Она и ее муж, маркграф, показались мне людьми милыми и бесхитростными. Наверное, я слишком их баловала, во всяком случае, уезжать высокие гости явно не собирались. Кажется, они решили, что могут бесконечно долго жить в Англии за счет моей казны. Дело кончилось тем, что кредиторы засадили маркграфа в долговую тюрьму. Узнав об этом, я немедленно оплатила все его долги, после чего супругам пришлось покинуть Англию. Перед самым отъездом кредиторы наведались и к марграфине, забрав у нее все туалеты и драгоценности. Таким образом, Цецилия и ее муж покинули английские берега налегке. Вряд ли они вспоминали свое пребывание в моем королевстве с удовольствием.
Недавно Цецилия овдовела, и я решила вновь предложить ей в мужья графа Лестера. Почему бы, в конце концов, и нет? Ведь оба они свободные люди.
Я немедленно отправила гонца в Швецию, не преминув сообщить Роберту о своем решении.
Он был возмущен до глубины души.
- Так ты этого хочешь?! - злобно процедил он.
Я ответила, что люблю его всей душой, знаю о его честолюбивых помыслах, а потому и решила осчастливить его браком с особой из королевского дома.
Побелев от ярости, Роберт развернулся и выбежал вон, не потрудившись соблюсти правила этикета.
Я не отказала себе в удовольствии подразнить Леттис, ибо брак Роберта с иноземной принцессой положил бы конец всем ее видам на графа Лестера.
- К сожалению, скоро мы лишимся самой яркой звезды нашего двора, - печально сказала я своей кузине.
Она смутилась, а на лице у нее возникло какое-то странное, непонятное выражение.
- Я имею в виду графа Лестера, - пояснила я.
- Каким образом можем мы его потерять, ваше величество?
- Он должен отправиться в Швецию. Помните принцессу Цецилию? Сейчас ведутся переговоры об их свадьбе. Совсем как в прежние времена, когда ее предлагали графу Лестеру в обмен на мое замужество с принцем Эриком.
Леттис молча стояла, опустив голову.
- Я знаю, что Роберт честолюбив, а такой брак, несомненно, возвысит его статус.
- Вы очень добры к графу, ваше величество. Представляю, как он вам благодарен.
- Если бы! - горестно вздохнула я и швырнула в Леттис гребнем. - Разве от него дождешься благодарности! Бедняга сам не свой от горя. Не хочет от меня уезжать. Ведь если он женится на шведской принцессе, ему придется покинуть страну.
- Разумеется, ваше величество, - спокойно ответила Леттис, подняла гребень и положила его на столик.
- Ах, миледи, - не унималась я, - Роберт Дадли счастлив, лишь когда находится рядом со мной. Главная цель его жизни - стать моим мужем. Пожалуй, он единственный из мужчин, за которого я могла бы выйти, не дай я в свое время обет безбрачия.
Поскольку Леттис не отвечала на мои шпильки, я велела ей удалиться. Она ничем себя не выдала, но я нисколько не сомневалась в том, что между ней и Робертом существует какая-то связь.
Пришел ответ из Швеции. Как я и ожидала, принцесса Цецилия оскорбилась моим предложением и высокомерно его отвергла.
Роберт немедленно удалился в одно из своих поместий, сославшись на приступ подагры. На самом деле, полагаю, он чувствовал себя униженным - и самим сватовством, и полученным отказом.
Я загрустила и заскучала, оставшись без общества своего любимца. Хорошо хоть, я знала, что он на самом деле не так уж болен, а то встревожилась бы не на шутку. Ничего не поделаешь - время от времени следовало указывать Роберту его место.
Со временем он вернулся, и я вновь обласкала его. После ссор и раздоров наши отношения всегда переживали новый подъем.
Не так давно Роберт купил прелестный особняк, прежде принадлежавший лорду Ричу. Этот дом находился в Уонстеде. Роберт перестроил особняк, превратив его в настоящий дворец. Там был просторный зал с расписными плафонами, изображавшими утро, полдень и ночь. Четыре великолепные статуи представляли Поэзию, Музыку, Живопись и Архитектуру. Стены были украшены гобеленами, в саду били фонтаны, а в парке водились олени.
Одну из комнат Роберт назвал Покоями королевы и обставил ее с особой любовью. Стены, покрытые парчой, искрились и переливались и от солнечных лучей, и от сияния свечей. Полог алькова был сшит из того же переливчатого материала. Больше всего мне нравилась комнатка, примыкавшая к королевским покоям. Роберт называл ее "теплицей", потому что в ней всегда поддерживалась высокая температура. Предназначалась эта комнатка для принятия ванн, поэтому, когда я гостила у Роберта, мне не было нужны привозить с собой ванну. Полы в Уонстеде были устланы не тростниковыми циновками, как в прочих домах, а настоящими коврами. Да, Роберт знал толк в комфорте и развлечь высокую гостью тоже умел.
Вернувшись из добровольной ссылки, Роберт вновь попал в фавор. Я чувствовала себя виноватой, понимая, что шутка с принцессой Цецилией была слишком жестокой.
- Перестань дуться, Роберт, - сказала ему я. - Это тебе не к лицу. Ты же знаешь, я отправила к Цецилии гонца лишь потому, что предвидела ее ответ. Не думаешь же ты, что я позволила бы тебе от меня уехать!
Роберт буркнул, что не уехал бы, даже если принцесса ответила бы согласием.
- Так я тебе и поверила! Ты ведь всю жизнь мечтаешь о короне!
- Не о короне, а об одной женщине.
- Милый Роберт, - заботливо сказала я. - Ты совсем не следишь за своим здоровьем. Знаешь, отчего у тебя подагра? Оттого, что ты обжираешься, как последняя свинья. Посмотри на меня. Видишь, какая я стройная? Я разборчива и сдержанна в еде. Ограничивай себя, и подагра сразу прекратится. И смотри: если не сделаешь этого сам, я лично приму меры.
Роберт очень любил, когда я проявляла заботу о его здоровье. У нас вновь установились мир и согласие.
Но за всеми этими не слишком серьезными заботами я никогда не забывала о государственных делах. Каждую минуту своей жизни я помнила, что я - королева великой страны. Флирт и бесконечные балы не мешали мне проводить многочасовые совещания с Сесилом, Бэконом и Уолсингэмом. В этих заседаниях часто принимал участие Роберт, почитавший себя великим государственным мужем, но я-то знала, что до лорда Берли ему далеко. Все дело в том, что Роберт прежде всего заботился о собственной выгоде, а Сесил - о благе государства.
Меня и лорда Берли чем дальше, тем больше беспокоило положение дел в Нидерландах. Борьба этого героического народа с католической Испанией только начиналась, но уже было ясно, что король Филипп намерен превратить эту протестантскую страну в папистскую провинцию. Сесил, убежденный протестант, считал, что Англия должна поддержать Нидерланды в войне за независимость, прочие члены Тайного Совета разделяли эту точку зрения.
- В Нидерландах идет война против папы римского и тирании инквизиции, которую Филипп хочет учредить в этой свободной стране, - говорил Сесил.
Я всегда ненавидела войну и не хотела ставить под угрозу благо моего королевства. Война стоит дорого, говорила я, а пользы не приносит никому, даже победителю. Я никогда не стремилась завоевывать чужие земли, мне вполне достаточно моей державы. Я хочу, чтобы в ней царили мир и процветание, ибо первое невозможно без второго. Из всех стран Божьего мира мне нужна Англия и только Англия. Даже к Уэльсу, не говоря уж о Шотландии, я отношусь гораздо прохладнее. Больше всего на свете я люблю зеленые пастбища и равнины, расположенные вокруг моей столицы; должна признаться, что отдаленные области Англии не вызывают во мне такого же пылкого чувства…
Берли неустанно твердил о важности нидерландского вопроса. Я понимала, что распространению испанского могущества необходимо противиться, но ввязываться в войну из-за другого государства не хотелось. Если бы враг попытался вторгнуться в Англию, тогда я защищала бы свою страну с исступлением, но Нидерланды далеко, пусть голландцы сами разбираются со своими проблемами.
- Однако есть аргумент, против которого ваше величество не сможет возразить, - убеждал меня Берли. - Если мы останемся в стороне, туда вторгнутся французы.
Мой министр был прав, однако я напомнила ему, что по-прежнему существует вероятность союза с Францией, а в этом случае парижский двор не захочет портить с нами отношения.
- Переговоры о вашем браке продолжаются уже очень долго, а результата никакого, - ответил Сесил.
- Результат уже есть - ведь переговоры до сих пор не прерваны.
- Это верно, - был вынужден признать он. - Но теперь королева-мать собирается прислать к нам одного из самых способных своих дипломатов, дабы он убедил ваше величество выйти замуж за герцога Анжуйского.
Эта идея мне понравилась. Я представила, как вокруг меня будет увиваться элегантный француз - почему бы и нет?
- Что ж, пусть приезжает. И чем скорее, тем лучше.
- Ваше величество, но к посольству этого господина придется отнестись со всей серьезностью.
- А как же иначе! Я всегда очень серьезно отношусь к любым матримониальным планам.
- Да, вы со всей серьезностью их отвергаете, - угрюмо буркнул Берли.
- Милорд!
Он грустно покачал головой:
- Ах, ваше величество, насколько все упростилось бы, если бы вы могли делить бремя государственной власти с супругом.
- Не хотите ли вы сказать, милейший Святой, что я не способна нести это бремя одна?
- Вовсе нет. Но вам было бы гораздо легче, и к тому же…
- Не обманывайтесь, милорд! Я уже слишком стара, чтобы родить наследника.
- Ваше величество, я не возражал бы, если бы вы вышли за человека, которого вы любите. Ведь всем известно, кто он.
- Граф Лестер! - воскликнула я. - С моей стороны было бы крайне неосмотрительно сочетаться браком с собственным слугой, когда в мужья ко мне набиваются первые принцы христианского мира.
Я сказала это как бы в шутку, но, к сожалению, голос мой прозвучал слишком громко, и придворные, находившиеся неподалеку, слышали каждое слово. Воцарилась гробовая тишина, и я поняла, что Роберту немедленно сообщат о моем высказывании. Надеюсь, он догадается, что я лукавила. А может быть, нет? Ведь совсем недавно я предлагала его в мужья принцессе Цецилии.
- Перестаньте, Берли, - сказала я. - Давайте подумаем, как нам получше встретить этого вашего француза.
* * *
Вскоре в Лондон прибыл Жан де Симье, очаровательный француз, который должен был склонить меня к браку с его господином. Берли, слишком хорошо знавший меня, предостерег, что в данном случае следует проявлять крайнюю осторожность. События в Нидерландах развивались, и Сесил, а вместе с ним и Уолсингэм очень боялись, что испанцы или французы приберут эту страну к рукам.
- Французов можно не опасаться, пока я флиртую с их маленьким принцем, хоть бы даже и через его посла, - сказала я. - Королева-мать очень заинтересована в этом браке. Известно ли вам, что кто-то из ее астрологов предсказал, будто все ее сыновья станут королями? Так оно и вышло, за исключением самого младшего, моего маленького герцога Анжуйского. Вы видите, как Екатерина из кожи вон лезет, лишь бы сосватать его мне в мужья. Она не захочет рисковать пророчеством… даже ради Нидерландов.
- Ваше величество, и все же будьте поосторожней. Разумеется, если вы не передумали расставаться с девичеством.
- Милый Святой, вы же знаете, что наибольшую осторожность я проявляю именно тогда, когда все вокруг считают, что королева ведет себя неосмотрительно.
Он склонился в поклоне.
* * *
Проводить время с господином де Симье оказалось необычайно приятно.
- Мне кажется, что, общаясь с вами, я по-настоящему влюбляюсь в герцога Анжуйского, - говорила ему я.
Как он был грациозен, как остроумен! Де Симье обладал всеми достоинствами истинно светского человека, и я должна была признать, что в искусстве галантности французы превосходят все прочие народы. Посол прекрасно танцевал, отлично разбирался в музыке, одевался с безукоризненным вкусом, и мои пышно разряженные придворные, с головы до ног усыпанные драгоценными каменьями, рядом с ним сразу поблекли.
Мне хотелось иметь при себе француза как можно чаще. Он так успешно выполнял свою миссию, что многие англичане уверились в серьезности моих намерений по поводу герцога Анжуйского.
Врачи устроили целый консилиум, в котором участвовали и дамы королевской опочивальни. Обсуждался вопрос, способна ли я еще родить ребенка, дать стране наследника. Единодушное решение гласило, что такая вероятность есть. Мне было уже сорок пять лет, но я очень хорошо сохранилась. Все зубы целы, кожа сохранила белизну, на лице ни одной морщины. Правда, волосы несколько поредели, но этот недостаток легко исправить. Мои фрейлины приносили мне чудодейственные лосьоны, а на худой конец всегда можно было прибегнуть к помощи шиньонов и париков.
Думаю, врачи были правы. Я выглядела и чувствовала себя на десять лет младше своего возраста. Если не тянуть с замужеством, я вполне еще могла зачать и родить.
Это был один из самых отрадных периодов моей жизни. Никогда еще за мной не ухаживали так искусно, галантно и изобретательно. Мои советники всячески поддерживали это сватовство, ибо считали, что оно пойдет на благо государству. Зато мои любимчики заметно поскучнели.
Как-то я спросила Хаттона, почему у него такая кислая физиономия. Он сначала не хотел отвечать, но я настояла.
- Раз ваше величество приказывает, скажу, - вздохнул Хаттон. - Я печалюсь из-за вашей предстоящей свадьбы.
- Неужели мой Баранчик не любит французов?
- Конечно, ваш брак пойдет на пользу королевству, - вздохнул он и жалобно взглянул на меня. - Тайный Совет абсолютно прав, но это не облегчает моих страданий. Ах, ваше величество, поистине вы - ловец мужских душ. Приманка столь сладка, что не попасться на крючок невозможно.
Я игриво толкнула его в бок.
- Не бойтесь, мой дорогой Баран. Вы всегда останетесь моим другом.
Такой же разговор состоялся у меня с Хениджем. Он страдальчески закатил глаза и заявил:
- Я знаю, что этого брака не избежать, но человеку, любящему ваше величество, подобная мысль невыносима. Французский принц по праву высокого рождения достоин руки вашего величества, но, уверяю вас, скромный дворянин умеет любить не хуже, чем отпрыск королевского дома.
Я расчувствовалась и сказала ему, что, даже выйдя замуж за первого жениха христианского мира, ни за что не расстанусь со своими любимыми друзьями.
Джон Эйлмер, епископ лондонский, не умел выражаться столь цветисто, но он выразил свою любовь ко мне иным, более практическим образом. В ту пору много говорили о католических заговорах, целью которых было свержение королевы-протестантки и возведение на престол Марии Стюарт. В доме одного католического священника нашли несколько восковых фигурок, подозрительно похожих на меня. Злоумышленника, разумеется, покарали, но вскоре после этого у меня жутко разболелся зуб. Я не могла спать по ночам и чувствовала себя так плохо, что министры забеспокоились. Они всегда впадали в панику, когда мне недомогалось. Сначала собрался целый сонм врачей, но моим советникам и этого показалось мало. Они пригласили некоего Антония Фенатуса, про которого говорили, что он умеет лечить заклинаниями.
- А если этот человек католик? - засомневался Берли.
- Вдруг его подослал испанский король? - подхватил Роберт.
- Да он просто колдун! - воскликнул Хенидж.
В конце концов решили, что я лично Фенатуса принимать не буду, с ним встретится кто-нибудь из моих слуг, расскажет ему о симптомах болезни и получит рецепт.
Фенатус сказал, что не умеет заговаривать зубную боль, однако существует очень простой способ - больной зуб надо взять и выдернуть. Если же ее величество не желает подвергаться болезненной хирургической операции, то можно прибегнуть к помощи воска: больной участок десны следует натереть, следя за тем, чтобы воск не касался соседних зубов; далее зуб надо смазать соком травы фенугрик, которая растет в графстве Суффолк. В результате зуб расшатается, и его можно будет без труда вынуть. Фенатус утверждал, что, не удалив больной зуб, я не смогу избавиться от болей.
Я попробовала применить его рецепт, но ничего не вышло. Зуб крепко сидел в десне, причиняя мне неимоверные страдания. Тайный Совет несколько раз собирался на специальные заседания, посвященные моему зубу, который превратился в дело первоочередной государственной важности. Я так страдала, что здоровье мое заметно пошатнулось.
Лорд Берли умолял меня согласиться на операцию, но я упорно отказывалась, страшась этого испытания.
Тут-то Джон Эйлмер и пришел мне на помощь, причем весьма своеобразным образом.
- Ваше величество, удаление зуба - операция не такая болезненная, как вам кажется, - сказал он. - Лучше вынести кратковременную острую боль, чем мучиться изо дня в день. Я старый человек, ваше величество, у меня осталось мало зубов, но ради вашего блага я готов пожертвовать не то что зубом, а даже собственной жизнью. Если позволите, я проведу над собой практический эксперимент.
Он вызвал лекаря, и тот вырвал епископу зуб. Джон Эйлмер даже не вскрикнул, он сидел, прижимая платок ко рту, и на его добром лице сияла торжествующая улыбка.
После такой демонстрации мне ничего не оставалось, как согласиться на операцию. Епископ оказался прав - короткая острая боль куда лучше, чем непрекращающаяся агония.
Никогда не забуду поступка славного старика. Всякий раз, видясь с ним, я спрашивала, сколько еще зубов у него осталось, он улыбался и отвечал, что, хоть их и мало, каждый зуб готов служить королеве.
Оглядываясь на прожитые годы, я часто думала, что величайшим моим даром была способность отделять злаки от плевел. Мне служили лучшие умы Англии, а служить королеве - все равно что служить своей стране. Чем старше я становилась, тем мне делалось яснее, сколь многим я обязана этим самоотверженным и славным людям.
Роберт в последнее время ходил мрачный. Он люто ненавидел французского посла, чем доставлял мне немало веселых минут. Роберт говорил, что де Симье болтун, вертопрах, никчемный щеголь, которого больше всего на свете интересует покрой его платья.
- Дорогой Роберт, - отвечала на это я, - ты и сам любишь хорошо одеться.
- Однако я обхожусь без ужимок и сюсюканий в отличие от твоего французика!
Я сделала вид, что его слова меня разозлили.
- Мой очаровательный французский друг останется при мне, - отрезала я, - и не только из дипломатической вежливости, но еще и потому, что общество этого господина доставляет мне ни с чем не сравнимое удовольствие.
Я думала, что Роберт испугается и будет стараться вернуть мое расположение, но вместо этого он попросил, чтобы я позволила ему удалиться от двора.
Вскоре поползли слухи, что французский посол занимается колдовством. Не сомневаюсь, что исходили эти бредни от ревнивца Лестера, однако лондонцы подхватили сплетню и стали шушукаться, что их королеву околдовали, поскольку все знают пристрастие Екатерины Медичи к черной магии.
Де Симье, до которого дошли эти слухи, понял, кто виновник клеветы, и решил нанести ответный удар.
Однажды он явился ко мне очень взволнованным. Глаза его сверкали, и я поначалу подумала, что француз не может скрыть радости от встречи со мной. Он поцеловал мне руку в своей обычной страстной манере, которая мне так нравилась, и сказал, что его господин все больше сгорает от нетерпения.