой и правдой служить партии, которой посвятили большую часть жизни, но, видимо, пришло время более молодым, более энергичным людям взять на себя их трудные и рискованные обязанности.
Изобразив легкое смущение и колебание, Моррис расположил к себе Пономарева и остальных и таким образом превратил их в сообщников. Он не уполномочен говорить за своего генерального секретаря, товарища Холла, но чувствует себя обязанным под строжайшим секретом сообщить, что Холл чрезвычайно расстроен разрывом контактов. Товарищ Холл – верный и преданный человек, человек принципов, он твердо противостоит попыткам Китая прибрать Компартию США к рукам вслед за другими компартиями, которые они обхаживают. Поэтому Моррис думает, что, если нью-йоркские контакты прекращены навсегда, разумно было бы обстоятельно побеседовать с товарищем Холлом, пока этого не сделали китайцы.
Пономарев, который редко выказывал эмоции, разве что язвил по адресу Запада, вышел из-за стола, поднял Морриса со стула, в русской манере облапил его и сказал:
– Мой дорогой товарищ, мой дорогой друг, ты можешь вообще не уходить в отставку.
"Уолт, ты должен научиться думать так, как думают они". Следуя этому принципу, Моррис постарался передать в Международный отдел в КГБ известие, которое заставляло каждого, кто его слышал и понимал, хвататься за голову:
"Если вы не сумеете заново открыть нью-йоркский канал, вы потеряете "Морат", Джека и меня; вы можете потерять Гэса и контроль над Компартией США, возможно, даже отдать его Китаю. Если желаете, можете объяснить это Политбюро, или, если хотите, в мае мы с Гэсом объясним это на будущей встрече с Брежневым".
Когда в конце апреля Моррис вернулся в Москву чуть раньше Холла, ему сообщили, что дела не так плохи, как опасались, и что контакты будут возобновлены. Для работы с Джеком назначен новый высококвалифицированный "наш товарищ" (Юрий Журавлев), и еще до встречи товарища Холла с товарищем Брежневым он сможет убедиться в том, что 500 000 долларов будут переданы Джеку. Радиосвязь будет восстановлена, и все предыдущие инструкции останутся в силе.
* * *
Брежнев в сопровождении Суслова, Пономарева, Мостовца и четырех членов Центрального Комитета сердечно принял Холла и Морриса шестого мая (Моррис детально зафиксировал эту встречу). После формальных приветствий Брежнев отметил:
– Жизнь в вашей стране очень интересна. Интересна ваша пресса. Я встречал самых разных людей, сенаторов и так далее, всех добрых друзей вашей партии.
– Многие люди прокладывают себе дорогу к двери товарища Брежнева, – подхватил Холл. – Вы встречаетесь с большим числом сенаторов, чем Никсон. Это хорошо, потому что демонстрирует миру роль и власть Советского Союза. Наши взаимоотношения (с Советским Союзом) повышают статус нашей партии и усиливают ее влияние.
Холл заранее отрепетированными с Моррисом фразами кратко изложил Брежневу экономическую и политическую ситуацию в Соединенных Штатах.
– Значительной степенью политической нестабильности мы обязаны уотергейтскому делу. Каждый день – новое откровение. Такая нестабильность продлится весь этот год и отчасти следующий.
Холл пояснил процедуру импичмента и предсказал в следующем году политический хаос.
– Дорогие друзья и товарищи, – сказал Брежнев. – Мы не понимали всей важности Уотергейта, пока вы нам этого не объяснили. Джон Рид написал книгу "Десять дней, которые потрясли мир". Уотергейт потрясает Соединенные Штаты и весь мир уже годами. Вы упомянули книгу, в которой были напечатаны стенограммы записей по уотергейтскому делу – мы слышали, что люди в Соединенных Штатах выстраиваются в очереди, чтобы купить эти разоблачения. Трудно сказать, что будет с Никсоном. Мы расспрашивали о нем, но никто не знает. Не знает даже редактор "Правды".
– Даже Никсон не знает, – вставил Холл.
Брежнев сказал, что Советский Союз будет продолжать попытки улучшить отношения с Соединенными Штатами независимо от того, что произойдет с Никсоном.
– Мы не позволяем себе до обеда проводить одну политику, а после – другую.
Но возникли некоторые проблемы.
– В ходе последнего визита Киссинджера мы столкнулись с множеством проблем, особенно в военной области, но также в области торговли и финансов. Мы подняли этот вопрос на Политбюро. Были проблемы и относительно Среднего Востока. Я очень твердо заявил ему, что нельзя действовать в одиночку, без союзников, и что резолюция ООН является совместной резолюцией Советов и Штатов. Но Киссинджер начал проводить собственную дипломатию, будто решение мировых проблем лежало на нем одном… Вскоре Киссинджер опять будет в Москве для окончательного урегулирования предстоящего визита Никсона и для обсуждения вопросов ограничения вооружений. Соединенные Штаты заявляют, что превосходство на стороне Советского Союза. Но он отказывается включать в повестку военно-воздушные силы США стратегического назначения, базы и так далее. Мы не собираемся идти на уступки ради установления баланса; это должны сделать Штаты. Я предлагал вывести ядерные боеголовки из Средиземного моря и объявить его "морем мира", но Киссинджер ответил "нет". Мы предлагали запретить вооружать самолеты ядерными бомбами и ракетами. "Нет", – ответил он.
(Киссинджер, очевидно, помнил, что ему говорил Брежнев. Тем не менее значителен был сам факт того, что Брежнев повторил предложения Холлу и Моррису, будто действительно в них верил. Это показывало, что либо он крайне наивен, либо под "разоружением" Советы подразумевают разоружение Штатов. Советский флот в Средиземном море не угрожал континентальным Соединенным Штатам; а вот американские авианосцы и подводные лодки представляли серьезную опасность для просторов Советов. Шансы Советов напасть на США с воздуха ничтожно малы по сравнению в возможностями американцев нанести удар по Советскому Союзу как стратегическими бомбардировщиками, так и тактической авиацией, размещенной вдоль его границ. Принять предложения Брежнева означало отдать многое в обмен на практически ничто.
Приземлившись в Нью-Йорке двадцать третьего мая, Моррис мог рассказать ФБР, что в действительности думает советская олигархия – олигархия, живущая в полной изоляции от управляемых ею людей, нога которой никогда не ступала по московским улицам, разве что при посадке и выходе из лимузина.)