В 1928 г. обком призвал "решительно бороться" с идеей, "что ламская культура представляет один из основных элементов национальной культуры бурят-монгол" и что без ее привлечения "немыслимо успешное развитие национальной культуры". В 1930 г. было указано, что "всякие разговоры о насаждении… восточной культуры, забывая пролетарскую советскую культуру, являются по существу реакционной идеей", так как "восточная (китайская, тибетская, монгольская и проч.) культура – в основном, капиталистическая, полуфеодально-религиозная". Теория "заимствования, насаждения ламайско-дацанского искусства" была напрямую увязана с проявлениями "местного национализма". Критиковалась даже картина художника А. Хангалова, на которой было изображено строительство Кыренского дацана, представленное автором "как достижение национального строительства, как подъем социалистической Бурят-Монгольской республики". Таким образом, власть в конце 1920-х годов четко определила необходимость борьбы "против… практики заимствования клерикально-ламской культуры", которая рассматривалась как "извращение линии партии".
В 1930 г. в рамках "дела" по разгрому Бурят-Монгольского института культуры в вину его руководству и сотрудникам было поставлено в числе прочего "влияние ламайщины в искусствоведческой работе". Руководство института обвиняли в том, что оно "ревностно боролось за пропаганду… буддийского искусства" как "национального", в ""комбинировании и гармонировании" феодально-теократической индо-буддийской культуры с буржуазно-европейской", а также в их "сращивании". В вину сотрудникам Института ставился призыв привлекать лам к "общественно-полезному искусству". Одним из "преступных деяний" Института культуры была объявлена постановка некой пьесы, осуществленная в начале 1930 г. под руководством П. Дамбинова и Д. Иванова, – "националистического панмонгольского характера по содержанию, и дацанского религиозного по форме, где не было даже элементов демократии". Звучало обвинение в том, что в сфере национальной музыки проявилось "чрезвычайно большое увлечение дацанской (религиозной) музыкой, и наоборот, отсутствие внимания к живым революционным народным мотивам". Утверждалось, что партийные органы не допустят согласования "искусства монашеской касты с динамикой трудовой творческой жизни трудящихся масс, строящих социализм", и потому это не удастся "никакими "алхимическими" ухищрениями и софистикой".
В 1930 г. Бурят-Монгольское областное партсовещание осудило "идеи заимствования искусства дацана" и "ориентации на феодально-теократические элементы в музыкальном строительстве", в том числе позицию Бадрино, который предлагал использовать ламское музыкальное искусство для нужд советской власти. На его предложение "заставить ламский оркестр говорить советским языком, революционными мотивами" была дана саркастическая отповедь: "Дацанская музыка и вся пышность дацанской музыкальной культуры поражала сознание не только неискушенных степняков дореволюционной Бурятии", но "ею было "поражено" и сознание некоторых теоретиков советского периода" (имелся в виду Бадрино).
В 1932 г. Бурят-Монгольский обком ВКП(б) выявил, что в национальном театральном искусстве была распространена недозволенная "точка зрения, проповедующая условно-мистический принцип… выражающий идеалистическое мировоззрение". Партийные органы осудили любые "попытки ориентации на Восток – теократический Тибет и дореволюционную ханскую Монголию с их феодально-теократической культурой", включая "дацанское искусство, как проявление правого оппортунизма, местного национализма и контрреволюционного панмонголизма". Были признаны вредными "выступления", сделанные представителями "правого уклона" в ВКП(б), которые "требовали заимствования от ламства его теократического кастового дацанского искусства на основе максимального использования элементов "дацанского театра"".
В 1933 г. антирелигиозники осудили намерение бурятских "национал-демократических культуртрегеров" использовать "цам как образец бурятского национального театра". Цам и другие атрибуты буддийской культуры были еще раз заклеймены как искусство "внешнее, чужое, занесенное из Тибета". Культурологи считали, что оно "насквозь пронизано буддийско-ламаистскими религиозными представлениями", и поэтому "мертво" и "не имеет будущего".
Кроме пропаганды, на противодействие буддийской культуре было направлено развитие сети советских учреждений культуры – клубов, кинотеатров, театров, библиотек, изб-читален и т. п. Подчеркивалось, что так как "дацаны в условиях советской демократии не могут быть культурными центрами", необходимо "взять курс на создание новых советских культурных центров". Местное население всеми возможными способами поощрялось к посещению этих учреждений культуры в противовес буддийским храмам и монастырям.
Однако власть столкнулась с тем, что на деле противопоставить традиционной буддийской культуре было нечего. В резолюции бюро Бурят-Монгольского обкома ВКП(б) от 20 июня 1928 г. по докладу "Современное положение ламства и задачи дальнейшей борьбы с ним" отмечалось, что роль культурных центров "дацаны будут сохранять до тех пор, пока мы не развернем национально-художественное строительство, не организуем национальный театр, музыку, не научимся использовать кино… одним словом, пока мы не удовлетворим национально-художественные запросы широких слоев". Была также поставлена задача преодолеть влияние "на широкие массы трудящегося населения" буддийской литературы – "этих феодально-теократических опиумных произведений". Партия призывала развивать и использовать "наиболее близкие" советской власти "демократические элементы искусства трудящихся… в противовес буржуазному и феодально-теократическому искусству".
Для решения этих вопросов власть пыталась найти какую-то "другую" национальную культуру, кроме буддийской. В первую очередь предполагалось резко отграничить культуру "ламскую" от культуры "народной", так как первая была якобы "совершенно лишена национального облика", и любой человек, приобщавшийся к ней, "тем самым невольно отрывался от народных масс". Утверждалось, что ламская культура прежде всего "является кастовым монопольным достоянием лам", в котором нет "ни одного атома народного творчества". Пропаганда подчеркивала, что буддийская культура "изолирована в монастырских стенах от творческой народной жизни" и "поэтому… отражает только жизнь ламских каст, причем, больше всего, верхушки ламской знати… живущей за счет эксплуатации населения". Поэтому делался вывод, что буддийская культура "непонятна и чужда широким слоям трудящего советского населения". В пример приводилась ситуация в Монголии, где до революции 1921 г. "не издавалось ни одной газеты, ни одного журнала", так как их "заменяли церковные издания и астрологические календари лам", причем "все это печаталось на совершенно непонятном народной массе тибетском языке". Монастырские религиозные мистерии, как подчеркивали антирелигиозники, "ни по содержанию, ни по происхождению не были национальными – они, как и вся монастырская культура и искусство, были заимствованы из Тибета". Утверждалось, что простые верующие "в ламских мистериях ничего не понимали".
Вместе с тем буддийская конфессия обвинялась пропагандой в обратном – в том, что она приспособила для своих нужд и "всячески использовала народное искусство", а "нерелигиозное искусство" преследовала – в частности, что "ламаизм приспособился" к "народному празднику цагалган" (Новый год). Подчеркивалось, что цагалган на самом деле не религиозный праздник, так как "напротив, в этот день, с рассветом, ламы и послушники освобождаются от своих духовных занятий и могут проводить время в развлечениях".
В результате борьбы советского государства с буддийской культурой властные органы с удовлетворением констатировали ее "упадок". Уже в мае 1928 г. на заседании бюро Бурят-Монгольского обкома ВКП(б) отмечалось, что "если ламам от культурно-национального строительства кажется все плохо, то надо полагать, что напор на развитие нашей культуры стал сильнее", поэтому ламы и "впадают в панику". Советская историография впоследствии подчеркивала, что в буддийских регионах страны "взамен… религиозному искусству, подавлявшему человека и внушавшему ему страх, пришло светлое, жизнеутверждающее, гуманистическое по своей сути искусство социализма, будившее творческие силы народных масс".
В то же время главнейшую роль в разгроме буддийской культуры в СССР сыграли не пропаганда и создание сети советских учреждений культуры, а репрессии, с особой силой развернутые в отношении буддийской конфессии в 1930-х годах. Принудительное закрытие храмов и монастырей, аресты священнослужителей и верующих мирян привели к тотальной ликвидации очагов буддийской культуры, а также физическому исчезновению либо маргинализации буддийских священнослужителей – носителей и созидателей этой культуры. В ходе репрессий были навсегда утрачены многие произведения буддийского искусства – картины, ксилографы, рукописи. Факты уничтожения ценностей, которое совершали в основном низовые органы милиции, были вопиющими. Листами рукописей, многие из которых имелись только в единственном экземпляре (их не было даже в Тибете), оклеивались оконные рамы. Ксилографы выбрасывались на улицу, где они и сгнивали. Книги, изъятые из Цугольского дацана, использовались как топливо. Попытки спасти буддийские реликвии, предпринятые Институтом востоковедения АН СССР и Комиссией по делам религиозных культов при ВЦИК в 1934–1935 гг., запоздали, так как разграбление и варварское уничтожение многих памятников буддийской культуры к этому времени уже было практически завершено.
В конце 1930-х годов, после фактической ликвидации буддийской конфессии в СССР, борьба с буддийской культурой и искусством потеряла для власти актуальность. В годы Великой Отечественной войны антирелигиозная пропаганда, в том числе антибуддийская, была приглушена – вначале в связи с необходимостью мобилизовать всех граждан страны, в том числе верующих, на защиту Отечества, впоследствии в связи со взятым советским руководством курсом на максимальное использование религиозных конфессий в целях внутренней и внешней политики.
Тем не менее буддийская культура оказалась поистине народной, что подтвердил интерес населения к возрождению буддийских религиозных институтов, которое произошло в 1946 г. (открытие Иволгинского дацана в Бурятии и создание Всесоюзного духовного управления буддистов). Верующие и ушедшие в "подполье" священнослужители сохранили буддийскую культуру как духовно, так и физически, спасая от уничтожения и поругания предметы религиозного искусства. Буддийские религиозные церемонии проводились в течение всей советской эпохи – как официально, так и тайно (см., например, Дело Дандарона, Флоренция, 1974). Окончательное возрождение буддийской культуры в нашей стране произошло в конце 1980-х годов.
© Синицын Ф., 2013
IV. Наука и жизнь
Борис Степанов. Инерция реформы: советская культурная политика 1950-1960-х годов в зеркале исторической периодики
Развитие исследований советского общества характеризовалось усложнением исследовательских представлений об обществе и советском человеке, о взаимоотношениях культуры и власти. Обращение к более сложным социальным и антропологическим моделям было связано как с преодолением идеологических составляющих предшествующих концепций (в частности, концепций тоталитаризма), так и с привлечением новых групп источников и методов анализа. Эти тенденции, впервые оформившиеся в области социальной и культурной истории, сегодня определяют и исследования по истории советской науки. Задача заключается в том, чтобы работа в этой области не только стала формой возвращения (и, шире, канонизации) забытых имен и инструментом формирования и трансляции корпоративной памяти, но и способствовала адекватному пониманию институциональных рамок взаимодействия ученых и культурных механизмов, определявших образ науки и ее место в жизни общества. В этой статье обсуждаются возможности такого изменения исследовательской оптики на материале исторической периодики 1950-1960-х годов.