Я знала, что у человека, приближенного к королеве, неминуемо образуется множество врагов и недоброжелателей, и все же история, которую мне поведали, была похожа на правду. Итак, Дугласс Шеффилд и ее сестра были влюблены в моего фаворита, возможно, что и Роберт увлекся Дугласс. Он - мужчина, а от меня никакого телесного удовлетворения не получал. Я знала, что Роберт находит утешение с другими женщинами, и меня это не слишком волновало - лишь бы я не знала о его интрижках. Роберт принимал этот безмолвный уговор.
Но, похоже, его роман с Дугласс Шеффилд зашел дальше, чем следовало. Как-то раз он написал ей письмо, в котором содержалась просьба немедленно сжечь по прочтении, но влюбленная дура решила сохранить послание на память. В письме якобы говорилось, что Роберт непременно женится на ней, как только скончается ее муж, причем утверждалось, что лорд Шеффилд будто бы "не жилец на этом свете".
Все это очень напоминало историю с пресловутым ларцем, в котором содержалась переписка Марии Стюарт и Босуэлла. Каким же нужно быть глупцом, чтобы доверять опасные мысли бумаге! И еще большим глупцом будет тот, кто не воспользуется возможностью уничтожить врага, когда в руки попадает столь неопровержимое свидетельство.
Дугласс хранила письмо под подушкой, перечитывала его по многу раз днем и ночью, а потом взяла и обронила. Ужасно перепугалась, перевернула все вверх дном, но так и не нашла. Она и не могла его найти, потому что письмо подобрала сестра ее мужа и немедленно показала лорду Шеффилду.
Возмущенный супруг решил ехать в Лондон и добиваться развода с неверной женой, которая, как он полагал, замыслила его погубить. Развязка была неожиданной. Прежде чем лорд Шеффилд успел показать своим адвокатам злополучное письмо, у него начался жестокий приступ дизентерии, и он скончался. Как известно, дизентерия часто бывает результатом воздействия яда.
В общем, получалось так, что лорд Шеффилд умер в тот самый момент, когда собирался разоблачить неверную жену и ее любовника, графа Лестера.
Невозможно сказать, что в этой истории было правдой, а что вымыслом, но факт оставался фактом: Шеффилд действительно умер. Я не могла себе представить, что Роберт мог всерьез думать о женитьбе на Дугласс, граф Лестер не стал бы так глупо рисковать из-за смазливой мордашки. Однако написать подобное письмо он, конечно же, мог. Мужчины часто прибегают к таким доводам, добиваясь расположения женщины. Допустим, письмо существовало и попало в руки мужу. Способен ли Роберт на убийство, чтобы избежать скандала?
Я не знала ответа, ибо Роберт во многом оставался для меня загадкой. Возможно, поэтому мне и не надоедало его общество.
Сколько раз я спрашивала себя: отчего на самом деле погибла Эми Робсарт? Несчастный случай? Самоубийство? Или убийство? Если несчастную женщину умертвили, то кто был заинтересован в этом больше Роберта? Если история с женой лорда Шеффилда правдива, граф Лестер вполне мог пойти на преступление, чтобы избежать опасности.
В общем, я не знала, что и думать.
Вот на какой тревожной ноте закончилось мое приятное пребывание в Уорике.
В августе разразилась одна из величайших трагедий, весь христианский мир содрогнулся, в ужасе отвернувшись от короля Франции и его матери.
Я имею в виду чудовищную резню, устроенную в день святого Варфоломея. В Париже проходили торжества в честь свадьбы Маргариты, сестры французского короля, с моим недавним женихом Генрихом Наваррским. На свадьбу съехалось множество французских протестантов. Почти все они погибли в беспрецедентной резне, уцелели немногие, в их числе и Генрих Наваррский.
Трудно было поверить, что французский королевский двор решился на это жестокое, невероятное, бессмысленное преступление.
Я не могла думать ни о чем другом. Представляла себе, как в ночи надрываются колокола, как по улицам Парижа рыщут толпы католиков, истребляющих своих соотечественников, вся вина которых заключалась в том, что они верили в Бога иначе.
Все знали, что король Карл безумен, но как могла решиться на такое его хитрая дальновидная мать! Неужто Екатерина Медичи не понимала, что последующие поколения проклянут ее имя?
При моем дворе только и говорили о Варфоломеевской ночи. Обычно, когда в соседнем государстве происходит какое-нибудь несчастье, люди оживляются и возбужденно обсуждают подробности, но здесь лица у всех были мрачные, а разговоры велись исключительно шепотом. Чудовищная весть произвела на всех самое гнетущее впечатление.
Французы сделались крайне непопулярны. Я отказывалась принимать посла Ламот-Фенелона, хотя этот высокообразованный и галантный дворянин, разумеется, ни в чем не был виноват. Не сомневаюсь, в глубине души он проклинал жестокость и безрассудство своих соотечественников.
В конце концов я решила удостоить его аудиенции. Это произошло в Вудстоке, и по моему приказу все придворные, присутствовавшие на церемонии, пришли в черном траурном платье.
Когда Фенелон вошел в зал, воцарилось гробовое молчание. Я шагнула навстречу послу и сказала:
- Сожалею, милорд, что вам пришлось долго ждать этой встречи. Скажите мне, неужто страшные вести, пришедшие к нам из вашей страны, правдивы?
- Ваше величество, я вместе с вами скорблю об этом печальном событии. Мой король пошел на этот решительный шаг с тяжелым сердцем, желая спасти себя и свою семью от подлых заговорщиков. Иногда нужно отсечь себе руку, чтобы спасти от гниения остальное тело.
- Я не могу этого понять, милорд. Может быть, вы объясните, зачем вашему королю понадобилось столь хладнокровно умертвить тысячи и тысячи гугенотов?
Мне было жаль беднягу Фенелона. Послам нередко приходится находить красивые слова, чтобы оправдать чудовищные поступки своих монархов. Фенелон сбивчиво бормотал какие-то объяснения, называл великого адмирала Колиньи подлым интриганом, хотя все знали, что покойник был человеком высочайшей нравственности.
- Если адмирал был виноват в государственной измене, - прервала я посла, - не лучше ли было бы отдать его под суд? И я все равно не понимаю, зачем нужно убивать столько людей?
- Произошло досадное недоразумение, ваше величество. Исполнители неверно поняли приказ…
В конце концов я сжалилась над французом. Послы не несут ответственности за преступления своих королей.
Однако члены моего Тайного Совета пожелали, чтобы посол дал им отчет о случившемся.
Речь Фенелона то и дело прерывалась возмущенными криками.
- Недоразумение! Ошибка! - разводили руками мои советники. - Ночь святого Варфоломея войдет в историю как величайший позор французского королевства!
А лорд Берли добавил:
- Это самое страшное преступление со времен распятия Господня.
* * *
После парижской резни мои приближенные стали говорить, что с Марией Стюарт пора покончить.
Как это ни странно, самым ревностным сторонником этой решительной меры был рассудительный Берли. Сесила никто бы не назвал человеком кровожадным, но его, убежденного протестанта, французская трагедия потрясла особенно сильно. Должно быть, Берли испугался, что в случае моей скоропостижной кончины и воцарения Марии у нас в Англии начнется то же самое. Что ж, я могла его понять - давно ли над Смитфилдским полем разносился запах горелого человеческого мяса?
И все же я не решалась на этот шаг. Как-никак Мария приходилась мне родственницей, и к тому же она королева. Подобно моему деду я считала, что королевскую кровь нужно беречь. Генрих VII не останавливался перед убийством, но лишь в том случае, если возникала непосредственная угроза для короны. Я всегда поступала таким же образом, но отправить на эшафот Марию Стюарт почему-то не могла.
Берли убеждал меня, приводил веские аргументы. Ведь Мария написала Норфолку преступное письмо, согласилась на мое убийство, хотела отнять корону.
Я помнила об этом, но все же не могла поверить, что королева Шотландская была полностью посвящена в дела заговорщиков. Хотя почему бы и нет? Ведь согласилась же она на умерщвление Данли.
Тогда Роберт предложил другой план, коварный и хитроумный, вполне в его духе, и Сесил поддержал его затею.
План состоял в следующем. Я предоставлю Марии свободу, но с непременным условием, что она вернется к себе в Шотландию. Там вчерашняя пленница попадет в руки своих заклятых врагов, закоренелых злодеев - Джеймса Дугласа, графа Мортона (он был в числе убийц несчастного Давида Риччио) и Джона Эрскина, графа Марр. Этот последний недавно прикончил двух своих соперников, Моррея и Леннокса, и провозгласил себя регентом Шотландии. Оба правителя должны были немедленно схватить Марию, судить ее и тут же привести приговор в исполнение. На все это им отводилось не более четырех часов.
В Шотландию отправилось тайное посольство во главе с неким Генри Киллигрю, человеком толковым и надежным. Он должен был заключить с шотландскими правителями договор, убедив их в несомненной выгоде предприятия.
Берли напутствовал нашего посланника, велев ему объяснить шотландцам все преимущества затеваемой интриги, а также выяснить, чего они хотят взамен.
Началась затяжная торговля, которая вызывала у меня лютое отвращение. Лишь настойчивость Берли и Роберта не давала мне поставить крест на всей этой истории.
Граф Марр не слишком опасался Марии, считая, что в протестантской Шотландии королева-католичка ему неопасна. Зато проповедник Джон Нокс, религиозный фанатик (я всегда терпеть не могла этот сорт людей) с удовольствием присоединился к заговору, ибо ненавидел Марию всей душой.
Когда в конце концов договоренность с Марром была достигнута, регент вдруг скоропостижно скончался. Казалось, сами ангелы, к которым взывала Мария в своих молитвах, спустились с небес, чтобы спасти ей жизнь. С графом Мортоном вести переговоры оказалось куда сложнее, чем с Марром. Для начала он потребовал пожизненную ренту, равноценную сумме, которую я ежегодно тратила на содержание Марии в Англии. Подобная наглость возмутила меня до глубины души. Я всегда считала, что процветания можно достичь лишь посредством строгой экономии, и терпеть не могу, когда деньги пускают на ветер. Конечно, я тратила крупные суммы на наряды, с годами у меня накопился весьма обширный гардероб, но ведь королева всегда должна быть одета подобающим своему сану образом. Мой двор содержался на широкую ногу, к столу подавали дорогое вино и хорошую пищу. Правда, сама я ела очень мало, а вино непременно разбавляла водой. Я с уважением отношусь к деньгам, хоть никогда и не занималась стяжательством и это качество унаследовала от своего деда. Многие называли его скупцом, но лишь благодаря Генриху VII Англия стала процветающей страной, а вот расточительство моего отца оставило казну совершенно пустой. Я считала делом чести расплатиться за долги всех моих предшественников, а это была сумма весьма крупная. Англичане, и прежде всего жители Лондона, знали о моей скрупулезной честности и высоко ценили это качество. Отец считал, что служить королевскому двору - уже высокая честь, не нуждающаяся в дополнительной оплате. Я же всегда платила тем, кто на меня работал.
При мне страна добилась еще большего богатства, чем при Генрихе VII, и я достигла этого благодаря осторожности, экономности и предусмотрительности.
Вот почему мне не хотелось платить столько денег негодяю Мортону, а между тем его требования делались все наглее и наглее. Несомненно, он догадывался, как сильно заинтересован лорд Берли в том, чтобы не только избавиться от королевы Шотландии, но и проделать это чисто, никоим образом не замарав мою репутацию. Марию должны были казнить ее собственные мятежные подданные, тогда Англия останется в стороне и все можно будет свалить на дикость шотландских варваров.
Затем Мортон выдвинул новое требование, уже откровенно невыполнимое. Он захотел, чтобы казнь Марии происходила в присутствии трех тысяч английских солдат, а также моих посланников - графа Бедфорда, графа Эссекса и графа Хантингдона.
Получив сей ультиматум, мы поняли, что нашему плану осуществиться не суждено. Ведь для того и затевалась эта хитроумная интрига, чтобы Англию нельзя было обвинить в расправе с королевой, и Мортон прекрасно все понимал. Зачем же ему тогда понадобились мои солдаты?
- Мы попусту теряем время, - сказала я. - Мортон нарочно требует невозможного.
Берли с мрачным видом кивнул:
- Надеюсь, Господь пошлет вашему величеству достаточно сил, чтобы сохранить истинную веру, вашу жизнь и жизни миллионов ваших подданных. Да хранит нас Господь, ибо над всеми нами нависла угроза.
Я утешала его как могла. Бог с ней, с угрозой, в глубине души я была счастлива, что нам не удалось найти палачей для Марии.
* * *
Несмотря на ненависть, которой прониклись англичане к французским католикам после Варфоломеевской ночи, я продолжала тайные переговоры с Екатериной Медичи о сватовстве герцога Алансонского.
Екатерина была женщиной необычайно умной и изворотливой, я всегда считала ее достойной противницей. Одно удивляло, зачем ей так уж понадобилась английская корона. Неужели так важно, что еще один ее сын станет королем? Вполне допускаю, что Екатерина видела мои хитрости насквозь, считая, очевидно, что мы с ней - одного поля ягоды, что на самом деле мне нет дела до умерщвленных гугенотов. А между тем резня, начавшаяся в Париже, распространилась на всю Францию, казалось, католики никогда не насытятся кровью своих врагов.
Ламот-Фенелон регулярно доставлял мне послания от королевы-матери.
- Ее величество велела мне сообщить вашему величеству, что монсеньор герцог лечится особыми притираниями, которые позволят ему полностью избавиться от оспин.
Он имел в виду эликсир доктора Пенна, похвалявшегося, что умеет излечивать кожу от следов оспы. Екатерина Медичи наняла на службу этого лекаря, поскольку считала, что главное препятствие на пути к женитьбе - изуродованная физиономия ее отпрыска.
- Очень хорошая новость, - сказала я. - Если эликсир подействует, попрошу прислать такой же для леди Сидни.
Посол выглядел довольным. Он решил, что еще есть надежда на удачное завершение его миссии. Поразительно, до чего бывают слепы люди. Если уж до Варфоломеевской ночи я морочила французам голову, то неужели я согласилась бы после произошедшей трагедии?
Мы немного поговорили об эпидемии оспы, которая распространялась по Европе все шире.
- Нашему маленькому принцу повезло, что он вообще остался жив, - сказала я.
- Воистину так, ваше величество. Принц так хорош собой, что в его присутствии сразу забываешь об этом маленьком недостатке.
- Наверно, у принца имеются и другие физические изъяны, кроме попорченной кожи, - едко заметила я.
Мне уже не терпелось взглянуть на этого маленького французика с потасканным лицом и здоровенным носом, который, как рассказывали, раздваивался к кончику презабавнейшим образом.
Вообще-то мне следовало бы с большим сочувствием относиться к человеку, перенесшему оспу, ибо я знала на собственном опыте, сколь тяжел и опасен этот недуг. Несколько дней спустя мне вдруг стало плохо, и на лице вновь выступили красные пятна. Тут-то я и вспомнила недавний разговор с Ламот-Фенелоном. Увы, я вновь заболела этой страшной болезнью.
Роберт ворвался в мою спальню, бросился перед кроватью на колени и стал клясться в вечной любви и верности. Я улыбнулась и сказала:
- Иди отсюда. Не хочу, чтобы твое красивое личико было обезображено.
- Я пришел, чтобы служить тебе, - величественно ответил он. - Здесь я и останусь.
У меня не хватило духу напомнить ему, что я королева и что он обязан повиноваться моим приказам.
Тайный Совет был в полной панике, не зная, как быть с престолонаследием. Протестанты объявили, что ни за что не признают Марию своей королевой. Испания и Франция внимательно следили за моей болезнью, готовясь к удару.
Как это ни странно, на сей раз я переносила болезнь гораздо легче, говорят это бывает с людьми, если они болеют во второй раз.
И действительно, прошло не так много времени, и мне стало лучше. Когда же я взглянула в зеркало, то увидела, что моя кожа чистая и гладкая.
Еще одно чудодейственное избавление!
Ко мне в очередной раз явился Ламот-Фенелон, и я пошутила:
- Возможно, что ваш герцог, представ предо мной, будет разочарован. Полагаю, ему было бы легче, если бы мое лицо стало немного похоже на его собственное.
- Вовсе нет, ваше величество. Монсеньор будет счастлив, что вам удалось сохранить вашу несравненную красоту. Кстати говоря, эликсир доктора Пенна оказался весьма действенным, и, увидев принца, вы поймете, что слухи о его безобразии сильно преувеличены.
- Да, я была бы очень рада видеть его здесь, - ответила я и пригласила герцога погостить при английском дворе.
Фенелон ответил уклончиво, и я внутренне позлорадствовала - пусть не думает, что брак с его мерзким принцем будет заключен через представителей, без присутствия жениха.
Вскоре французский посол объявил, что у его короля родилась дочь. Бедному Ламот-Фенелону жилось несладко, ему постоянно приходилось оправдывать действия своего господина, вот и на этот раз вышла прескверная история. Дело в том, что пока королева разрешалась от бремени, ее муж, свекровь и прочие члены королевского семейства находились на Гревской площади, где происходила казнь двух сторонников адмирала Колиньи.
Нужно было дать понять французскому послу, с каким неодобрением я отношусь к жестокосердию его монархов. Кроме того, это дало бы мне дополнительный козырь в затянувшемся торге с Екатериной Медичи.
- Я рада благополучному рождению младенца еще больше, чем ваш король, - сказала я, прибегнув к чисто дипломатическому преувеличению. Далее, все в том же лицемерном духе, я заметила, что было бы еще лучше, если бы королева родила дофина, но и маленькая принцесса - тоже чудесно. Жаль только, что ее августейший отец омрачил этот праздничный день присутствием на казни.
- Король должен был присутствовать на казни, ибо такова традиция, освященная великими предками, - сконфуженно пробормотал бедняга Фенелон.
Я с серьезным видом кивнула и заметила, что положение дел во французской политике вызывает у меня беспокойство. Особенно не нравится мне то, что гонениям подвергаются люди, исповедующие мою веру.
Фенелон повесил голову и, чтобы увести разговор в сторону, сообщил, что его король был бы счастлив пригласить меня в крестные матери к новорожденной девочке.
Я охотно согласилась, тем более что мое личное присутствие на церемонии крестин не требовалось - достаточно послать представителя.
Мы обсудили с Сесилом этот вопрос. Естественнее всего было бы отправить мою ближайшую родственницу леди Леннокс, но делать этого ни в коем случае не следовало. Неизвестно, в какой заговор втянула бы графиню зловещая французская королева. Леди Леннокс была бабушкой маленького принца Якова Шотландского. Наверняка старая ведьма все еще не отказалась от своих честолюбивых замыслов.
Поэтому представлять меня ко французскому двору отправился Уильям Сомерсет, граф Ворчестер. Он был католик, но человек, абсолютно мне преданный.