Прошло почти полгода, а Маре казалось - вечность. Мысли о матери приходили все чаще. И дорога домой тоже казалась невероятно долгой. Что ее ждало там, где она сойдет с поезда? Это было главным, что тревожило, не давало уснуть. Мара думала об этом всю ночь, всю дорогу под стук колес она представляла, как откроет покосившуюся калитку, пройдет по утоптанной дорожке и остановится перед дверью дома. Она боялась даже в своих фантазиях представить, что же ждет ее там, за закрытой дверью. Обессиленная, она забылась глубоким сном уже под утро, и когда Евдокия Ивановна осторожно дотронулась до нее, не вздрогнула, не проснулась.
- Вставай, детка, подъезжаем, - улыбаясь, сказала женщина, когда Мара наконец открыла глаза.
- Уже? - вмиг проснувшись, спросила та. - Приехали?
- Да, милая, одевайся.
Знакомые улицы, дворы встретили их тишиной. Непривычная, вызывающая неприятную дрожь внутри, она казалась нереальной. Так не должно быть там, где живут люди, не на кладбище же. Мара увидела свой дом и незаметно для самой себя ускорила шаг. Евдокия Ивановна едва поспевала следом. А у калитки Мара вдруг остановилась, беспомощно огляделась по сторонам. Увидела открытые ставни на окнах тети Глаши, перевела взгляд на разбитые стекла в окнах своего дома. Она сразу почувствовала, что там ее никто не ждет, некому.
- Я боюсь, - прошептала Мара, оборачиваясь и глядя на Евдокию Ивановну полными слез глазами. - Может, сначала к соседке зайдем? Помните, я вам о ней рассказывала?
- Пойдем в дом, потом к тете Глаше. Соберись, детка, нет ничего хуже неведения. Пойдем, милая. - Евдокия Ивановна взяла ее под руку. - Нельзя всю жизнь отворачиваться, закрывать глаза. Переступи родной порог, а там…
- Мне страшно!
- Возьми меня за руку, - предложила Евдокия Ивановна, но Мара отрицательно покачала головой. - Тогда иди, а я за тобой.
Дверь была не заперта. Мара первой переступила порог, за ней несмело шагнула Евдокия Ивановна. Скрип половиц был единственным звуком, сопровождавшим их в продвижении по дому. Все вокруг было в еще большем, чем ранее, запустении.
- Здесь давно никто не живет, - тихо сказала Евдокия Ивановна. В ответ Мара оглянулась на нее, вытирая бегущие по щекам слезы. Ей стало невыносимо стыдно за то, что она провела это время беззаботно, в сытости, тепле и ласке, а как прошли эти месяцы для матери?
- Здравствуйте, - раздался за спиной Евдокии Ивановны женский голос. И в тот же миг лицо Мары озарила улыбка, она сорвалась с места. Когда Евдокия Ивановна оглянулась, та уже горячо обнимала невысокую немолодую женщину, одетую по-деревенски в фуфайку, платок, резиновые сапоги.
- Тетя Глаша, дорогая тетя Глаша! - Мара взяла ее за руки и, заглядывая в глаза, продолжала улыбаться и плакать одновременно. - Здравствуйте!
- Здравствуй, милая, да тебя не узнать! - Тетя Глаша отступила шаг назад и, не выпуская рук Мары, покачала головой. - Та ли это Мара, которую я видела в последний раз этой весной?
- Та, конечно, та.
- Ты совсем другая стала, еще красивее, чем была. Ну и ну! Значит, права я была, нашла ты себя на новом месте?
- У меня все хорошо, тетя Глаша. Вот это вам. - Мара достала из пакета коробку конфет. На глазах Глафиры Петровны появились слезы. Она прижала коробку к груди и одними губами произнесла: "Спасибо". Спеша разрядить обстановку, Мара продолжала: - Знакомьтесь, это Евдокия Ивановна. Без нее у меня бы ничего не получилось.
- Очень приятно, а я - Глафира Петровна, - поборов волнение, ответила тетя Глаша, и лицо ее просияло. - Слава богу, и в городе есть добрые люди. Как славно, что вы помогаете Маре. Спасибо вам. Я рада, что у нее получилось. Ей ведь здесь совсем уж невмоготу было.
- Я знаю. Мара рассказывала.
- Тетя Глаша, обо мне после поговорим. - Мара снова оглянулась на царящее вокруг запустение. - Где мама? Что с ней?
- Все то же, девочка, - грустно ответила соседка.
- Жива, - с облегчением выдохнула Мара.
- Жива, но надолго ли хватит ее - одному Богу известно. - Тетя Глаша перекрестилась.
- Значит, все по-прежнему?
- Хуже, чем было, намного хуже.
- Она сейчас в городе? - спросила Мара.
- А кто ее знает… Совсем Катерина плоха. Вот что, Мара, я тебе скажу - первая. Лучше я, чтобы от других не узнала. - Тетя Глаша опустила глаза. - Мать твоя дом-то продала. Не знаю, осталось ли у нее от него хоть что-то. Это уже не ваш дом. Вот такие дела.
- Как же так… Зачем она это сделала? А где она теперь живет?
- Она приезжает сюда время от времени. Кажется, срок выселения уже подошел. Последний раз Катерина была дня три назад. Приезжала, кричала, ругалась, тебя проклинала, во всех своих бедах обвинила.
- О господи, - Мара запрокинула голову, закрыв глаза.
- Она ждет, что ты все-таки вернешься, - продолжала Глафира Сергеевна. - Грозит, что обязательно найдет тебя в городе и…
- Ну, что? Удавит собственными руками? - Мара нервно зашагала взад-вперед. - Это я уже не раз слышала. Ничего нового, так что говорите, не стесняйтесь. Убить грозится?
- Да, примерно так… Тебе не удастся ничего изменить, Мара. Живи своей жизнью, вот тебе мой совет.
- Что же мне делать с такими советами? Сердце вырвать? - Мара вытерла набежавшие слезы. - Как же мне жить, зная, что моя мать…
Она не смогла договорить. Слезы душили, к горлу подступил комок. Мара не думала, что ей будет так больно. Она ехала домой в надежде, что, встретившись с матерью, сможет обрести покой. Напрасная надежда, иллюзия, которая развеялась от жестокой реальности. Наверное, ничего не исправить, права тетя Глаша.
- Как же она смогла продать дом? - нарушила гнетущее молчание Евдокия Ивановна. Она удивленно пожала плечами. - Если вы говорите, что мать Мары так плоха, как же могла состояться сделка?
- За деньги сейчас и не такое проделывают.
- А зачем? Кому понадобилась эта развалюха в умирающем поселке? - не унималась Евдокия Ивановна.
- Думаю, что сумма была шуточной, смешной. Попросту говоря, Катерину обманули. У нас намечаются перемены. Поговаривают о скором возрождении птицефабрики, о каких-то новых хозяевах, которые все приведут в порядок. В поселке уже много домов им принадлежит. Скоро начнут обживаться, - Глафира Петровна поправила сползающий платок. - Поживем - увидим.
Мара медленно опустилась на стул, одиноко стоящий у окна. Она так и не почувствовала облегчения, на которое так надеялась. Хотя глупо было верить, что здесь что-то изменилось к лучшему. Оставаться в этом доме она больше не могла. Воспоминания снова вернули Мару в день похорон Миши: отрешенное лицо матери, ее нежелание общаться. А потом она первый раз напилась… Маре было невыносимо думать об этом. Она поднялась, медленно прошла в комнату бабушки. Здесь больше не было ничего, что было той так дорого: ни одной иконы не сохранилось, не было той высокой, мягкой горы из подушек, которая всегда возвышались на ее аккуратно убранной кровати. Везде царил беспорядок, разруха, а из разбитого окна в комнату то и дело врывались потоки холодного осеннего ветра. Мара вышла из комнаты, резко закрыла за собой дверь.
- Тетя Дуся, пойдемте отсюда. Мне здесь нечем дышать. - Мара расстегнула куртку, нервно оттягивая высокий ворот свитера. - Не могу больше. Я не хочу больше возвращаться сюда никогда.
- Мара, успокойся. - Евдокия Ивановна с тревогой смотрела на нее.
- Меня здесь не было. Я не здесь родилась. У меня нет матери, у меня никого нет. Я сирота, слышите?! - Она подошла к Евдокии Ивановне и взяла ее за руки. - У меня есть только вы. Уведите меня отсюда, пожалуйста, ради бога.
- Мара, не нужно так говорить. Я понимаю, что ты очень расстроена, - начала Евдокия Ивановна, - но так нельзя. Ты ведь приехала не для того, чтобы произносить эти слова?
Мара выпустила руки Евдокии Ивановны, молча опустила глаза. Она не знала, что ответить. Никто не смеет ее судить. Разве только тот, кто пережил такую же боль, какую сейчас испытывает она. Ей не были нужны слова успокоения, никакие слова вообще. Единственное желание - поскорее покинуть этот дом, как можно скорее.
- А может, ко мне зайдете, чайку попьем, а? - Глафира Петровна переводила взгляд с Мары на ее спутницу. Она видела, что Мара едва владеет собой, и понимала, что ее предложение, скорее всего, будет отвергнуто. И все-таки ей так не хотелось отпускать Мару без того задушевного разговора, на который она рассчитывала. - Погреетесь, а потом и в дорогу.
- Нет. - Мара направилась к дверям. Остановилась и, обернувшись, остановила взгляд на Глафире Петровне. - Здесь везде холодно, ничто меня не согреет, даже ваши добрые слова, тетя Глаша. Спасибо вам за все. Никогда вас не забуду. Прощайте.
- Спасибо. - Евдокия Ивановна благодарно улыбнулась расстроенной соседке. Та смотрела на закрывшуюся за Марой дверь невидящими глазами, полными слез. - Кажется, это было ее прощание с детством. Она ждала чуда - оно не произошло. Чем скорее мы уедем, тем лучше для Мары. Вы же видите, Глафира Петровна, как ей тяжело.
- Вижу. Я все понимаю, бедная девочка.
- У нее все будет хорошо. Я все сделаю для этого, - твердо произнесла Евдокия Ивановна.
- Но почему? Разве такое бывает?
- Бывает. Как видите, бывает. Я уже не представляю своей жизни без нее. Всего полгода, а кажется, что я знала ее всегда. Мы стали близки. Мара мне как дочь. Мы нужны друг другу и кто кому больше - еще не известно.
- Да хранит вас Господь, Евдокия Ивановна. - Глафира Петровна осенила ее крестом.
- И вам всего доброго. До свидания.
- Прощайте, - прошептала соседка, оставшись одна в пустом доме. Она подошла к окну и увидела, как пожилая женщина догоняет Мару. Вот она взяла ее под руку, что-то говорит. - Прощай, Мара. Прощай, рыжее солнышко. У тебя все сложится, я точно знаю. Удачи тебе.
Глафира Петровна вышла из дома, закрыла за собой дверь и, спустившись по скрипучим ступеням крыльца, направилась к калитке. Та осталась открытой. Мара так спешила покинуть родные места… Когда она и ее спутница уже были далеко от дома, Глафира Петровна все еще стояла посреди дороги, сквозь слезы глядя на удаляющиеся силуэты. Она не знала, почему плачет. Все ведь получилось: у Мары есть все, чтобы спокойно налаживать свою жизнь в городе. И все-таки на душе было тяжело, давящая тревога не оставляла надежды на легкое, спокойное течение событий. Успокаивая себя тем, что рядом с Марой прекрасная женщина, Глафира Петровна пыталась заглушить безотчетный страх. Мара может рассчитывать на то, что Евдокия Ивановна окажет ей помощь, ту, что будет в ее силах, в пределах ее возможностей. Даст бог, этого будет достаточно.
* * *
Евдокии Ивановне не нужно было задавать вопросов. Она и так понимала, что с Марой происходит то, чего она опасалась. Наблюдая за ней, Евдокия Ивановна пыталась понять: когда же она упустила тот самый момент, с которого все началось? А может быть, зря она переживает? Ничего плохого не происходит, все идет своим чередом, и с ее девочкой все в порядке? Уже давно мысленно Евдокия Ивановна называла Мару именно так. Она стала для нее родной, близкой, дорогой, единственным человечком на этом свете, ради которого стоило еще пожить. Но ведь отчего-то на сердце так неспокойно. Евдокия Ивановна пыталась анализировать. Пожалуй, все ее тревоги начались с того дня, когда Мара сказала, что подает документы в институт общественного питания.
- Мара, ты уверена, что это правильный выбор? - Сама окончив этот вуз, Евдокия Ивановна считала, что это не самая лучшая профессия. Она мечтала, чтобы Мара училась, но почему-то видела ее преподавателем, переводчицей, бухгалтером, наконец. Евдокии Ивановне не хотелось, чтобы Мара связывала свою жизнь с общепитом.
- Я уже работаю в этой области. И Елена Константиновна посоветовала мне учиться в этом направлении…
Мара недоговаривала. Она не могла признаться тете Дусе в том, что хозяйка ресторана предложила ей неширокий выбор. Когда Мара пришла к ней в кабинет, чтобы попросить отпуск на время вступительных экзаменов, Елена Константиновна поинтересовалась:
- И куда же ты намерена поступать?
- На филологический факультет университета.
- Вот так новость! - Елена Константиновна побагровела от негодования. Она пыталась скрыть свои эмоции, но все ее движения, мимика говорили о том, что ей не понравился выбор Мары. - Ты думаешь, что я купила тебе липовый аттестат для того, чтобы ты у нас полиглотом стала?
- Я… Я вас не понимаю.
- Все ты прекрасно понимаешь!
- Нет.
- Ты будешь поступать туда, куда я скажу. Ты у меня в долгу, а долги нужно отдавать.
- Я заплачу, я отработаю. - Мара чуть не плакала от унижения.
- Подавай документы в общепит. Мне нужны толковые сотрудники. Я забочусь о достойной смене.
- Но я не хочу всю жизнь провести в ресторане.
- Как себя чувствует Евдокия Ивановна, - прямо глядя Маре в глаза, спросила Елена Константиновна. - Как дела у нее на работе?
Мара молча опустила глаза. Она поняла откровенный намек: если она не будет послушной, то пострадает тетя Дуся. Она останется без работы, и получится, что, сделав доброе дело, она поплатится собственным благополучием. Так не должно быть. Мара нашла в себе силы встретить тяжелый взгляд хозяйки, улыбнулась уголками губ.
- Хорошо. Я очень понятливая девочка, - не отводя взгляда, сказала Мара. - Все будет, как скажете.
- Договорились, а договор дороже денег Тебе это известно?
- Да.
- Тогда ты знаешь, куда подавать документы? - Елена Константиновна видела в глазах Мары холод, граничащий с ненавистью, и это забавляло ее. Эта девчонка не посмеет ослушаться ее. По крайней мере, пока есть такой весомый аргумент в лице Евдокии Ивановны. Нужно использовать ее слабое место как можно полнее. Предвкушая, как Мара будет развлекать нужных людей, Елена Константиновна злобно сверкала глазами. Сейчас она в чем-то понимала Ирину Петровну, которая называла ее рыжей ведьмой. Ведьма и есть, ишь, как сверкает глазищами! - Отвечай!
- Да, я теперь знаю.
- Тогда считай, что у тебя есть отгулы на время экзаменов. Удачи тебе. - Елена Константиновна демонстративно отвернулась от Мары, делая вид, что внимательно изучает деловые бумаги. - Тебе повезло, Мара. Правду говорят, что рыжие - счастливые.
- Надеюсь, что так.
- Знаешь, - вдруг тихо, как-то задумчиво и совершенно иным тоном произнесла Елена Константиновна, - если бы у меня была твоя внешность и твоя удача, я бы жила другой жизнью. Все было бы другое: работа, семья, интересы, возможности, другие радости…
- А мне казалось, что вы производите впечатление женщины, у которой все в порядке, - не побоялась сказать Мара в ответ на этот неожиданный поток откровенности.
- Впечатление, говоришь? - Елена Константиновна снова надела привычную маску высокомерия, уже сожалея о сказанном. - Иди, Мара. Можешь с завтрашнего дня считать, что ты в отгулах.
- Спасибо, - выдавила из себя Мара.
- Не за что, не за что. Свои люди - сочтемся…
Об этом разговоре Мара никак не могла рассказать Евдокии Ивановне, Вместо этого она пыталась сделать вид, что все в полном порядке.
- Елена Константиновна будет помогать мне, понимаете?
- Чем же?
- Многим. Когда у меня будут зачеты, сессия, меня подменит Лариса или кто-нибудь еще. Я не потеряю работу. Ведь это так важно, правда? А на время вступительных экзаменов она дала мне отгулы. Отгулы за прогулы, - засмеялась Мара, но снова не увидела на лице Евдокии Ивановны ответной радости. - Все очень логично, вы не находите? Со временем я смогу не только подносы разносить, а стать правой рукой хозяйки.
- Ах вот оно что. - Худшие опасения Евдокии Ивановны оправдывались: хозяйка приручала Мару. Хотя почему нужно сомневаться в искренности того, что делала Елена? Она - умная, дальновидная женщина. Евдокия Ивановна сама не раз говорила об этом Маре. Зачем же сомневаться в этом теперь? Остается понять, какую цену придется платить за столь радужные перспективы? Хозяйка ничего и никогда не делает просто так. Евдокия Ивановна с трудом выдавила улыбку. - Надеюсь, у тебя все получится, Мара. Я тоже помогу всем, чем смогу.
- Все хотят мне помочь - это здорово!
Евдокия Ивановна не сомневалась, что Мара поступит в институт. То, с каким усердием она занималась, не оставляло сомнений, что она пытается наверстать упущенное и продвигается невероятно быстрыми темпами.
Мара удивительным образом умела поглощать информацию.
- Из тебя получится отличная студентка, - подбадривала ее Евдокия Ивановна, а про себя добавляла: "Только на своем ли ты месте, девочка?"
Время вступительных экзаменов пролетело быстро. Прогнозы Евдокии Ивановны оправдались: Мара увидела свою фамилию в списке зачисленных на курс. Она ехала с этой радостной вестью домой, подгоняя плетущийся транспорт. Это было несправедливо: так долго держать в себе прекрасную новость. В тот вечер был устроен праздничный ужин. Обе делали вид, что все замечательно. И Евдокия Ивановна, и Мара хорошо играли свои роли, потому что не догадывались о потаенных мыслях друг друга. Это было началом нового этапа в жизни Мары.
Она прилежно училась, тяга к знаниям, книгам в ней не угасала. По ночам сидела за учебниками, писала конспекты, ложилась в кровать с книгой, а рано утром, проснувшись, не выглядела утомленной. Евдокия Ивановна знала, что так бывает всегда, когда делаешь что-то с удовольствием, от души.
- Как же я вам благодарна за все то, что со мной происходит! Работа, учеба, столько интересного! - Мара обнимала Евдокию Ивановну. - Столько нового, мне очень нравится.
- Я рада это слышать.
- Какая же я буду умная, когда получу диплом! Представляете? - лукаво улыбалась Мара.
- До этого еще далеко, детка, у тебя впереди только первая сессия.
- До декабря еще целый месяц. И что страшного в экзаменах? Ничегошеньки. - Уверенности Мары можно было позавидовать.
Да, за ее учебу Евдокия Ивановна могла быть спокойна, но вместе с тем с девушкой происходили изменения, которые вселяли в сердце тревогу. Это было что-то похожее на недобрые материнские предчувствия. Евдокия Ивановна гнала дурные мысли, уговаривала себя, что ей все только кажется. Она пыталась стать Маре еще ближе, чтобы не было у той от нее никаких секретов. Евдокии Ивановне было проще и спокойнее думать, что ей это удается, но все-таки поведение Мары и некоторые перемены, происходящие с ней, настораживали.