Как тогда, когда он до смерти избил бродягу.
Он остановился, вспоминая жалобные крики, смачные звуки ударов дерева о плоть. Позже он отбросил палку и бил ногами и кулаками, бил до боли, с наслаждением ощущая беззащитную мягкость живота, смотрел, как подкованные сапоги оставляют кровавые следы на тощем теле, слушал, как трескаются и ломаются ребра…
Это было ужасно и… восхитительно.
Ни охота, ни забой скота, ни наказание челяди никогда не давали подобного острого наслаждения. Он едва вытерпел до Ува Виоло, от плотского желания было больно сидеть в седле. Добрался до ближайшего борделя, взял первую попавшуюся шлюху, не обращая внимания, насколько она страшна.
И долго потом воспоминание о содеянном приходило, окатывая тело волной возбуждения и стыда.
Труп бродяги, конечно, нашли. Посудачили из-за зверского убийства, но особого шума не было. Решили, что нищего попрошайку прикончили его же дружки. Это вдохновляло, но повторять Уго не решался. Дар Хозяйки привлекал его почти настолько же, насколько пугал. Достаточно взглянуть на посвященную, чтобы усомниться, нужно ли оно Уго…
И все же дар манил, обещал силу, власть и возможность занять в мире место, которое полагалось Уго по праву, но которое у него отобрали.
Память звала пойти дальше и вспомнить все, что они с братьями творили недавно во славу Хозяйки. Воспоминание, от которого к чреслам мгновенно приливала кровь, а по всему телу прокатывалась приятная вожделеющая слабость. Уго сглотнул и приказал себе не думать об этом.
Позже. Когда вернется с охоты и зайдет в заведение матушки Габриэллы. У нее как раз появилась пара новых девочек.
Он подвесил тушку к поясу и посвистел гончей. Фьюта повела носом и пошла рыскать по кустарнику. Охотник направился за ней следом по звериной тропе.
Лиса выскочила неожиданно. Мелькнуло перед глазами рыжее, в белых подпалинах пятно, Уго толком и прицелиться не успел, пальнул от живота, почти наугад.
И попал.
С жалобным повизгиванием плутовка бросилась прочь, припадая на одну лапу. Охотник азартно припустил следом за добычей, выкрикивая Фьюту. Тявканье гончей из-за спины словно придало жертве сил. Рыжей молнией зверек метнулся в непролазные кусты. Повинуясь командам хозяина, сука устремилась за пушистой красоткой, оглашая предгорья заливистым лаем.
Охотник сбавил ход. Звонкий голос суки разносился в воздухе. Бладхаунд будет преследовать лису, пока не настигнет, недаром Фьюта – лучшая гончая на псарне Риччи. Она догнала бы добычу, даже будь та здоровой, а уж взять подранка с перебитой лапой сумеет без труда.
Жаль, порвет. Но если повезет и Уго поторопится, лиса еще будет дышать.
Здесь лес рос куда реже, и он ускорил шаг, пробираясь меж кустов на песий лай. Голос Фьюты звучал совсем рядом. Внезапно лай сменился жалобным взвизгом. Уго перешел на бег. Деревья расступились, открывая взгляду залитый солнцем горный склон в проплешинах серых камней и скал.
Он увидел Фьюту почти сразу. Гончая припадала к земле, поскуливала и глухо ворчала, не решаясь напасть. Уго проследил за ее взглядом и вздрогнул. Под раскидистыми ветвями каштана стоял тот самый северянин, что совсем недавно гостил в доме герцога Рино, а потом внезапно и спешно уехал недели две назад.
Тот самый, что унизил Уго на глазах у дрянной гордячки.
Маг. Маг по рождению.
С того дня Уго избегал появляться в окрестностях Кастелло ди Нава и смотреть в бесстыжие манящие глаза Франчески.
Все казалось, что девка вспоминает его унижение и смеется.
От этой мысли хотелось выть и скрежетать зубами.
Франческа Рино. Ведьма! Проклятая ведьма, что приворожила Уго. При мысли о ее губах, о ее теле он становился больным. И возбуждение, что обычно приходило лишь после насилия, накатывало вдруг само собой, только от желания обладать наглой родовитой сучкой. Порвать одежду, намотать волосы на кулак, швырнуть на колени. Чтобы смотрела снизу вверх, покорно и кротко.
Джованни рассказывал – папаша Рино любит поучить дочурку разуму с помощью розги. Уго отдал бы половину состояния, чтобы хоть раз увидеть, как герцог делает это. А уж сделать самому, как он порой поступал с бордельными девками…
Герцогская дочка – не смазливая пейзанка, ее не завалишь так просто. И он пытался по-хорошему. Пытался понравиться. А ведьма смеялась. Смеялась и флиртовала с магом, унизившим Уго.
Из-за того унижения он уже почти решил принять дар Хозяйки. Чтобы отомстить. И чтобы никогда ни один выскочка, одаренный магической силой, не посмел так нагло вести себя в присутствии Уго. Чтобы уважал. Вставал, когда Уго входит. Вставал и кланялся. Чтобы отводил взгляд и затыкал свой поганый рот…
Чтобы боялся.
– Ты не это ищешь? – спросил маг. Он держал трупик лисы на весу за задние лапы, любуясь тем, как солнце играет на рыжем мехе. – Кто же бьет пушнину осенью? Плешивый мех, дешевка.
И в доказательство своих слов выдернул изрядный клок шерсти со спины зверя.
Уго сжал кулаки и зарычал. С каким бы удовольствием он сейчас ударил северянина, подпортил смазливое личико, разнес нос в кровавую кляксу, вогнал обратно в глотку эту самоуверенную усмешку…
Он знал, что не сделает этого.
Потому что боялся.
Это неправильно. Так не должно быть. И так не было долгое время. С детства. Когда он решил, что другие должны бояться Уго. Уважать и бояться.
И они боялись.
Пока не пришел северянин.
– Это моя добыча, – глухим от ярости голосом произнес Уго.
– Никоим образом не посягаю на ваш облезлый и блохастый трофей, сеньор. – В готовности, с которой маг протянул трупик, Уго почудилось что-то зловещее.
Ярость неожиданно ушла, сменившись страхом. Северянин же уехал? Или только сделал вид? Зачем маг здесь, где нет никого, кроме Уго и Фьюты? Гончая – верный друг, но она не сможет ни защитить хозяина, ни рассказать правду о его гибели.
Он подошел, с опаской поглядывая на врага, стиснув зубы от унижения, принял из его рук добычу. В лезущей от линьки шерсти копошились насекомые. Захотелось выкинуть трупик и вымыть руки.
– Ты следил за мной?
– Следил? Помилуйте, сеньор Риччи, с чего бы мне заниматься такой ерундой? – насмешливо протянул маг.
– Я думал, ты уехал.
– Я вернулся. Понял, что нет ничего милее и краше этих мест, – с чувством продекламировал враг. – А заодно вспомнил, что все собирался вернуть тебе одну вещицу.
В руках северянина блеснула серебряная Звезда, и Уго отшатнулся.
– Это не мое, – хрипло сказал он, все еще сжимая в руках трупик лисы.
– Да нет же, приятель, ты обронил это во время нашей последней встречи. Ну же! Постарайся, уверен, у тебя получится вспомнить!
Уго и так помнил. Он обронил Звезду во время драки, когда маг унизил его перед высокомерной дрянью, сестрой Джованни. Шлюхой, готовой лечь под безродного плебея, но посмевшей смеяться над Уго.
Он не сразу обнаружил пропажу. И долго боялся, что Звезда попадет в руки храмовых дознавателей, а те придут к отцу задавать вопросы. Потом расслабился, решил, что обошлось.
Не обошлось.
– Знаешь, что означает эта звездочка? – с обманчивой доброжелательностью продолжал маг.
– Нет, – буркнул Уго. Надежда, что встреча действительно случайна, стремительно таяла.
– Хаос Предначальный. Один из главных символов Черной. Обычно его используют культисты. Ну, знаешь, хаосопоклонники. Такие смешные ребята, которые собираются ночами в местах с дурной славой, чтобы нарядиться в балахоны и спеть дурацкие гимны.
– Мне это неинтересно.
– Ну да, конечно. С чего бы добропорядочному квартерианцу интересоваться культом Чиннамасты? Значит, это не твоя безделушка? – Глаза северянина смеялись.
– Нет, – Уго почувствовал, как крупные капли пота поползли вниз по позвоночнику. Он ненавидел этого человека, но сейчас куда сильней ненависти был страх. С беспомощной досадой он перевел взгляд на балестру в своей руке. Игрушка, глиняные пули. Ничего не стоит против человека. Был бы аркебуз…
И разве поможет аркебуз, если враг прибегнет к магии, как в прошлый раз?
Дар Хозяйки, и только он, сможет защитить Уго раз и навсегда.
– Ну ладно, тогда, пожалуй, отнесу это в храм на неделе. Пусть дознаватели разбираются, кто владелец висюльки, – маг отвесил шутливый поклон. – Приятно было пообщаться, сеньор Риччи. Хорошей охоты.
Уго проводил северянина взглядом, потом посмотрел на тушку лисы в своей руке. Пальцы с такой силой смяли тонкие косточки, что те сломались с жалобным хрустом. С внезапной яростью Уго замахнулся и ударил тельце о камень.
Плеснувшие на лицо кровавые брызги привели его в чувство. Он свистнул Фьюте и заторопился. Надо было звать посвященную и братьев. Немедленно!
Франческа
Уже поздно, надо бы готовиться ко сну. Огонь свечей дрожит на невесть откуда взявшемся сквозняке, прыгают пятна теплого света, пляшут на пожелтевших страницах в мурашках черных буковок. Ужасно скучная книга – от сухого и нудноватого языка клонит в сон, герои кажутся горсткой паяцев. Бумажные куклы, бумажные страсти.
Я несправедлива к автору. Не роман скучен, но мои мысли далеки от подвигов славного сэра Тристана.
Как можно думать о книгах, как вообще возможно думать о чем-то ином, кроме моего открытия?
Знаю, что стала страшно рассеянной, это подметила даже сеньора Скварчалупи. Бьянка хихикает, делает большие глаза и рассуждает о том, как укрепляет разлука истинные чувства. Я не спешу оспорить слишком прозрачные намеки.
Пусть считают, что я влюблена и страдаю в разлуке. Так безопаснее.
Истинная причина моих тревог влетает в комнату и с требовательным писком кружит под потолком.
Венто. Я по-прежнему зову его Венто. Слишком странно называть стрижа Риккардо даже в мыслях.
Но я знаю его настоящее имя.
И не знаю, что делать с этим открытием. Как случилось, что Риккардо стал черным стрижом? К кому мне обратиться за помощью? Никто никогда не поверит в эту безумную историю. Я бы сама ни за что не поверила.
Так бывает только в сказках.
– Что случилось? – спрашиваю я у птицы и высыпаю из шкатулки нарезанные кусочки бумаги с начерченными на них буквами.
Так мы общаемся. Я задаю вопросы, он собирает ответы из букв. Поначалу я надеялась таким образом убедить отца. Показать ему, что душа Риккардо живет в птице. Но потом вдова Скварчалупи застала нас за этим занятием и сказала, что я "хорошо натаскала" своего питомца. И я поняла – не выйдет. Никто не поверит. Нужны иные, серьезные доказательства.
– Что случилось, малыш? – повторяю я, раскладывая буквы, но стриж не спешит составлять из них слова, словно позабыл о нашей придумке.
– Хочешь, чтобы я пошла с тобой?
Он падает мне на плечо. Это означает согласие.
Я иду по ночному коридору за крылатым проводником. Темно, безлюдно, замок спит, спят слуги. Должно быть, от этой тишины и безлюдности я ощущаю, как в груди нарастает безотчетная тревога, и уже понимаю – случилось или вот-вот случится что-то плохое.
Мы спускаемся в подвал Кровавой башни. Там темно и тихо. И пусто.
– Риккардо? – зову я, уже понимая, что никто не откликнется.
Откликается Венто. В его голосе я слышу плач и просьбу о помощи.
– Ты знаешь, куда увели Риккардо? Покажешь мне?
Он приводит меня на конюшню. Как жаль, что я не догадалась захватить плащ! По Вилессам гуляет октябрь – если днем еще тепло, то ночи сыры и промозглы. Но что-то в поведении стрижа говорит – нет времени возвращаться в комнату. Медлить нельзя.
Повезло хотя бы, что на конюшне никого, кроме конюха, который спит в углу на стоге сена.
Страшно ехать куда-то одной, на ночь глядя, но разве можно поступить иначе? Брат рассчитывает на меня! Он ждет помощи и он совсем один. А все потому, что я – трусливая дрянь. Испугалась, что мне не поверят, и даже не пыталась убедить хоть кого-то в своем открытии.
Воровато оглядываясь, седлаю Звездочку и стараюсь не думать, как покину замок.
Все получается само собой. На внутренних воротах отчего-то нет стражи, внешние приоткрыты, караул бессовестно дрыхнет. Так-то радетельно они несут службу! И за что отец только платит им жалованье, если любой может войти или выйти из замка ночью?
Когда вернусь, непременно скажу отцу. Пусть накажет лентяев.
Ночь смотрит в спину голодными глазами, она глубока, как воды горного озера, холодна и тревожна. Долгий путь по горным тропам. Венто упрашивает поторопиться, но страшно гнать лошадь в темноте. Я не лучшая наездница.
Дорога приводит к храму Последней битвы. Спешиваюсь. Снизу октагон, как уродливый вырост на теле холма.
Зачем я здесь одна? Разве не разумнее пойти к отцу, поднять тревогу?
Разумнее, но я боюсь. Боюсь услышать в ответ, что это не мое дело. Любой, кто хоть немного знает моего родителя, первым делом предположил бы, что Риккардо увезли по его приказу.
Снова и снова убеждаю себя, что отец здесь ни при чем, что он не причинил бы вреда брату, не важно, безумен тот или нет. Убеждаю и сама себе не верю.
Если эти страхи оправданны, смогу ли я хоть как-то помочь Риккардо? Не знаю.
Оставляю лошадь и поднимаюсь по еле заметной тропке. Подол намок от росы, одуряюще пахнет дудником, и восьмиугольная громада встает мне навстречу чернильно-черным силуэтом на фоне неба в искрах звезд. Невольно вспоминаю слова Элвина, что раньше здесь было святилище Черной. Стриж дрожит на плече. Мне кажется, я слышу, как бьется его сердечко.
Из-за дубовой двери, окованной медью, доносятся голоса, выводящие гимн во славу Гайи. Слов не разобрать, но узнаю мелодию и облегченно выдыхаю. Гимн встающему солнцу. Странно слышать рассветные пения в ночной тиши, когда время последней службы давно миновало, но как-то легче от того, что внутри добрые квартерианцы.
Я налегаю на тяжелую створку, и она поддается. Сначала неохотно, а потом резко. По инерции вбегаю внутрь и лишь потом оглядываюсь.
О боги! Помогите, спасите и направьте!
Помещение изнутри озарено сотней свечей, язычки пламени колышутся, шевелятся тени. Святилище тонет в душном и тревожном запахе трав, воздух так густ, что можно черпать ложкой. Прямо передо мной, по центру храма, невесть откуда взявшийся алтарь. Вокруг него пятеро неизвестных в лиловых балахонах, лица скрыты капюшонами, но не это важно.
Я смотрю только на своего безумного брата.
Он лежит на жертвеннике, как гусь на праздничном блюде, ожидая своей очереди отправиться в печь. Волосатый, костлявый, руки и ноги растянуты веревками в разные стороны, даже издалека можно пересчитать все ребра.
Под сводом храма гремит а капелла рассветного гимна. Узнаю мелодию, но слова – полнейшая тарабарщина. Сотни мыслей проносятся в голове за секунду. Что происходит? Что они делают? Зачем? Риккардо…
Вдруг подмечаю, что Риккардо полностью обнажен, и невольно краснею. Нашла из-за чего переживать! Как будто это сейчас самое важное!
А незнакомцы в балахонах обрывают гимн, чтобы обернуться ко мне. Бесконечно долгая немая сцена.
Надо что-то сделать.
Что именно?
Пронзительный женский крик "Взять ее!" прерывает тягостное ожидание. Он как сигнал "Беги!".
И я бегу.
Я бегу, бегу обратно по склону холма, туда, где оставила лошадь. Оступаюсь впотьмах, падаю, кувырком лечу вниз, прикрывая руками голову, больно ударяюсь о камни.
Мучительный спуск прекращается у подножия. Пытаюсь подняться, цепляясь за стебли дудника. Как в ночном кошмаре – отчего-то движения так медлительны, так неспешны, пальцы соскальзывают с мокрой от росы травы, ноги подламываются, и никак не встать.
Выпрямляюсь. Тело непослушное, словно чужое. Не бегу – ковыляю, еле-еле, мухой в киселе.
Дрожат колени, мороз в животе.
Они налетают, когда до лошади остается всего пара футов. Первый хватает, сбивает с ног, наваливается сверху всем весом. Надо вырваться, надо сбежать, предупредить отца…
Почти получается вывернуться, когда на подмогу врагу приходит второй преследователь. Что я могу сделать против двоих мужчин? Они скручивают мне руки за спиной, пока я бессмысленно дергаюсь, выкрикивая глупые угрозы:
– Немедленно отпустите меня! Вы не знаете, кто я! Мой отец вас повесит!
Чья-то рука вцепляется в волосы:
– Вставай, шлюха.
Снова путь наверх, обратно в оскверненный храм. Не сон ли это? Как может твориться такое в часе езды от Кастелло ди Нава, в сердце владений моего отца? В храме, где мы с Лоренцо справили брачный обряд, призвав в свидетели небеса и землю, огонь и воды…
Порождения ночного бреда затаскивают меня внутрь, чтобы швырнуть на колени у алтаря. Перед глазами подрагивает впалый, покрытый синяками живот Риккардо. Отвожу взгляд.
Двое врагов меж тем начинают спорить, и я окончательно убеждаюсь, что это сон.
Потому что узнаю голоса.
– О, Хозяйка! Откуда она здесь? – первый испуган и ошарашен, он даже слегка заикается.
– Потаскуха следила за тобой!
Резкое "Не называй ее так!" над головой и чуть позже полное отчаяния "Что же делать?!".
– Да ясно, что…
Нет. Это не может быть правдой! Я не хочу, чтобы это было правдой!
Вздергиваю голову. Взгляд мечется с одного лица на другое. Я знаю их. Знаю всех этих людей!
– Ри… Риккардо?! – от растерянности я называю брата тем именем, под которым знала многие годы. – Это ты?!
Он отшатывается.
– Я не могу, – беспомощно произносит Джованни-Риккардо. – Она моя сестра.
– Она следила за тобой! Она нас выдаст.
– Альберто… – шепчу я. – Уго? Орландо? Это правда вы?
Друзья брата виновато отводят глаза, а Риччи смотрит безумным голодным взглядом, от которого становится страшно.
– Сама пришла. Это воля Хозяйки.
Порываюсь встать, но руки на плечах тяжело вдавливают в пол. Саднит ушибленное колено.
– Так нельзя… – возражает мой заступник. Возражает нерешительно. Словно сам себе не верит.
– Уго прав. – Отчего-то я совсем не удивляюсь, когда пятый изувер откидывает капюшон, чтобы показать миру ящероподобный лик Изабеллы Вимано. – Мы говорили сегодня про нее, и вот она здесь. Одна. Это воля Хозяйки.
Мысли путаются в голове, с трудом понимаю, что происходит. Все слишком подлинно для кошмара и слишком дико для реальности. Пытаюсь поймать взгляд брата. Тот качает головой и отворачивается.
– Она нас видела, – голос Альберто полон смущения.
– Следила, гадина, – добавляет Орландо. В его глазах страх.
Они боятся меня – связанную и беспомощную. Наверное, не зря. Я достаточно слышала от Элвина про культ Черной, чтобы понять, зачем они здесь и что собирались сделать с Риккардо.
Поэтому я боюсь их не меньше.
– Я никому не ска… – Хлесткий удар по губам заталкивает назад несказанную речь.
– Молчи, – велит сеньора Вимано. И добавляет, обращаясь к сыну: – Ты знаешь правила, Джанни.
– Это же Фран. Моя сестра, – с упрямой безнадежностью твердит Джованни.
И без того уродливое лицо женщины искажает гримаса ярости:
– "Сестра"? Это дочка Камиллы. Такая же высокомерная стерва. Ты всегда будешь для нее бастардом и грязью.