- Конечно, конечно. - Мара остановилась, поправила капюшон и, потирая озябшие руки, ответила извиняющимся тоном: - Простите, я бываю нетактичной. Честно говоря, я не привыкла отмечать свой день рождения. Вернее - отвыкла. Евдокия Ивановна приучает меня к нормальной жизни. Не обижайтесь, что не позвала сразу. И конечно же, приходите. Мы будем рады.
- Спасибо. - Гурин уже продумывал, какой бы подарок ей сделать. Посмотрел на ее покрасневшие от холода руки. - Ты почему без варежек?
- Я их потеряла. Недавно купила такие шикарные перчатки и снова, наверное, в метро оставила. - Мара спрятала руки в рукава с опушкой из короткого меха. - Тетя Дуся обещала связать. Я и сама умею, только почему-то сейчас совсем не хочется браться за спицы.
- Ну, чтобы ты окончательно не замерзла, не пора ли отвезти тебя домой? - улыбнулся Гурин.
- Наверное, пора. - Маре не хотелось расставаться. Она ждала очередной встречи каждый раз все с большим трепетом. Она не могла разобраться с собственными чувствами, понимая одно: Эрнест Павлович постепенно занимает все большее место в ее сердце. И Мара не собиралась противиться этому.
Проводив девушку, Эрнест Павлович отправился в небольшой уютный бутик, где работала одна его хорошая знакомая. Она и подобрала ему гарнитур из сапог, сумочки и перчаток, который он решил подарить Маре на день рождения. Он был уверен, что ей понравится его подарок, потому что за то недолгое время, что узнал ее, тонко ощущал все ее желания. Ему хотелось потакать им, баловать ее, удивлять, и он сдерживал себя, как мог. Эрнест Павлович понимал, что эти его стремления могут навредить главному: новая жизнь Мары не должна быть наполнена постоянным праздником, ожиданием подарков. Она должна учиться, расти, становиться сильной, менее уязвимой. Его возможности не должны все испортить, как это уже было в случае с Геннадием.
На следующий день Гурин смотрел на восторженное лицо Мары и ловил себя на мысли, что вот так же был бы рад его подаркам сын. Давно, словно в другой жизни, он прыгал ему на шею, целовал, и тогда казалось, что ничего плохого между ними не произойдет. Эрнест Павлович получал не меньшее удовольствие от сознания того, что доставил сыну радость. Гурин никогда не думал, что с годами все это превратится в постоянное ожидание большего, неблагодарность и безответственность. С Марой он не допустит подобной ошибки. Ну а день рождения, в конце концов, для того и существует, чтобы отличаться от обычных дней подарками, взрывом эмоций, весельем и необыкновенным ощущением праздника.
- Спасибо. - Через мгновение Мара уже щеголяла в обновках. Евдокия Ивановна улыбаясь смотрела, как она грациозно движется на высоченных шпильках. Почему-то в голову пришла двусмысленная мысль, что эта девочка быстро отвыкла от стоптанной обуви, поношенной одежды. - Как вам, тетя Дуся?
- Великолепно!
- Как здорово, когда у тебя настоящий день рождения! - Мара замерла у зеркала в коридоре, разглядывая себя в нем и не узнавая. Ей нравились эти перемены. То, какой она стала, казалось ей невероятным. Теперь Мара не понимала, как могла ненавидеть свои волосы, гладкую кожу, изогнутые дуги бровей. Наверное, ее мысли четко отразились на лице, потому что чуть насмешливый голос Гурина заставил ее смутиться:
- Нарцисс, между прочим, плохо закончил.
- Я знаю, - резко обернулась Мара. Она пристально смотрела на Эрнеста Павловича, замечая, что он только на словах пытается выглядеть строгим. В его глазах плясали озорные огоньки. Картина, которую он видел перед собой, ему нравилась.
- Прошу к столу. - Евдокия Ивановна решила, что самое время прервать это затянувшееся любование.
Время пролетело очень быстро. Может быть, стрелки часов кружили быстрее обычного, потому что Мара знала: они отсчитывают последние часы пребывания в доме Евдокии Ивановны.
- Скажите еще раз, что вы не сердитесь на меня, - обнимая ее, просила Мара, когда пришло время уходить. Она, уже одетая, стояла в коридоре с сумкой, в которую собрала самое необходимое. Кажется, все слова были сказаны, но закрыть за собой дверь оказалось еще сложнее, чем Мара предполагала. Деликатный Гурин попрощался и, оставив женщин наедине, вышел первым, сказав, что подождет Мару в машине. - Не обижайтесь на меня, не считайте неблагодарным созданием, которое только тем и занимается, что ищет местечко потеплее.
- Как я могу сердиться на тебя, милая? - Евдокия Ивановна нежно поправляла волосы Мары, с любовью смотрела на нее, зная, что сейчас должна говорить именно эти слова. Сердце было кровоточащей раной, боль казалась нестерпимой, но Евдокия Ивановна улыбалась. - И ничего плохого я о тебе не говорила и не скажу.
- Мне не до конца понятно все то, что со мной происходит, но я надеюсь, это вереница везенья, которая обязательно закончится хорошо.
- Обязательно, девочка моя.
- Пообещайте не скучать, не грустить.
- Обещаю…
- А я буду звонить и приезжать так часто, как только смогу. Это будет очень часто. - Мара взяла руки Евдокии Ивановны в свои. - Мы не расстанемся никогда. Разве только если вы сами этого захотите.
- Никогда, слышишь, никогда я не закрою перед тобой дверь этого дома. Совсем скоро у тебя появится еще один, где тебе, уверена, будет хорошо. Но это не значит, что ты не сможешь вернуться. К тому же… Подожди минуту. - Евдокия Ивановна перевела дыхание и, выйдя из коридора, вернулась, держа в руках лист бумаги, на котором были какие-то печати, знаки. Мара удивленно подняла брови.
- Что это?
- Я хотела не за столом и не при Эрнесте Павловиче отдать тебе свой главный подарок.
- Какой подарок? - Мара не могла оторвать взгляд от беспокойных, дрожащих от волнения рук Евдокии Ивановны.
- Это тебе. - Она протянула документ Маре.
- Что это? - снова спросила девушка, не решаясь прочесть. Бумага у нее так и горела в пальцах, обжигала. Не по себе стало Маре.
- Это дарственная. Эта квартира теперь твоя, - тихо сказала Евдокия Ивановна. Увидев, как побледнела Мара, поспешила обнять ее. - Ну что ты, милая? Старая я уже. Мало ли как жизнь сложится. Сколько мне годочков отпущено. А так я буду точно знать, что крыша над головой у тебя всегда будет.
- Я не могу принять такой подарок. - Плача, Мара спрятала лицо на груди Евдокии Ивановны. Вспомнилась Маре ее последняя поездка в родной поселок. Весть о том, что продала мать дом… Родная мать совсем разум потеряла, окончательно, бесповоротно лишив единственную дочь угла в отчем доме. Тогда Мара знала, что больше нет у нее дома, ничего нет. Есть только эта добрая женщина, которая, как ангел-хранитель, распростерла над ней крылья и любую беду готова отвести или взять на себя. Как ни тяжело было тогда Маре, а осознание этого помогло не отчаяться, верить в будущее. А теперь Евдокия Ивановна сделала для нее то, чего она и вовсе не ожидала. - Да как же так можно, тетя Дуся…
- А как же иначе, Мара? Ты же мне как родная. Хочешь дочкой, хочешь внучкой называйся. Это я тебе до конца дней обязана тем, что последние годочки мои ты скрасила, смысл жизни вернула, - делая ударение на "я", быстро-быстро заговорила Евдокия Ивановна.
Мара плакала, все крепче прижимаясь к ней. Не было больше слов, чтобы продолжать разговор. Обе вытирали слезы, уже не стесняясь их.
- Ну довольно, милая, - мягко отстраняясь, всхлипнула Евдокия Ивановна. - Эрнест Павлович заждался. У него сегодня тоже день волнительный. Не заставляй его переживать понапрасну. Хороший он человек, только давай договоримся, что о дарственной ты ему говорить не будешь.
- Почему?
- Он хороший человек, но это не означает, что ему можно доверяться до конца, - прямо глядя на Мару, ответила Евдокия Ивановна. - Да ты и сама это понимаешь. Не зря ведь назвалась сиротой.
Мара вытерла слезы, ответила на пронизывающий взгляд, не отвела глаза. Молча кивнула в ответ, протянула обратно документ.
- В серванте все мои бумаги, ты знаешь. Там и ее положу. Договорились. - Евдокия Ивановна перекрестила девушку, еще раз оглядела. - Иди, милая, удачи тебе.
- Спасибо, - сдавленным голосом прошептала Мара и, взяв сумку, быстро закрыла за собой дверь. Она шла по ступенькам, все еще всхлипывая и борясь с желанием снова разреветься. Нет, нельзя. День сегодня такой особенный. День рождения, день неожиданностей, и он еще не окончился. Впереди ее ожидает столько нового. Нужно взять себя в руки. Мара остановилась перед дверью, ведущей на улицу, закрыла глаза, перевела дыхание. Она знала, что следы от слез не прошли, но вышла с гордо поднятой головой, улыбаясь уголками губ. Охранник привычным движением открыл перед ней дверцу машины, где ее ждал Эрнест Павлович.
- Как Евдокия Ивановна? - участливо спросил он, едва они тронулись с места.
- Все в порядке.
- А ты?
- Все хорошо. - Мара откинула голову назад, почувствовав прикосновение к мягкой спинке сиденья. - Все хорошо, Эрнест Павлович. Правда, мне кажется, что все происходящее - сценарий, в котором мне досталась главная роль, и скоро прозвучит команда: "Стоп!" - и все закончится.
- Все только начинается, - взяв ее ладонь и чуть сжав пальцы, заметил Гурин.
Мара кивнула, не в силах больше говорить. Слов не было, потому что ни одно из них не могло описать того, что творилось в Душе девушки. Страх и любопытство, нерешительность и уверенность, желание перемен и жажда стабильности - гремучая смесь, которая в любую минуту готова была выйти из-под контроля. Маре стоило больших усилий выглядеть спокойной. Она знала, что нравится Гурину вот такой. И он сейчас казался ей необыкновенным, сошедшим со страниц романов героем, который везет ее в страну, где исполняются желания, становятся реальными самые дерзкие мечты. Автомобиль мчит ее навстречу настоящему волшебству. Мара закрыла глаза, представляя, как они ворвутся во владения ее всемогущего спутника. Кто знает, может быть, он видит ее молодой хозяйкой? Только ему известна конечная цель предприятия. Нужно набраться терпения и стать послушной этому странному мужчине с такими жгучими, пытливыми глазами. Мара чувствовала на себе их взгляд, но продолжала сидеть безучастно.
Волнение Гурина выражалось в том, что он то и дело сжимал и разжимал ее пальцы. Ей это было приятно. Мара глубоко вздохнула, облизывая сухие губы. Наконец, она открыла глаза и стразу же столкнулась с тревожным взглядом Эрнеста Павловича. Оба молчали. Гурин тоже чувствовал, что слова сейчас ни к чему. Пока в нем не было тревоги за успех того, что он задумал. Он был уверен, что поступает правильно. Его существование обретает новый смысл, получает сильнейший заряд бодрости и ответственности. В Гурине росло и крепло желание изменить жизнь этой синеглазой загадки, которая так многозначительно улыбается, дразнит его. Отведя взгляд, он по-настоящему смутился. Чего доброго, красота и обаяние этой девушки сломают все его планы. Нет, он будет рассудительным. Он слишком стар для того, чтобы впускать кого-то в свое сердце. Слишком поздно, там больше нет места теплу, огню. А ей нужен огонь - это очевидно. Пусть так, время покажет, где она найдет ту искру, от которой разожжется созидающий костер.
* * *
Время в новом жилище Мары не просто бежало. Оно отсчитывало час за часом, день за днем, неделю за неделей, как минимум, с удвоенной скоростью. Может быть, все так происходило потому, что раньше Мара никогда не жила по расписанию. Теперь же ей приходилось строго соблюдать его, иначе всякий раз существовала опасность не успеть сделать всего, что запланировано. Мару огорчал не сам факт несделанной работы, упущенной возможности, а то, что это приводило в уныние и отчаяние Эрнеста Павловича. Пожалуй, только желание видеть его радостным, удовлетворенным помогало Маре успевать делать столько всего сразу. В ее плотном графике, составленном Гуриным, были занятия с репетиторами по языкам, истории, точным наукам. Одна женщина мастерски, интересно и увлекательно преподавала ей мастерство макияжа, помогала определиться в выборе собственного стиля. Мара уже хорошо разбиралась в бесконечных баночках, пробниках духов, помад, кремов, масок, лосьонов, стоящих в ванной комнате, на тумбочке у ее кровати. Количество косметики то и дело росло - Гурина не нужно было ни о чем просить. Он обладал удивительной способностью предугадывать ее желания и будничные нужды.
Мара была уверена, что оправдывает его надежды. Она старалась. Ее учили манерам, тем самым правилам хорошего тона, которые Мара зачастую встречала только на страницах своих любимых романов, в жизни знала поверхностно, а соблюдала - и того реже. Она представляла, как будет есть салат нужной вилкой. Она никогда не перепутает, какое вино к чему подается. Ее спина всегда будет ровной, чуть прогнутой, а походка легкой, без намека на вызов. Вызов - дурной тон. Чем больше Мара постигала науку хороших манер, тем чаще говорила себе, что не хочет выглядеть белой вороной. Почему-то именно в хорошем она боялась этого. А может быть, та реальность, в которую она попала, диктовала свои правила? Им легче было следовать. К тому же рыцари и просто воспитанные мужчины скоро могли и вовсе перевестись, исчезнуть, как те виды животных и растений, которых занесли в Красную книгу. Зачем же быть благовоспитанной девицей, которую повергает в шок малейшая оплошность в поведении тех, кто хотя бы пытается изображать из себя?..
Мара не представляла общества, ситуаций, для которых так упорно, так настойчиво готовил ее Эрнест Павлович. Он ввел правило: спрашивать у нее каждый вечер об успехах, о новом, о том, что произвело впечатление, о прочитанном, в конце концов. И ей, как старательной ученице, приходилось держать этот экзамен. Иногда это было трудно, иногда весело. Все зависело от настроения Гурина, от того, как он задавал вопросы. Самым неприятным было, когда Маре казалось, что он спрашивает из вежливости, а в действительности ему нет до нее дела. И он уже жалеет о своем сумасбродстве: привести незнакомую девицу и стараться сделать из нее благородную даму. Тогда Мара чаще говорила какую-нибудь глупость, ожидая соответствующей реакции, и получала ее. Увидев, что Гурин возмущен, как он недоволен, она признавалась, что попросту сказала первое, что пришло в голову.
- Не делай так больше. Я устал и, наверное, не уделил тебе должного внимания, - улыбался Гурин. - Прости.
- Вам не за что просить прощения.
- Считай, что мы поменялись местами. Помнится, ты делала это очень часто в нашу первую встречу. - Глаза Гурина становились грустными.
- И тогда вы говорили, что мне не за что извиняться. Сейчас это говорю я. Мне нужно быть деликатнее. - Мара старалась вывести Эрнеста Павловича на откровенный разговор, но он умело избегал его. Обстановка снова становилась дружеской, именно дружеской. Мара чувствовала, что ей не всегда нравится это четко очерченное пространство, в котором она может существовать. Роль прилежной ученицы была пресноватой для нее. Ей хотелось романтики, той самой, которой было так много на страницах ее любимых романов. Но Эрнест Павлович продолжал держать дистанцию. Мара решила, что время грандиозных перемен еще не пришло. Нужно подождать, и все образуется само собой.
Пока же от нее требовалось одно - учиться. Мара как всегда легко впитывала знания, удивляясь тому, что Гурин так строго следил за ее успехами. Ей уже не казалось, что он лишь для вида играет роль учителя-наставника, а то и - умудренного опытом отца. Гурин действительно был озабочен ее образованием. Но время шло, а в их отношениях ничего не менялось. Эрнест Павлович по-прежнему ревностно следил за ее занятиями, беседовал с репетиторами, проверял уровень ее подготовки.
- Купленный аттестат - это стыдно! - обронил он, и Мара поняла, что он знает о ней гораздо больше, чем она однажды ему рассказала. - У тебя светлая голова, и есть возможность наполнить ее знаниями. Грешно этим не воспользоваться.
- У меня рыжая голова, и пока я не вижу радужной перспективы ее применения, чтобы радоваться постоянным занятиям… - пробурчала Мара в ответ. Это был очередной протест против отношений отец - дочь, но Эрнест Павлович ничего не замечал.
- Мара, давай считать, что я этого не слышал.
- Хорошо, - послушно согласилась она.
- Тогда я хочу сказать, что в твоих занятиях со следующей недели появится разнообразие.
- Да? В чем оно выразится?
- В занятиях по вождению. Ты - современная девушка, а значит, должна дружить с автомобилем.
- Что?! - Мара не представляла, что когда-нибудь сможет спокойно и уверенно чувствовать себя за рулем.
- По крайней мере, мы должны это проверить.
- Я и автомобиль?
- По-моему, у тебя именно тот характер, что нужно. Ты согласна?
Мара была со всем согласна. Спорить с Эрнестом Павловичем не входило в ее планы. С каждым днем она все больше проникалась симпатией к этому человеку. Он делал все, чтобы ее мечты воплощались в реальность. Гурин делал даже больше, гораздо больше. Если раньше Мара не шла дальше желаний о сытой, спокойной жизни, то сейчас она понимала, что возможности ограничены только сферой влияния Эрнеста Павловича, а она казалась Маре безграничной. Нужно было не потерять голову от всего этого. Мара боялась желать слишком многого, удивляя Эрнеста Павловича скромностью, тем, что совершенно не обращалась к нему с просьбами.
- Я сделаю все для тебя. - Сколько раз он говорил это, не подозревая, что каждый день у Мары крепнет единственное желание, и связано оно не с материальными благами. Неосуществленным желанием Мары постепенно становился он сам. Этот мужчина все больше интриговал ее. Поделиться своими ощущениями она могла лишь с тетей Дусей, с которой все чаще общалась лишь по телефону. Жесткий график занятий Мары не давал ей возможности выбираться в гости так часто, как того хотелось.
- Я скучаю без вас, - признавалась Мара, и это было правдой.
- Я тоже, милая моя, но Эрнест Павлович знает, что делает. Наверное, эти чувства тоже входят в его планы.
- У него настолько все рассчитано?
- Да, Мара. - Евдокия Ивановна сделала паузу, подбирая нужные слова. - Он видит на несколько шагов вперед. Учитывай это, пожалуйста, когда захочется протестовать.
- Послушание и еще раз послушание? - улыбнулась Мара.
- Да. И знаешь почему?
- Почему?
- Ты получила реальную возможность сделать свою жизнь по-настоящему интересной. Это шанс стать кем-то. Не упусти его по глупости или просто поддавшись минутной слабости. Ты умная девочка. Думай, Мара. Думай, а потом говори и совершай поступки. - Евдокия Ивановна старалась быть убедительной. - Сделать ошибку куда легче, чем ее исправить.