Гриски меня побери, это становилось все интереснее. Я проклинал обстоятельства – ужасно хотелось взять ее в оборот, но слишком много препятствий для задушевной беседы. Начиная от кровавых пятен на полу сразу за дверью и заканчивая тем, что я не знал имени женщины.
Она, кажется, уже жалела, что пришла.
– Насколько серьезна болезнь? Когда вас ждать в лаборатории?
Я пожал плечами.
– Сможете прийти на следующей неделе? В пятницу? Я не хочу переносить эксперимент.
– Постараюсь, – ответил я все так же тихо и хрипло.
Еще как постараюсь! Приложу все усилия!
– Хорошо, – в ее голосе слышалось неявное облегчение, что наш странный разговор заканчивается. – Я передам мистеру Найтвуду о вашей болезни.
Я поклонился, по-прежнему избегая слишком высовываться из тени, и закрыл дверь.
Стук деревянных каблуков подсказал, что она действительно ушла. Промчавшись через весь дом, я сорвал по дороге иллюзию и выскочил через черную дверь. На прощанье кинул запирающие чары – не хватало, чтобы кто-нибудь заглянул к Гарутти раньше времени и нашел трупы.
Хозяина химеры, если тот придет за своей зверушкой, чары вряд ли остановят. Но я надеялся обернуться раньше.
Культистка уже успела свернуть за угол, когда я нагнал ее и пристроился чуть поодаль. Следить за ней было легко – она, подобрав юбки, вышагивала целеустремленно – быстрым, почти мужским шагом – и не оборачивалась. Недолгая прогулка закончилась на городской площади. Женщина вошла в приземистое двухэтажное здание, украшенное спереди портиком с шестью симметричными колоннами.
Городская больница. В основном для бедноты. Тех, кто не может позволить себе личного врача.
Ни разу не был внутри. Только законченный кретин пойдет к эскулапам, когда есть возможность обратиться к магу жизни.
Потратив время на новую личину – не светить же в предположительном осином гнезде своим чересчур приметным лицом, – я обзавелся простецкой физиономией и костюмом мастерового. Надолго такой маскировки не хватит – моей осанке, походке и манере держаться не хватает смирения. Когда пытаюсь подражать простолюдинам, выходит тот еще провинциальный балаган. Но все же не слишком внимательного наблюдателя иллюзия вполне способна обмануть.
Сразу за дверью начинался дортуар с множеством кроватей, больше половины из которых были заняты. Здесь не топили, а в воздухе стоял тяжелый запашок лекарств и болезни. Вдоль стены тянулась длинная очередь из черни. Она оканчивалась у ширмы, за которой врач осматривал пациентов.
Я не надеялся нагнать культистку – с момента, когда женщина вошла в больницу, прошло уже больше десяти минут, но мне повезло. Подруга Гарутти по Ордену стояла у ширмы, беседуя с монахиней из обители Дочерей Милосердия – серое платье, черный платок с вышитым перевернутым треугольником.
Еще не успел придумать, как бы подобраться поближе, когда монахиня повернулась к очереди и объявила, что доктор осмотрит еще пятерых, а остальным лучше прийти завтра. Эта новость вызвала глухой ропот среди пациентов.
– А чего бы госпоже хирургу не взглянуть на мою ногу, раз уж она здесь? С утра жду, – преувеличенно громко возмутился громила, сидевший, привалясь к стене, у самого входа. Одна штанина у него на ноге была обрезана у колена, голень прикрывала тряпица в бурых пятнах.
– Доктор Каррингтон сегодня не работает, – слова монашки вызвали еще одну волну ропота. Недовольные пациенты потянулись к выходу. Вместо того, чтобы последовать их примеру, я углубился в коридор за культисткой.
Шитая белыми нитками история, которую я собирался рассказать, оказалась не нужна. Доктор Каррингтон и по коридорам больницы маршировала, как по улице, не оглядываясь.
Женщина дошла до двустворчатых дверей в конце коридора, размерами больше напоминавших замковые ворота. Сходство усиливалось за счет каменной гаргульи, сидевшей у входа. Она вложила руку ей в пасть, и глаза статуи на долю секунды полыхнули синим, а дверь приоткрылась.
Я еле сдержался, чтобы не выматериться. Вот так вот! Двери с потомком Кербера на человеческой половине мира? Откуда?
Она зашла внутрь, и дверь захлопнулась. Глаза каменного сторожа погасли, сейчас он снова казался обычной статуей.
Их называют "дети Кербера", что является скорее метафорой, чем отражением реального родства. Големы, заклятые на распознание и охрану, – ничего особенного, кроме того, что секрет их создания давно утрачен. Немногие "детки", что смогли пережить своих творцов, сейчас караулят входы в княжеские покои фэйри. У Исы, например, есть один.
Нет, вряд ли поклонники Черной сумели изготовить нового голема. Скорее им просто удалось где-то раздобыть и подчинить одного из неупомянутых в летописях сторожей.
Отлично, это избавляет от вопроса "Где искать дальше?". Голем – как светящаяся в ночи табличка со стрелочкой "Все самое ценное – здесь". Но плохо, что проникнуть внутрь незаметно не получится. Каменному сторожу вряд ли придется по вкусу моя кровь.
Я решил не искушать дальше судьбу. Еще выйдет кто-нибудь спросить, какого гриска тут слоняюсь. В то время как в доме мейстера Гарутти моего внимания ждут четыре трупа.
И много, очень много пищи для размышлений.
Франческа
Я заплетаю косу, гадая, есть ли на Изнанке прачки. У меня не осталось чистых платьев, надо бы что-то сделать с этим.
Он стучится и заглядывает внутрь, не дожидаясь моего разрешения.
– Меня не будет до вечера, сеньорита. Ведите себя хорошо и постарайтесь не попасться на глаза Фергусу.
И исчезает прежде, чем я успеваю что-то ответить. Слышно, как за стеной хлопает дверь.
Ну конечно! Я же вещь, домашнее животное, бессловесная скотина. Кого волнует, что я собираюсь сказать?! Или что я могу быть не одета!
Хочу засов в свою комнату! Чтобы он не смел вторгаться в любой момент, когда пожелает!
Бормоча сквозь зубы нелестные слова в адрес мага, надеваю все то же темно-синее платье из шерстяного муслина. Оно меньше прочих нуждается в стирке.
А еще я заметила, что оно не нравится Элвину. Смешно, но мне хочется хоть так досадить ему.
В моих покоях большое зеркало. Смотрю на женщину в нем. У нее зло сощуренные глаза, губы сжаты в тонкую нитку.
И ошейник на шее, как у скотины.
Ужас, во что я превратилась. Во что он меня превратил! Я ведь никогда не была такой.
Я должна сбежать, должна освободиться от его власти. Пока от той, прежней, Франчески еще осталось хоть что-то.
Для этого надо узнать как можно больше о моем хозяине.
Ответом на мои мысли из соседней комнаты доносятся шорохи и неясное бормотание. Неужели маг вернулся? Прокрадываюсь к двери, чтобы заглянуть в щель.
На первый взгляд можно подумать, что часовая комната пуста. Опускаю взгляд и еле удерживаюсь, чтоб не вскрикнуть.
Голый, поросший густой шерстью человечек. Он ростом мне по пояс. Круглое тельце, руки и ноги одинаковой длины. Черты сморщенного личика – пародия на людские. Слишком крупный рот, нос формой похож на корнеплод, глаза – большие и влажные, блестят озорным любопытством. Из одежды на нелепом создании лишь замызганный передник и цветастый платок на голове. Человечек орудует веником и мычит под нос однообразный мотив.
Я уже видела таких, как он. Элвин называет их "брауни".
– Привет, – говорю я.
Существо выглядит милым, пусть и слегка несуразным. Моя злая настороженность тает сама собой.
– Леди! – голос у брауни высокий и писклявый. Нелепый, как и вся его внешность.
Он откладывает веник и кланяется, а я смиряю порыв подойти и погладить его по голове. Хочется общаться с брауни ласково, как с ребенком.
– Как тебя зовут?
– Скриблекс, леди.
– Давно ты служишь у Элвина?
– Давно, да. Давно, – радостно кивает Скриблекс. Он забавно глотает окончания слов и картавит.
– Я хотела спросить – как давно?
– Долго.
– Долго – это сколько? Год, два?
Он задумывается, моргая круглыми глазами, потом улыбается так, словно решил сложную задачу.
– Много! Вот!
Мне бы рассердиться, но у него слишком бесхитростный взгляд.
– Ладно, не важно. Скажи, ты хорошо знаешь своего хозяина?
– Э?
– Ну, кто он, например?
– Лорд Элвин, – гордо говорит брауни. – Я знаю, да!
Да, маг не зря называл брауни тупыми.
– Я не об этом. Лорд Элвин – не человек. А кто он?
Скриблекс долго хмурится, а потом радостно подпрыгивает на месте:
– Маг! Он маг! Вот! Правильно, леди?
– Правильно, – печально соглашаюсь я. – Извини. Не хотела тебя отвлекать. Можешь вернуться к работе.
Брауни снова берется за веник и затягивает свою немудреную песенку без слов.
Так позорно оканчивается моя первая попытка.
Не страшно. Есть много способов разузнать о человеке. Задать вопрос – самый простой, но не всегда самый верный. Вещи, которые мы выбираем, порой способны рассказать о нас больше, чем близкие друзья. Главное – уметь слушать.
Я умею.
Дергаю ручку двери, и она поддается. Маг настолько мало меня опасался, что даже не потрудился запереть свою комнату.
Его покои больше моих. Здесь есть заваленное вещами бюро и книжный шкаф. На стене картина – гротескные отвратительные создания пожирают и мучают людей. Обнаженные человеческие фигурки – смешные и жалкие, распяты на гигантских арфах, лютнях, вписаны деталями в жуткие механизмы. Люди корчатся и страдают, демоны хохочут. Должно быть, художник пытался изобразить ад. Отвожу глаза. Мастерство живописца несомненно, но от взгляда на шедевр накатывает настоящая жуть.
Очень похоже на Элвина. Наверное, вечерами он разглядывает картину, наслаждаясь зрелищем чужих мучений.
Всю вторую стену занимает гобелен с вытканной картой.
Шар из матового стекла под потолком и еще один – над письменным столом. Магические светильники. У меня в комнате есть такой же. Мой хозяин использует их вместо свечей, и хоть мне не нравится их холодный свет, не могу не признать, что они куда ярче тех же масляных ламп.
Шкура белого медведя на полу у камина. В углу мольберт с загрунтованным холстом. Его не трогали так давно, что грунт покрылся сетью трещин, наполовину осыпался. На бюро реторты и колбы вперемешку с исчерканными листами бумаги. В закрытой банке, заполненной мутной жижей, плавает что-то, пугающе похожее на голову младенца. Рядом нож в ножнах из темного дерева, резные костяные фигурки, мелкие инструменты непонятного назначения, свитки, замшевые перчатки, струны для скрипки, несколько перстней-печаток, письменный набор, чернильница с залитой в нее жидкостью подозрительного красного цвета и еще сотни других мелочей, разбросанных в полном беспорядке.
О, эта комната не просто рассказывает – она кричит о своем хозяине. Незримое присутствие Элвина ощущается здесь во всем. Большинство вещей превосходного качества, и на всех них неуловимый, но несомненный оттенок эпатажа.
Перед кем он рисуется здесь, в комнате, куда старается не пускать даже родственников?
Поначалу я теряюсь. Мне неловко вторгаться в его мир. И я никогда ранее не обыскивала чужого жилья.
Но голос совести тих. Гнев и жажда мести вещают куда как громче. Я начинаю осмотр с документов. И почти сразу понимаю, что это надолго…
Пару часов спустя я бессильно опускаюсь в кресло. Я устала, у меня болит голова, и я бессмысленно потратила время.
Маг меня переиграл. Больше половины бумаг на неизвестных языках. По внешнему виду букв я узнала ундландский и анварский. Еще один язык похож на тот, что показывал мне Элвин в Рино. Древнеирвийский. Но я не уверена до конца. О принадлежности двух других можно только догадываться.
Те бумаги, что я смогла прочесть, не представляют интереса. Списки дел, случайные цитаты, стихи – слишком хорошего качества, чтобы я могла заподозрить Элвина в авторстве, черновик письма, в котором маг цветасто и едко жалуется на скуку. Я возлагала большие надежды на два пергаментных свитка, но они оказались пусты.
После короткого отдыха я перехожу к книжному шкафу. В нем томик сонетов и с десяток трактатов по магии и алхимии. Половина снова на неизвестных мне языках, о содержании можно догадываться лишь по миниатюрам и литографиям. Кроме книг, в шкафу хранится несколько странных предметов. Еще более странных, чем те, что небрежно вывалены на бюро. Например, отделанный серебром сигнальный рог. Или деревянная резная фигурка сидящего на корточках существа с невероятно уродливым и злым лицом.
Мое внимание привлекает медное яйцо размером с кулак. Поначалу даже не само яйцо, а подставка в форме скрюченной человеческой руки. Красиво и страшно. Узловатые когтистые пальцы сжимают блестящую скорлупу, свет скользит по ней, играет, переливается.
Беру яйцо в руки. Оно теплое и приятно тяжелое, словно живое. По полированной поверхности пляшут золотые искры. Вглядываюсь в их кружение и вдруг понимаю, что это не искры.
Крохотные, сотканные из солнечного света женские фигурки. Обнаженные, с полупрозрачными крыльями за спиной. Как у бабочек.
Они скользят в вихре радостного танца. А меж небом и землей натянуты сотни блестящих медных струн, как на гигантской арфе. Струны поют, то нежно, то страстно, искрами на свету вспыхивают и гаснут аккорды, рождая новых и новых крылатых красавиц.
Золотые феи танцуют – совершенные в своей наготе, свободные и беспечные.
Смех перезвоном колокольцев.
Зов "иди к нам".
Я встаю, расправив радужные крылья. Одежды спадают ненужным грузом.
Я умею летать!
Хоровод в воздухе. Рука об руку с сестрами.
Мы смеемся и кружим в вихре танца.
Гладкая скорлупа купола над головой и блестящее озеро меди под ногами.
Становится жарче. Озеро раскаленного текучего металла бурлит и вспенивается. В нежном пении арфы нарастают зловещие нотки. Танец ускоряется, струны звенят торопливо, тревожно. Все трудней поспевать за мелодией. Купол над головой наливается темным пламенем.
У меня кружится голова.
Все плывет, сливается в мельтешении золотых искр.
Вспышки света.
Бесконечный бег по кругу.
Арфа грохочет, взвизгивает, дребезжит – разнузданно и фальшиво.
Задыхаюсь. Сердце бьется как сумасшедшее. Слишком быстро. Больше не могу так…
Щеку ожигает болью, и все прекращается в один миг.
Я сижу на полу, и Элвин, склонившись, трясет меня за плечи.
– С возвращением к опостылевшей реальности, сеньорита, – его голос сочится ядом. – Как вам грезы бронзовой Вары?
– Что?
Я пытаюсь пошевелиться и вскрикиваю от боли. Мышцы задеревенели, по телу бегут кусачие мурашки.
За окном темно, комнату заливает безжизненный яркий свет от шара под потолком.
Вечер.
– Что случилось? – спрашиваю я дрожащим голосом. – Только что было утро.
– Случилось, что одна хорошенькая идиотка зачем-то полезла в мои вещи, – зло отвечает маг. – Как будто опыт со шпагой ее ничему не научил.
Смущенно отвожу взгляд. Зря я надеялась, что Элвин не узнает про обыск. Щека все еще пульсирует болью. Подношу к ней руку и не могу поверить.
– Ты ударил меня?
– Три раза, – подсказывает он.
– Ты. Меня. Ударил!
– А вы предпочли бы так и сидеть, пуская слюни на эту дрянь? – Маг протирает бронзовое яйцо тряпицей, следя за тем, чтобы не касаться оголенной кожей поверхности, затем убирает страшную игрушку обратно в шкаф.
Я отворачиваюсь. Щека неприятно горяча, но сильнее боли возмущение. Он меня ударил! По лицу!
Элвин наклоняется, берет меня за подбородок:
– Тссс, не дергайся! Проклятье, похоже, будет синяк. Подожди, сейчас смажу.
Сдерживаю порыв крикнуть ему в лицо "Мне ничего от тебя не надо!", вырваться и уйти. Так я сделаю хуже только себе. Он смазывает мне щеку мазью, потом резко дергает за ошейник, принуждая подняться.
Его лицо близко-близко. Кого другого, может, и могла бы ввести в заблуждение обманчиво любезная улыбка, но я вижу – маг зол не на шутку. Пытаюсь отодвинуться. Элвин улыбается шире и снова дергает за ошейник.
– Значит так, сеньорита. Я, видно, слишком добренький хозяин. И слишком занят, чтобы уделять вам внимание. Так что у нас новые правила. Во-первых, запрещаю трогать вещи в моей комнате без спроса. Любые вещи. Это понятно?
Его рука все еще лежит на проклятой полоске кожи, мешая отстраниться. Трудно дышать. Чувствую, как через ошейник в мое сознание вливается чужая воля, превращая запрет в абсолютный закон бытия.
– Во-вторых, надо и правда придумать вам занятие, чтобы не скучали в мое отсутствие. Скажем, уборка в часовой комнате. Уверен, вы с ней справитесь куда лучше брауни.
Конечно, еще одно унижение. Кажется, ему никогда не наскучит издеваться надо мной. Закрываю глаза, чтобы не видеть его лица. Могла бы – и уши заткнула, но маг не позволит этого сделать. Приходится слушать, как ненавистный голос продолжает:
– В третьих, надо как-то оградить вас от проявлений вашего могучего интеллекта, поэтому отныне вам запрещается покидать башню. У меня нет времени бегать и вытаскивать сеньориту изо всех неприятностей, в которые она изволит угодить.
– Всё? – с отвращением спрашиваю я. – Я могу уйти?
– Идите, – маг разжимает пальцы. Снова можно дышать. Отшатываюсь, растирая горло.
Уже в спину мне летит:
– Франческа!
Я не оборачиваюсь, делаю вид, что не слышала, но он продолжает.
– Это было очень глупо. Здесь, на Изнанке, вещи часто не то, чем кажутся. И многие опасны так, как ты даже не в силах представить.
От моего хлопка дверью содрогаются стены.
Глава 3. Зверь, что прячется внутри
Элвин
На праздник первого снега я опоздал. За годы, что был в отъезде, княгиня перенесла место празднования, о чем ни словом не упомянула в приглашении.
То ли забывчивость, то ли многозначительный намек на мой нынешний статус при ее дворе. Как хочешь – так и понимай.
Нижний берег Темеса изрезан заливами и бухтами. Летом здесь хорошо прятаться от нескромных взглядов в зарослях рябины и орешника, в воздухе стоит терпкий запах медоносных трав и гудят пчелы. Сейчас скорбные силуэты плакучих ив повисли над рекой, развесив припорошенные снегом ветви словно гигантскую паутину.
Едва приметную дорожку из полупрозрачного льда я заметил далеко не с первого раза. Раньше тропы оформлялись куда как торжественнее. Тонкий лед вывел через протоку к широкой заводи. Берега бухты украшали могучие далриадские дубы – настоящие патриархи, видевшие не один десяток королей. Поверхность воды сковывал все тот же лед, превращая заводь в гигантскую площадку под открытым небом. И на этой площадке шло состязание.
Вихрем кружились мелкие колючие снежинки. Свивались кольцами, прорастали причудливыми фигурами, цветами и растениями, повинуясь прихотливой воле художников.