* * *
Вскоре после той сцены в саду мачеха сообщила мне, что ожидает ребенка. Она была несказанно счастлива, а я испытывала к ней огромную жалость и неизменную нежность. Я терялась в догадках, понимает ли она, за какого человека вышла замуж. Она вела себя совершенно естественно, и однажды меня осенило, что она намеренно предпочитает закрывать глаза на истинную сущность мужа. Что думала Катарина о его заигрываниях со мной? Она называла это "поддразниванием", словно не было ничего естественнее подобных отношений между снисходительным отчимом и падчерицей, в которую тот влюблен.
Дикая сцена в саду положила начало изменениям в наших отношениях. Томас словно дал понять, что прелюдия закончена, мы переходим на следующую ступень. Он был умен и понимал, что мне ясны его намерения и что я далеко к нему не безразлична.
Мы оказались в крайне опасном положении. Если бы ему удалось добиться того, к чему он так стремился, под угрозой оказался бы его брак с Катариной, а это уже преступление против государства. Я уже не считалась прижитой в грехе побочной дочерью короля. Согласно последней воле покойного я заняла свое место в иерархии наследников трона. Исполни Томас свое намерение соблазнить меня, ему бы отрубили голову как государственному преступнику. Осознавал ли он это? Разумеется. Но опасность составляла для него главную прелесть жизни, безрассудство было его второй натурой, не говоря уж о бесконечном самомнении. И что же потом? У меня хватало ума сообразить, что ему мало просто лишить меня невинности. Жениться на мне? Разделить трон? Но у него уже есть жена. Правда, жену можно и сменить. Иногда я жалела, что умею рассуждать логически.
Поразительнее же всего было то, что, зная о недостойных планах этого человека, я восхищалась им и желала только одного: чтобы он по-прежнему меня домогался.
Я засыпала с мыслями о нем и, просыпаясь, продолжала мечтать о несбыточном.
Кэт Эшли спала в моей комнате. Я была этому рада, ибо, наслаждаясь двусмысленной игрой с Томасом, вовсе не собиралась идти до конца. Я намеревалась сохранять невинность до тех пор, пока бы окончательно не уверилась, что ее потеря не помешает мне взойти на престол.
Однажды рано утром я проснулась от звука осторожных шагов и увидела, что дверь моей спальни медленно открывается. Томас! Я лихорадочно огляделась, но Кэт не было в комнате. Должно быть, она вышла к фрейлинам, ибо те наверняка уже готовились к моему подъему. Я хотела убежать в соседние покои, но было уже поздно. Полог кровати раздвинулся, и я увидела Томаса в ночном халате и шлепанцах. Он улыбнулся мне. Задыхаясь, я села в кровати и натянула одеяло до самого подбородка.
- Милорд, - вскричала я. - Как вы смеете!
- Нет такой вещи, на которую я не осмелился бы, леди Елизавета, - сказал он.
- Уходите. Вас увидят мои фрейлины.
- Они увидят любящего отчима, пришедшего пожелать доброго утра своей маленькой падчерице.
- Только обычно для этого одеваются более приличным образом.
- Разве мы с вами заботимся о приличиях, моя восхитительная златовласая Елизавета?
- Немедленно уходите. Я не потерплю подобного…
- …Родственного обожания, - закончил он. - Интересно, а как вы меня остановите? Не кажется ли вам, что наши невинные игры слишком затянулись?
- Я вас не понимаю, милорд.
- Тогда я объясню.
С этими словами он прыгнул на кровать и заключил меня в объятия. Его страстные поцелуи испугали меня, я понимала, что должна немедленно кричать и звать на помощь, и все же, все же… Так не хотелось делать этого. Однако мой испуг объяснялся еще и тем, что я не желала позволять мужчине взять надо мной верх.
- Томас!
На пороге спальни стояла мачеха.
Томас ни на секунду не потерял присутствия духа, и мне пришло в голову, что он, должно быть, не первый раз выпутывается из подобного затруднительного положения.
Он обернулся к ней с улыбкой:
- Посмотрите на это дитя, Катарина. Она встала сегодня не с той ноги и отказывается как следует пожелать доброго утра своему отчиму. Я заглянул к ней поздороваться, а она смотрит на меня волком и плюется, как дикая кошка. Надо ее как следует наказать. Идите сюда, Катарина, помогите мне.
Тут он принялся щекотать меня, пока я не запросила пощады. В присутствии мачехи я находилась в полнейшей безопасности, и скоро мы все трое хохотали до полного изнеможения.
- Нет, правда, Томас, - заметила мачеха, - ты ведешь себя как мальчишка.
Он постарался принять еще более дурашливый вид, и только когда его глаза встретились с моими, я видела в них хорошо знакомый мне блеск страсти. Раскаяния в его взгляде не было и в помине.
Как долго это может продолжаться, спрашивала я себя. Почему мачеха ничего не видит? Но, возможно, она все замечает и обманывает себя? Обычно люди поступают именно так. Они не видят того, чего не желают видеть.
Кэт мне сказала:
- Мистер Эшли крайне озабочен.
- Чем? - спросила я.
- Он говорит, что адмирал ведет себя неподобающим образом по отношению к вам.
- И что ты на это ответила?
- Я сказала, что он - галантный кавалер, а вы - очень красивая молодая леди, ну… так всегда бывает.
- А он?
- Он слышал историю про разрезанное платье.
- Которую, конечно же, рассказала ему ты. Думаешь, я не знаю, что ты подглядывала из окна?
- Да, но о безобразной сцене в вашей спальне тоже поговаривают.
- Моя мачеха была там… и тоже принимала участие в "безобразной сцене".
- Бедняжка! Однако мистер Эшли считает, что мой долг - поговорить с адмиралом. Он считает, что я должна себя обезопасить.
- Что он имеет в виду?
- Мистер Эшли очень серьезный джентльмен. Он всегда знает, как следует поступать в том или ином случае.
- И что, ты собираешься разговаривать с адмиралом?
- Боюсь, придется. Мистер Эшли на этом настаивает. Но если вы мне запрещаете…
- Я не собираюсь встревать в отношения между мужем и женой.
- Разве только в том случае, когда муж - прекрасный адмирал, - заметила Кэт и немедленно получила пощечину. Но она привыкла в моим внезапным вспышкам ярости и быстро о них забывала.
Мне было очень интересно, что адмирал скажет Кэт, и я потребовала от нее подробный отчет об их беседе.
- Он выглядел великолепно, - начала она. - Одет в пурпурный бархатный камзол, а стройнее ног я просто никогда не видала.
- Я без тебя знаю, как выглядит адмирал. Меня интересует, что он сказал.
- Когда я заговорила о том, что люди говорят, будто между ним и вами, миледи, что-то есть, он прикинулся удивленным. Он сказал: "Как так? Разве она не моя дочь?" Я заикнулась было о той сцене в вашей спальне, а он ответил: "Я что, не могу пошутить со своей падчерицей?" Я тогда сказала: мистер Эшли полагает, что для принцессы Елизаветы крайне опасно быть вовлеченной в скандал подобного рода. А адмирал ответил, что принцесса Елизавета еще ребенок и обожает детские игры, а он и королева лишь со снисходительным умилением наблюдают за ней. Сказал, будто хочет только одного: чтобы вы были счастливы здесь. Вот почему они живут в Челси так просто. Они с королевой готовы выполнять любое ваше желание. Сэр Томас говорил так любезно и был так ласков со мной. Сказал, что, если я еще раз услышу подобные отвратительные сплетни, должна немедленно сообщить ему, кто их распространяет. Он знает, что я ему друг и всегда буду говорить вам о нем только хорошее. Он проявляет к вам всего лишь отеческое внимание. Думаю, мистер Эшли удовлетворится этим объяснением.
- Кэт, - произнесла я. - Я тебя очень люблю, но иногда мне кажется, что ты самая глупая женщина из всех, кого я знаю.
Она с хитрым видом поглядела на меня.
- Все бы вам подшучивать над бедняжкой Кэт.
* * *
Чем больше проходило времени, тем яснее становилось, что Томас больше не может водить жену за нос. Однажды в полдень, когда во дворце было очень тихо, я сидела в небольшой комнате и читала книгу, рекомендованную мне Уильямом Гриндалом для изучения.
Вдруг за спиной послышался звук крадущихся шагов.
Наученная опытом, я сразу догадалась, кто пришел. Должно быть, он видел, как я входила в эту комнату, и последовал за мной. Я несколько встревожилась, ибо мы находились в отдаленной части дворца, где нас вряд ли могли увидеть, потом мной овладело сильное волнение.
Когда Томас Сеймур вошел, я поднялась, прижимая книгу к груди.
- Ха-ха, вот я и поймал вас, - заявил он.
- Милорд, - запинаясь проговорила я. - Прошу вас, уходите. Я должна прочитать эту книгу. Мистер Гриндал задал мне урок.
- Я преподам вам куда более важный урок, - сказал Томас и тут же очутился рядом. - Попалась! - продолжал он. - А ведь мы здесь одни. Как вы думаете, не настало ли время перестать играть в притворное безразличие?
- Оно не притворное, - сказала я.
- Посмотрим.
Он схватил меня, и я почувствовала мощь его рук и полную свою беззащитность. Я хотела оттолкнуть его, но не могла. Он сдернул лиф платья с моих плеч.
- Нет! Нет! - вскрикнула я.
Внутренний голос подсказывал мне, я должна срочно что-то предпринять, а где-то глубоко в душе тлело желание, чтобы это никогда не кончалось.
Меня спасла мачеха. Долгие годы спустя я благодарю судьбу и Господа за ее своевременное появление, хотя в тот момент я готова была провалиться сквозь землю от стыда.
Катарина стояла в дверях, ее милое лицо было искажено гримасой боли. Она сильно подурнела, так как находилась на шестом месяце беременности. Должно быть, ее мучили подозрения, что все эти игры, разрезание платья, щекотание и прочее - не невинные забавы. Возможно, ей надоело притворяться перед самой собой, и она решила наконец схватить за руку своего неверного мужа. И вот теперь подловила его… и меня вместе с ним.
Вся моя страсть к адмиралу мгновенно исчезла. Я сгорала со стыда и ненавидела самое себя. Как мы могли так жестоко ранить ее - ту, которая отдавала нам всю любовь и ласку, на которую была способна?
- Томас! - воскликнула она, в голосе ее звучала невыразимая печаль.
Я стояла перед ней с лицом, полыхавшим от стыда. Он молчал. На этот раз ему ответить было нечего. Я старалась натянуть на плечи непослушное платье.
Катарина сказала.
- Елизавета, думаю, вам лучше оставить нас.
Я умоляюще заглянула ей в глаза, но она отвела взгляд. Никогда не забуду выражения ее лица в тот момент.
- Ступайте, - повторила она. Голос ее звучал так холодно, что я едва не разрыдалась.
Я отправилась к себе и, чувствуя себя совершенно разбитой, легла в кровать. Пришла Кэт и стала меня расспрашивать, но я сердито велела ей убираться вон. Невыносимо разболелась голова. Именно с того момента начались мучительные мигрени, от которых я страдала несколько лет. Думаю, они явились следствием тогдашнего потрясения.
Я ненавидела адмирала, но еще больше ненавидела себя.
* * *
Вскоре мачеха прислала за мной. Она была совершенно спокойна, но говорила крайне отчужденно.
- Вам следует немедленно оставить нас. Надеюсь, вы сами понимаете, что не можете долее оставаться под моим кровом.
Я опустила голову, не в силах смотреть на ее лицо, исказившееся от боли.
- Постарайтесь побыстрее собраться. К концу недели вы должны уехать. Я переговорю с госпожой Эшли. Вы отправитесь к сэру Энтони Чесханту. Останетесь у него до тех пор, пока для вас не найдут подходящей резиденции.
- Вы всегда были так добры ко мне, миледи.
Она жестом велела мне замолчать.
- Я желаю, чтобы вы оставили этот дом как можно скорее. С вашей воспитательницей я поговорю. А теперь будьте так любезны, пригласите ко мне Джейн Грей.
Я не узнавала свою дорогую мачеху, вдвойне страдая оттого, что отчасти была причиной ее горя.
Я вышла и послала к Катарине Джейн Грей. Потом сообщила Кэт, что королева желает ее видеть.
Кэт возвратилась назад подавленная, с пылающим лицом.
- Что случилось, миледи? - спросила она. - Королева никогда раньше не разговаривала со мной таким тоном. Она обвинила меня в том, что я вас распустила, что вы ведете себя неподобающим для принцессы образом, что я пренебрегаю своими обязанностями. Оказывается, мы должны уехать, как только соберемся. Что все это значит?
- Ты еще спрашиваешь! - сердито огрызнулась я. - Адмирал и не пытается скрывать своих чувств ко мне.
- А кто этого не знает? История в вашей спальне наделала шуму. Значит, вот в чем дело!
- Да, - сказала я. - Именно в этом. Королева только что застала меня в его объятиях.
Кэт открыла рот и с ужасом посмотрела на меня.
- Не стой тут как дура! - заорала я. - Это ты… ты потакала ему!
- О нет, миледи. Я… я не думала, что так все выйдет…
- Убирайся, Кэт, - велела я.
Обернувшись, я увидела, что на пороге стоит Томас Парри. Не в силах сдержать свое любопытство, он прибежал узнать, о чем вдовствующая королева беседовала с Кэт.
- Убирайтесь, вы оба! - закричала я.
Они бросились вон, а я уронила голову на руки и заплакала.
* * *
В Чесханте я почувствовала себя лучше, но мне не давала покоя мысль о том, что же происходит в замке, где моя мачеха должна была вот-вот произвести на свет ребенка. Адмирал находился при ней. Я все гадала, как он объяснил ей эту сцену? Не сомневаюсь, что постарался выставить себя в наивыгоднейшем свете, но вряд ли на сей раз ему это удалось.
Катарина Парр никогда бы не стала разоблачать своего мужа публично и тем самым выставлять напоказ свое унижение перед той же Анной Стэнхоп, без сомнения, она старалась сделать вид, что у них наинежнейшие отношения. Но существовала и еще одна причина. Преследуя меня, Томас не просто поступал неблаговидным образом - его действия могли быть расценены как государственное преступление, и недавняя королева прекрасно это понимала. Я знаю, она искренне его любила и, несмотря на все его грехи, никогда бы не рискнула подвергнуть его (а в данном случае и меня) такой страшной опасности.
Я пыталась представить себе, как они живут. Катарина уже не питает иллюзий по поводу своего мужа, размышляла я, но теперь, по крайней мере, у нее есть дитя. Я знала, как страстно она всегда мечтала о собственном ребенке, и молилась о ее благополучном разрешении от бремени и о том, чтобы это дитя принесло Катарине счастье, которое мы с Томасом своим безрассудным поведением у нее отняли.
Постепенно я приходила в себя, осознав наконец, как легко отделалась; по ночам я лежала без сна и говорила себе, что никогда в жизни не позволю себе вновь совершить подобную глупость ради минутной слабости. Я дала себе в этом клятву.
Умер мой учитель Уильям Гриндал, и горькие думы на время вытеснили из моей головы мысли о мачехе. Я очень любила Гриндала, он был замечательным наставником, но тем не менее очень обрадовалась, узнав, что Роджер Эшем просил позволения занять освободившееся место и его просьба была удовлетворена. Мистер Эшем высоко оценивал мои способности, утверждая, что по-французски и по-итальянски я говорю едва ли не так же хорошо, как по-английски; а если я изъясняюсь по-гречески не с такой легкостью, как на латыни, то это только потому, что у меня мало практики. Вместе с ним мы прочли всего Цицерона и много из Ливия; каждое утро мы посвящали несколько часов изучению Софокла и других греческих авторов. Я не поднимала головы от книг, словно вернулись те времена, когда Эдуард, я и Джейн Грей соперничали на занятиях. Страстная любовь мистера Эшема к музыке не уступала моей, и это еще более сближало нас. Я просто таяла от удовольствия, когда мистер Эшем говорил, что еще не встречал подобных знаний у девиц моего возраста. Еще он говорил, что занятия со мной доставляют ему огромное удовольствие.
Так, понемногу, я забывала об истории, разлучившей меня с королевой и адмиралом. Занятия с мистером Эшемом, веселая болтовня с моей любимой Кэт помогали залечивать рану.
Миновал август, наступил сентябрь, и я снова вернулась мыслями к Катарине. Пришел ее срок разрешиться от бремени.
- Скоро мы все узнаем, - сказала я Кэт.
Несколько дней спустя к нам в Чесхант прибыл гонец. Им оказался слуга адмирала, которого звали Эдуард. Я увидела его издалека и поспешила в большой зал послушать, что он расскажет. По его несчастному виду я сразу же поняла, что вести дурные.
- О, Эдуард, - воскликнула я. - Что с миледи? Что с ребенком?
- У королевы родилась очаровательная дочь, - объявил он. - Но у меня для вас горестное известие, миледи Елизавета.
- Королева умерла, - медленно проговорила я.
Он кивнул.
- Милорд безутешен, - вздохнул слуга.
- О, Эдуард, - всхлипнула я. - Только не она! Добрейшая королева! Как это случилось? Надеюсь, она не очень мучилась.
- Ее страдания были неимоверны, моя госпожа. Но с ребенком все в порядке. Мы надеялись, что радость из-за рождения младенца вернет королеву к жизни, но… семь дней спустя… наступил конец.
Я не могла выговорить ни слова. Я вспоминала наш последний разговор, когда она приказала мне оставить ее дом. Меня переполняли горе и раскаяние. Горе - оттого, что я потеряла ту, кого так любила; раскаяние - оттого, что заставила ее страдать.
Я велела слугам позаботиться об Эдуарде, а сама пошла в свои покои. Я легла в кровать, задернула полог и целиком отдалась своему горю.