– "Может уже пора заткнуть свой ротик?", – передразнил он меня. – Иди в ад, Элвин. Ты не будешь мне указывать, чего можно, а чего нельзя!
Да, слухи не преувеличивали, скорее преуменьшали: с годами братец становится все большей скотиной.
Фергус всегда был тем самым уродом, без которого в семье никак. Не стану гадать: Оммаж и знакомство с тенью сделали его таким, выбелив кожу и волосы, или в душе его с самого начала была какая-то червоточина. Знаю только, что чем дальше – тем хуже.
Мы все развращены незаслуженной властью, для его сердца это испытание оказалось непомерным. Однажды брату придется познать горький вкус ограничений. Это уроки, которые рано или поздно усваиваем мы все, но будь я проклят, если хочу стать для него запоздалым учителем.
– Как знаешь. Кто я такой, чтобы стоять между человеком и его завтрашним похмельем?
– Ты просто не видел, сколько способен выпить по-настоящему крепкий мужчина.
– Я в своей жизни видел достаточно пьяных рыл. Ничего интересного.
– Я знаю, почему ты не пьешь. Боишься отпустить себя, – с характерным упрямством забулдыги продолжал он. – Потому что внутри ты – такой же, как я. Только трус. Ты трус, братец.
– Куда мне до вас, сэр Смельчак. Воевать с зеленым змием – удел доблестных.
– Ты куда?
– Хочу оставить тебя наедине с подвигом. Иначе победа будет неполной, а зеваки скажут, что тебе помогали. Вперед, братец, еще четыре бутылки ринского ждут справедливой кары.
– Ути, девочка обиделась.
Я не ответил. Оскорбления Фергуса примитивны и бьют мимо цели, куда ему до моей сероглазой сеньориты. Однако терпеть пьяный бред я точно не нанимался.
Он выкрикнул мне вслед заковыристую непристойность. Когда я уходил, карлик забрался на стол, извлек блок-флейту и начал наигрывать жутко заунывную мелодию, болтая коротенькими ножками.
* * *
Похмелье не улучшило характер альбиноса. Днем Фергус выполз в столовую, распространяя густой запах перегара. Обед прошел в молчании. Сытная пища вернула ему доброе расположение духа, и братец даже пробурчал что-то вроде извинений. Я кивнул, показывая, что принимаю их.
– Слушай, еще вчера хотел спросить по поводу твоего выигрыша. Это ведь не обычный конь?
– А шут его знает. Наверное. Старый хрыч Герат леан Ллиерд не поставил бы простую лошадь.
Ну дела! Он даже не поинтересовался, кого именно выиграл! Определенно, Фергус не заслуживал благородное животное, что досталось ему так легко.
– Продать не хочешь? – как можно небрежнее спросил я. – Мой Квинт что-то прихрамывает, думаю заменить его.
– Может быть, – он похмелился шаннским и окончательно повеселел. Налитые кровью глаза остановились на Франческе, задумчиво ковыряющей десерт.
– А девка-то как в постели? Ничего?
Я сделал неопределенное движение плечами, которое можно было истолковать двояко.
Надо проследить, чтобы, пока он гостит, сеньорита не покидала лишний раз наших покоев.
Девушка замерла под его жадным взглядом и медленно положила ложку.
Следующая реплика Фергуса была предсказуема до икоты:
– Дай попробовать.
– Может, тебе еще мою расческу дать? Извини, братец, но я не сторонник общественного пользования – брезглив. Личные вещи потому и называются личными.
Франческа резко отодвинула стул, встала и молча вышла.
– Неласковая какая, – сощурился ей вслед Фергус. – Ну, шиш тебе тогда, а не конь, если ты такой жлоб.
– Плевать, не больно-то и хотелось.
Я лениво доел обед, выпил вина, обменялся с альбиносом парой незначащих реплик, никак не выдавая гадливости, что возникла у меня от этой сцены и роли, которую пришлось сыграть. Братец – та еще скотина, опасно давать ему понять о моем весьма неоднозначном отношении к сеньорите.
В первую очередь опасно для нее самой.
Когда из-под стола выбрался давешний карлик с флейтой, я демонстративно скривился и отправился в свои покои.
– Франческа!
Она сидела, забравшись с ногами в нишу у окна, и смотрела, как за цветным стеклом ветер сыплет мелкую снежную крупу.
– Я не собираюсь оправдываться, можете думать что угодно, я в ваших глазах и так исчадие ада. Но просто к сведенью: с Фергусом иначе нельзя. С некоторыми другими существами – тоже. И знайте, я не считаю вас вещью…
– Верно. Только домашним животным.
И я подавился заготовленной речью.
Франческа
Снегопад закончился почти час назад. Лучи закатного солнца погладили витражную мозаику и спрятались. Я сижу в нише у окна и смотрю, как город – зеленый, желтый, красный, голубой – становится темно-синим, тонет в сумерках, словно в густом киселе.
Чужой холодный город за окном. В комнате запах меди и пыли. Так пахнет время.
Он стремительно распахивает дверь, врывается внутрь – на лице радостное предвкушение:
– Собирайтесь, сеньорита. Ночь обещает быть звездной, а я помню, что обещал показать вам обсерваторию.
– Я никуда не хочу, – из-за злости мой голос звучит глухо.
Он правда надеется, что я пойду с ним? После того унижения за обедом?
– Ну хватит, прекращайте злиться, вам не идут надутые губки. Будет очень романтично – звезды, луна, вид на Рондомион. В свое время мы с Августой перестарались с магией, и теперь Старина Честер слегка светится в ночи. Смотрится потрясающе. Вам понравится, обещаю, – он улыбается – очаровательно и нахально. Так же, как в Рино, когда подбивал меня на какую-нибудь авантюру.
Дома это было как наваждение. Элвин улыбался, и я послушно следовала за ним. Злилась, возмущалась его беспардонностью, но следовала. А сейчас чары сгинули. Я гляжу на него и чувствую лишь желание уязвить посильнее.
– Какая разница, что понравится или не понравится вашей расческе? – отвечаю я самым холодным тоном, на какой только способна.
– Франческа, прекратите. Я думал, мы уже обсудили это.
– Так и есть, – снова утыкаюсь носом в разноцветное стекло.
Голос совсем рядом, над головой:
– Не пойму, кого из нас двоих ты пытаешься наказать. – Меня передергивает от добродушно-снисходительных интонаций.
На плечо опускается рука, и я стряхиваю ее, точно ядовитое насекомое.
– И чего я тебя уговариваю? А ну пошла!
И я встаю и иду.
Потому что не могу отказаться.
Мы поднимаемся по выщербленным ступеням. Я пытаюсь замедлить шаг, ощущая, как внутри тонкой струной, комариным писком дрожит бездумная искусственная радость. Счастье подчинения, от которого хочется взвыть больной собакой. Это хуже, чем изнасилование. Потому что все происходит как будто добровольно, с моего согласия.
Дверь открывается в морозную тьму. Здесь, на крыше башни, холодно и безветренно. Над головой – распахнутый купол небес в мириадах звезд, под ногами бледное озеро опалесцирующего голубого света. Оно переливается в лунных лучах, разбегается волнами от каждого шага, словно ступаешь по сияющей водной глади.
Красиво. Мне бы понравилось, приди я сюда по своей воле.
Холод кусает за нос и щеки. Съеживаюсь. Элвин обнимает меня сзади за плечи. Совсем как вечность назад на Раккольто, когда мы стояли у реки.
– Прости, забыл про плащ, – шепчет он мне на ухо. – Но так даже лучше.
– Мне не холодно.
Высвобождаюсь, и он не пытается удержать. Тащит меня к телескопу и пытается рассказать что-то про звезды и башню. Я зеваю напоказ, и маг осекается.
– Ну хватит. Поиграли, и будет. Франческа, признайтесь, вам же здесь нравится? Я заметил – вы любите такое!
– Зачем вам мое признание, – говорю я, – когда вы и так знаете, что я чувствую?
Выражение досады на его лице сменяет злость. Обычно я пугаюсь, когда он так смотрит, но сейчас мне все равно.
– Я ведь могу приказать… – начинает он.
– Приказать радоваться?
Неужели он и правда может приказать мне получать удовольствие? Смогу ли я сопротивляться такому приказу?
– Давай, прикажи! – сквозь слезы кричу я. – Преврати меня в животное, вещь! Скажи, что я должна делать, думать, чувствовать! Тебе это нужно? Кукла на ниточках?
Элвин ругается и лупит кулаком по каменной стене. Мы с ненавистью смотрим друг на друга.
– Иди к Черной, Франческа. Чтобы я еще раз…
Он не заканчивает. Разворачивается и уходит. Глухой стук двери разносится в морозной тишине.
Я остаюсь совсем одна.
Впору праздновать – я смогла задеть своего тюремщика, но в мимолетной победе нет радости. Смотрю на лужу бледного света под ногами, на спящую черноту за границей башенных стен и хочу выть от безнадежности, от того, как все неправильно. Изнутри растекается тоскливый холод, словно где-то в душе засел кусок льда и жжет стылым огнем. Я падаю на колени, по щекам бежит вода, губы повторяют заученные с детства слова молитвы, а тысячеглазое небо глядит безмятежно и равнодушно.
Глава 2. Химеры
Элвин
В первый раз никто не ответил. Я переждал с минуту и раздраженно замолотил колотушкой по медной пластине. Звук разнесся по всему дому. Уверен, он вполне мог пробудить даже некрепко заснувшего вурдалака.
С той стороны двери сначала стояла тишина, а затем послышался неприятный скребущий о половицы звук. И утробное ворчание, от которого по коже продрало морозом и волосы поднялись дыбом.
Голос гриска трудно спутать с чем-то иным. И если изнаночные твари разгуливают по дому мейстера Гарутти, значит, живых людей там нет.
Уже понимая, что опоздал, я вошел через Изнанку. Вынырнул ровно за спиной твари. Повезло.
И почти сразу понял, что ошибся. Это был не гриск.
Химера.
Очень раскормленная и уродливая.
Она выедала требуху у лежащего возле двери тела. Ощутив мое присутствие, тварь глухо заворчала и подняла вытянутую морду. Кровь покрывала ее как маска, доходя до ушей. Тусклым металлом блеснули акульи зубы в распахнутой пасти. Снова угрожающе заворчав, химера припала на мощные лапы и вздернула покрытый хитином зад с гибким хвостом, оканчивающимся скорпионьим жалом.
Хороша, несмотря на уродство! И по-настоящему смертоносна. Кто-то очень постарался, создавая из нее совершенное орудие убийства.
– Иди сюда, красавица, – хмыкнул я и сделал приглашающее движение.
Ее не пришлось упрашивать.
Удар огненной плетью настиг приземистое тело уже в полете, но не рассек, а лишь ожег. Химера совершенно по-собачьи взвизгнула и ударилась о выставленный щит. Покрытые ядовитой слизью когти царапнули защиту, и я почувствовал, как та поддается.
Отродья Изнанки. Никогда не знаешь, какая магия на них подействует и насколько серьезно.
Над головой противника взмыл хвост, нацеливая жало. Я выждал для того, чтобы в последнюю секунду уклониться, убирая щит, и рубануть шпагой.
Вой оглушил. Его должны были слышать в домах за три квартала вокруг. Отрубленный кусок хвоста упал на пол, бешено извиваясь, будто был способен продолжать свое существование отдельно от тела. А тварь рванула вперед, ощерив кривые зубы.
Разряд молнии заставил ее рухнуть. Я не стал больше экспериментировать с магией, просто отсек голову и пронзил сердце. Разрубленное тело еще долго продолжало дергаться. Из ран сыпалась густая черная пыль, похожая на угольную.
Все время, пока тварь перебирала лапами, я стоял над ней со шпагой. Наконец вложенная в химеру ненависть истаяла в воздухе, и я оставил монстра, чтобы склониться над трупом мужчины у входной двери. Судя по одежде, это был слуга. Немолодой, полноватый, с густыми рыжими бакенбардами. На обрюзгшем лице навеки застыло выражение ужаса, губы приоткрыты в предсмертном крике.
Я отправился осматривать дом.
Картина на кухне была столь выразительна, что захотелось дать ей поэтичное название в духе современных художников. Например, "Кровавый полдень". Для концептуального единства не хватало какой-нибудь мелочи вроде гирлянды кишок под потолком, но и без того зрелище… ну, скажем, впечатляло. До желания расстаться с завтраком. Я прошелся меж ошметков плоти, стараясь не наступать в лужи. Осмотрел останки. Покойная химера любила полакомиться ливером и поиграть с едой, но головы отчего-то не трогала.
Дородная кухарка и девчонка-горничная. Совсем молоденькая и хорошенькая.
Была молоденькой и хорошенькой, пока не превратилась в кучку кровавых кусков и обглоданных костей.
Растерзанное тело Просперо Гарутти лежало в кабинете. Если людей просто было жалко, то тут захотелось сделать с хозяином химеры то же, что я немного раньше сделал с его выкормышем. Ублюдок сильно осложнил мне работу.
Я поднял за волосы оторванную голову. Мейстер Гарутти оказался типичным разеннцем. Смуглым и кучерявым, с кожей нежной, как у девушки, глазами-маслинами и пухлыми губами. Смазливым. И удивительно молодым. Последнее было ожидаемо, не зря Просперо дружил с Джованни Вимано в Фельсинском университете.
Кто же виноват, что мне при словах "алхимик, бакалавр философии" представляется убеленный сединами бородатый старец?
Положив голову на стол, я оглядел кабинет. Кипы, тонны бумаг. На просмотр этого богатства уйдет не одна неделя. Остается только молить богов, чтобы среди записей доктора сыскались хоть какие-то ниточки, ведущие к прочим культистам.
Просперо Гарутти был моей лучшей зацепкой. Единственной зацепкой, если уж начистоту. Со смертью мейстера я опять утыкаюсь в стену. Что делать, если в бумагах не найдется подсказки? Ехать в Фельсину?
Да я бы поехал туда! С радостью. Нужно выжечь змеиное гнездо. Можно в самом прямом смысле. Черная с университетом (а Черная и правда с ним, если задуматься) – отстроят новый.
Слишком много развелось этой пакости, самое время проредить.
Но идиотская верность Франчески делала поездку бессмысленной. Девчонка выпустила Джованни. И, чтоб я сдох, конечно он побежал к руководству Ордена. Не бывает бывших культистов.
А те уже приняли меры, можно не сомневаться.
Я вернулся к телу химеры. Оно уже подернулось серым налетом и сейчас больше всего походило на разломанную статую из серого гипса. Материя, из которой состоят все изнаночные твари, от жутких, почти иммунных к магии монстров до разумных и забавных брауни, однородна и имеет мало общего с плотью.
Кто-то взрастил эту тварь. Выкормил болью и ненавистью, чтобы натравить на обитателей этого дома. И вряд ли целью этого кого-то была молоденькая горничная или рыжий слуга.
Ее создавали по душу Просперо Гарутти, и она имеет отношение к Изнанке мира. Значит ли это, что хозяин химеры – враг Ордена? И что ему известно о культистах?
Точно знаю одно: он опасный дурак, если не сказать крепче. Потому что оставить изнаночную тварь свободно гулять по миру людей может только идиот или подонок.
Стоп! А кто сказал, что он собирался ее оставить?
Ответом на эту мысль стал робкий стук со стороны входной двери.
О, конечно, это мог быть кто угодно. Сосед, привлеченный визгом химеры. Или зеленщик из лавки напротив… Хотя нет, зеленщик бы воспользовался черным входом…
Но если случайный визитер – хозяин химеры, он не уйдет так просто.
Я хищно ухмыльнулся. Отлично! Даже просто замечательно!
Отпихнув тело рыжего слуги, одним движением накинул иллюзию. И даже не забыл про одежду – мой костюм мало походит на то, что закон о сословиях предписывает носить незнатному алхимику.
Меж тем стук прекратился. Я торопливо откинул засов и рванул дверь. Так спешил, что чуть не пришиб стоявшую за ней молодую женщину.
– Ой, – она отшатнулась. – Мейстер Гарутти, это вы? Сами открываете?
Я кивнул и подумал с досадой, что никогда не слышал голос покойного, значит, не смогу создать иллюзию.
– А почему не Джордж?
– У него выходной, – хриплым шепотом ответил я.
Незнакомка изучала мое лицо с подозрительным вниманием, точно не была уверена, что я – тот, за кого себя выдаю. Я старался держаться в тени и вспоминал черты покойного. Ошибся? Или все верно? У меня хорошая, даже отличная память на лица, но стоило хоть раз бросить взгляд в зеркало перед тем, как отпирать.
– Что у вас с голосом? – спросила женщина.
– Заболел.
– Так вы поэтому сегодня не пришли? – она неодобрительно покачала головой. – Стоило предупредить. Гонфалоньер беспокоился.
Она сказала "гонфалоньер"? И, готов поклясться, имела в виду не какого-нибудь военачальника одного из разеннских герцогств.
Я поздравил себя с удачей. Отличная была идея – выдать себя за мейстера. Просто превосходная!
Так уж получилось, что разговорчивая парочка из Рино – Альберто и Орландо упоминали, что в Ордене имеется лорд-командор, гофмаршал и гонфалоньер. Помнится, тогда меня еще позабавило, что при этом у культистов отсутствовали, например, сенешаль и великий магистр. В этой урезанной иерархии виделся какой-то смысл, значение которого не постичь, не зная истории Ордена.
Незнакомка меж тем переминалась с ноги на ногу, поднимая и снова отводя взгляд. Ее без зазрения совести можно было назвать страшненькой. Мелкие черты лица, тонкие губы, выпирающий подбородок, слишком острый нос. Глаза в обрамлении белесых ресниц. Не уродина, просто не привлекательна. К тому же давно вышла из возраста девичьей прелести – никак не меньше двадцати пяти лет. Волосы убраны в чепец по примеру замужних дам, но отсутствие брачного браслета на руке свидетельствовало, что на красотку так никто и не позарился.
Культистка? Вполне возможно. Чем еще заняться невзрачной и обиженной на мир старой деве?
– Я могу вас осмотреть. Если нужна врачебная помощь, – сказала женщина, не догадываясь, что я как раз в этот момент с сожалением отказался от идеи заманить ее в дом и вытрясти все, что она знает.
Никогда не пытал женщин и как-то не хочется начинать. К тому же дама вряд ли много знает. А вот ее исчезновение привлечет ненужное внимание. Я покачал головой и поднес руку к горлу, жестами показывая, что мне сложно говорить.
Гостья все еще мялась. Так, словно хотела поднять неудобную тему и не знала, как начать.
– Простите, мейстер Гарутти… вам приходилось посещать Батлем?
Сказать "такого я не ожидал" – очень сильно преуменьшить. Батлемская лечебница для душевнобольных – в принципе странное место для светских визитов. И подобное посещение явно не та тема, которую обсуждают между делом даже близкие друзья.
Или она так изящно намекает, что Просперо Гарутти давно пора полечить голову?
Я покачал головой и уставился на нее – всем своим видом выражая немой вопрос. Она окончательно смутилась:
– Ох, извините! Я не должна была. Просто… ах, забудьте!