Когда она прибыла на виллу, там было тихо. Именно этого времени суток Феба теперь боялась больше всего - возвращения по вечерам домой, в пустой дом. Она посмотрела сквозь перистиль на дверь своей кумирни и отвернулась. Она знала, что ей нужно молиться, но сейчас у нее не было сил даже думать об этом.
Феба поднялась наверх и по коридору прошла в свои покои. Сняв шаль, она вышла на балкон, с которого открывался вид на Ефес. В сумерках город сверкал всеми красками, а лучи заходящего солнца освещали храм Артемиды. Это было грандиозное и прекрасное здание. Тысячи людей шли сюда к жертвенникам Артемиды, наивно веря в пустые обещания.
Ходит ли туда по-прежнему Юлия?
- Я принесла тебе поесть, моя госпожа, - сказала ей служанка, вошедшая в покои.
- Спасибо, Лавиния, - сказала Феба, не оборачиваясь. Не нужно больше думать о Юлии. Что толку постоянно копаться в своем прошлом и думать, где именно она ошиблась? Последний раз, когда Феба пришла навестить свою дочь, Прим встретил ее и проводил в триклиний.
- Сегодня вечером она плохо себя чувствует, - сказал тогда Прим, но и без того было ясно, что Юлия пьяна. Когда Юлия увидела мать, она набросилась на своего мужа с такими проклятиями и оскорблениями, что Феба едва не лишилась чувств. Никогда она еще не слышала, чтобы ее родная дочь так разговаривала. Прим стоял рядом, явно обиженный, и извинялся за ее поведение, но это, судя по всему, приводило Юлию в еще большее бешенство. Пораженная и пристыженная, Феба покинула тот дом. И потом каждый раз, думая о том, чтобы снова навестить дочь, она чувствовала, что что-то ей мешает. Иногда таким препятствием служила убежденность в том, что Юлию нужно оставить в покое, чтобы она сама нашла путь домой.
Юлия оказалась для Фебы потерянной, как и Марк. Помня о цели его поисков, Феба теперь не была уверена в том, что вообще увидит его живым.
Она попыталась переключить свои мысли от незавидной доли своих детей на нужды тех вдов, которых она собиралась навестить завтра. Она сделала для Юлии и Марка все, что могла. Если она будет пребывать в прошлом, ей труднее будет что-то изменить в будущем. Она должна помогать тем, кому может помочь, и меньше думать о тех, кому она помочь не в силах.
Но это же ее родные дети. Как она может не думать о них? Как она может спокойно смотреть на их беды, даже если они сами в них виноваты?
Остро чувствуя одиночество и растерянность от того, что ей не с кем теперь поделиться своим чувством вины, Феба сжала железные перила и заплакала. В какой-то степени и она виновата в бедах Юлии и Марка. Она не проявила к детям должной любви и не передала им тех знаний, которые помогли бы им выжить в этом мире. Но что она могла сделать для них сейчас? Ощущение беспомощности и безнадежности становилось невыносимым.
- Я потеряла их, Господи. Что мне теперь делать? О Боже, что мне теперь делать?
Феба задрожала, в голове зашумело. Она сжала пальцами горящие болью виски, вспомнив, как Юлия бежала по саду в объятия отца, когда он возвращался домой после долгих путешествий. Фебе казалось, она слышит звонкий смех дочери, когда Децим подбрасывал маленькую Юлию вверх, а потом прижимал к себе и говорил, какой она стала красавицей за то время, что его не было дома.
И вот, спустя годы, эта же дочь кричала о том, что ненавидит отца и желает ему смерти.
О Иисус, что мне сделать для моего ребенка? Что мне делать? О Боже, покажи мне, что мне делать!
Тут Фебу вдруг охватила какая-то странная слабость, и она стала опускаться вниз. Упершись левой ногой в ограду балкона, она попыталась удержаться, чтобы не упасть. Опустившись на пол, Феба тяжело привалилась к железным прутьям. Она захотела позвать служанку, но смогла издать лишь какой-то невнятный звук. Она попыталась встать, но поняла, что не чувствует рук и ног.
Страх охватил ее до такой степени, что в ушах у нее теперь раздавался только громкий стук ее собственного сердца.
Солнце медленно близилось к закату, согревая теплыми лучами ее спину.
* * *
Кто-то постучал в дверь покоев Фебы: "Моя госпожа?".
Дверь медленно открылась, и в покои осторожно вошла служанка. Слегка нахмурившись, она подошла к тому месту, куда поставила поднос с едой. Еда оставалась нетронутой. Лавиния оглянулась и посмотрела на постель. Не увидев там никого, она снова оглядела помещение, пока ее взгляд не остановился на балконе.
Закричав, Лавиния выронила поднос. Звон от подноса раздался по всему дому. "Моя госпожа!" - воскликнула она, подбежав к Фебе. Упав на колени, служанка склонилась над своей хозяйкой: "Моя госпожа! О! Моя госпожа!".
Юлий вбежал в покои и увидел служанку, плачущую в истерике над Фебой, лежащей на балконе. Он подбежал к ним.
- Что случилось? - он отстранил служанку, чтобы поднять Фебу с холодной черепицы.
- Не знаю! Я вошла, чтобы забрать поднос, и увидела ее лежащей здесь.
- Успокойся, девочка! - Юлий отнес Фебу к постели и бережно уложил ее. Ее глаза были открыты, и в них отчетливо был виден страх. Она слегка подняла свою левую руку, и Юлий взял ее в свою. - Принеси одеяло, - сказал он служанке и услышал, как та поторопилась из покоев.
- Ты столько работала и совершенно себя не жалела, моя госпожа. Теперь отдохни, и через несколько дней все будет в порядке, - сказал он, хотя слова эти не соответствовали его чувствам. Он весь похолодел от страха за нее. Юлий пощупал лоб Фебы, не зная, понимает ли она, что он ей говорит. Ее лицо с одной стороны было неподвижным, веко и уголок рта - опущены. Она издавала какие-то звуки, но различить слов было нельзя. Чем больше она пыталась что-то сказать, тем более безумной могла показаться. Не в силах перенести это, Юлий закрыл ей рот рукой.
- Не надо сейчас разговаривать, моя госпожа. Отдыхай. Спи.
По ее щекам побежали слезы. Она закрыла глаза.
Вернулась Лавиния с одеялами. За ней в покои вошли и другие рабы и слуги, которые очень любили Фебу и испугались за нее. "Гай отправился за врачом", - сказала служанка Перенна. Какой-то молодой слуга принес дрова для жаровни и поставил жаровню поближе к постели. Вся прислуга собралась в покоях и скорбно стояла возле постели, будто Феба Валериан уже была мертва.
Сын повара, Гай, привел врача прямо в покои Фебы. Юлий приказал всем выйти, а сам остался на случай, если понадобится помощь.
- Что с ней, мой господин? - спросил Юлий, после того как врач осмотрел ее.
Врач ничего не ответил. Отойдя от постели, он посмотрел на Юлия.
- Ты здесь за старшего?
- Да, мой господин.
Врач покачал головой.
- Сделать ничего нельзя.
- Что это? Что с ней случилось?
- Один из богов прикоснулся к ней и поразил мозг. Она даже не воспринимает, что вокруг нее происходит.
- И ты не поможешь ей?
- Я не могу ей помочь. Все находится в руках того бога, который прикоснулся к ней. - Врач направился к двери, но Юлий встал у него на пути.
- Ты же врач. Ты же не можешь вот так уйти и оставить ее в таком состоянии!
- Кто ты такой, чтобы указывать мне? Я знаю гораздо больше тебя и говорю тебе еще раз, что ей помочь нельзя. У тебя два пути. Можешь пытаться ухаживать за ней и кормить ее в надежде, что тот бог или та богиня, которые привели ее к этому, сжалятся над ней. А можешь оставить ее, чтобы она достойно умерла.
- Достойно умерла?
- Да. И именно это я тебе советую. Будь милостив и подмешай это в ее питье, - сказал врач и протянул Юлию небольшой пузырек. Но Юлий отказался взять его, и врач поставил пузырек на столик возле кровати. - Можешь, конечно, положиться на силы природы, но я думаю, что это будет жестоко по отношению к больной. - Он посмотрел в сторону постели. - В таком состоянии ей практически не на что надеяться. Если бы она могла выбирать, я не сомневаюсь, что она выбрала бы смерть.
Оставшись наедине с Фебой, Юлий бессильно опустился на стул, стоявший рядом с ее постелью. Он посмотрел на Фебу, которая лежала такая спокойная и бледная… И совершенно беспомощная. Глаза у нее были закрыты. Единственным признаком того, что она еще жива, было то, что ее грудь ритмично поднималась и опускалась.
Юлий подумал о том, сколько Феба сделала для того, чтобы помочь другим людям, часами готовясь к грядущему дню. Захочет ли она жить теперь такой ужасной жизнью?
Сможет ли он жить дальше без нее?
Юлий взял со столика пузырек и посмотрел на него. Приговор врача звенел у него в ушах. Он должен был думать о ней, о том, чего она хочет. Но, подумав еще с минуту, Юлий отставил пузырек в сторону.
- Я не могу пойти на это, моя госпожа, - сказал он дрогнувшим голосом. - Прости. Я не могу с тобой расстаться.
Он взял ее левую руку и сжал ее в своих ладонях.
16
- Поставь поднос там, - сказал Александр вошедшему в библиотеку слуге, даже не оторвавшись от свитков, которые он изучал. Потом он разочарованно стукнул пальцем по свитку. - Смотрю и смотрю эти записи, Рафа, но так и не пойму, что с ней происходит. От ванн и массажа лучше ей не становится. Ей так же плохо, как было несколько недель назад.
Хадасса стояла возле окон и смотрела на Ефес. Здесь было совсем не так, как в той маленькой лавке возле бань. Отсюда открывался вид на храм Артемиды, величественный фасад которого привлекал к себе массы людей совершать мрачные ритуалы языческого поклонения. Хадассе было неуютно в этом месте, расположенном слишком близко от ступеней этого прекрасного средоточия греха. Она вспомнила, как Юлия нарядилась в красные одежды, чтобы соблазнить знаменитого гладиатора Атрета. О, к каким людским трагедиям вели пути из этого храма! Какие страдания падали на головы тех, кто склонялся перед Артемидой и другими лжебогами и лжебогинями…
- Ты слышишь, Хадасса?
Она повернулась к Александру.
- Извини…
Он снова высказал свои мысли.
- Что ты об этом думаешь?
Сколько раз они вели один и тот же разговор? Иногда Хадасса так уставала, что ей хотелось плакать. Как и сейчас, когда ее мысли были далеко отсюда. Почему в последнее время Марк не выходит у нее из головы?
- Хадасса?
- Я думаю, ты слишком большое внимание уделяешь симптомам, и упускаешь из виду возможные причины.
- Поясни, - сказал Александр. - Что именно ты имеешь в виду?
- Вот ты говоришь, что твои чисто физические обследования Венескии ничего не дали, и ты не можешь дать объяснение многим ее болезням.
- Верно.
- А что ты знаешь о ней?
- Она богата. Это мне известно. Ее муж один из советников проконсула. - Хадасса повернулась к нему, и он посмотрел на покрывало голубоватого оттенка, скрывавшее ее шрамы. Когда его финансовые дела стали лучше, он купил ей новую тунику и покрывала, но она продолжала ходить в старой серой одежде. Этого он уже никак не мог понять.
- Ну какой тебе смысл ходить в своей старой одежде и выглядеть как призрак смерти? Разве Бог против красок, разве Он призывает тебя быть похожей на ворону в покрывале? Ты больше напоминаешь не целительницу, а служительницу подземного царства, готовую отправлять умерших по реке Стикс!
Конечно, Александр тут же пожалел о такой несдержанности и извинился. А на следующее утро Хадасса появилась в голубой одежде и в покрывале, которое она теперь носила. Он смутился, его лицо покраснело. Что-то в нем подсознательно менялось в отношении к ней, и он не знал, что это было, что это означало.
Пациенты в знак благодарности часто давали Хадассе деньги. Она не отказывалась от них, но принимала с почтительной благодарностью, а потом клала монеты в коробку, ставила ее на полку и забывала о ней. Открывала она эту коробку только перед посещением тех больных, которых они принимали еще возле бань. Хадасса высыпала содержимое в кошель, который брала с собой. Когда она возвращалась, он всегда был пустым. Однако такие дни наступали все реже, поскольку медицинская практика Александра росла и девушке все больше приходилось ему помогать.
- Ты меня слышишь, Хадасса? - спросил Александр, озадаченный ее задумчивым настроением этим вечером. Она опять молится? Иногда он мог определить это по тишине, которая наступала в помещении.
- Я слышу тебя, мой господин. Ты считаешь, что богатство Венескии имеет какое-то отношение к ее болезни?
Уставший, Александр пытался обуздать свое нетерпение. Были уже сумерки, за сегодняшний день он принял более двадцати больных, у большинства из которых не было ничего опасного или сложного. С Венескией ситуация была совсем другой. К тому же ее муж занимал высокое положение в обществе. И неправильный диагноз мог погубить всю карьеру врача.
Бывали дни, когда Александр жалел, что не остался в палатке возле бань.
- Ты снова куда-то клонишь, но не говоришь, куда именно, - сказал он. - Просто скажи, что ты думаешь, и не считай, что я всегда могу прийти к правильному выводу собственным умом.
Хадасса повернулась и посмотрела на него.
- Но я не знаю, какой здесь должен быть правильный вывод, - просто сказала она. - Ты врач, и ты ищешь чисто медицинские ответы. А все, что я знаю о правильном питании, мне известно только из Пятикнижия, и у тебя это все записано. Все, что мне известно о лекарствах, я узнала от тебя. Все, что я знаю о массаже и растирании, я тоже узнала, наблюдая за тобой.
- Тогда помолись и скажи мне, что говорит Бог.
Хадасса сцепила руки.
- Я молюсь. Молюсь все время. За тебя. - Она снова отвернулась и спустя мгновение добавила: - И за других…
Все ли в порядке с Марком? Почему в последнее время у нее появилось упорное желание молиться за него? А Юлия? Почему в последние дни Хадасса часто вспоминает и о ней?
Господи, я постоянно молюсь и до сих пор не нахожу покоя, думая о них.
- Значит, проблема у Венескии не медицинская, - сказал Александр, упорно пытаясь найти путь к ее исцелению. Хадасса ничего не ответила ему. Наверное, она задумалась об этой проблеме. Александр взял с подноса мясо и налил себе немного вина. - Хорошо. Давай рассуждать логически. Если проблема не физическая, значит, она умственная. Возможно, Венеския только думает, что у нее какая-то проблема. - Пожевав нежное мясо, он проглотил его. - Возможно, путь к исцелению состоит в том, чтобы изменить ее мышление.
- Ты когда-нибудь сможешь изменить свое собственное?
Александр поднял голову и посмотрел на девушку, стоящую у окна. Что-то в ее внешности заставило его почувствовать ее печаль. Он слегка нахмурился. Подойдя к ней, он положил руки ей на плечи.
- Я верю во все то, что ты мне говорила, Рафа. Клянусь тебе. Я знаю, что Бог существует. Я знаю, что Он всемогущ.
- Демоны тоже верят, Александр.
Сжав ладонями ее плечи, Александр повернул ее к себе. Почувствовав необъяснимую ярость, он сорвал ее покрывало, чтобы смотреть ей прямо в лицо.
- Что ты этим хочешь сказать? Что я демон в твоих глазах?
- Я хочу сказать, что твое знание ограничивается только тем, что ты хранишь в голове, но этого мало. Спасительное знание исходит от сердца.
- Я хочу обрести спасительное знание, - сказал Александр, успокаиваясь и снова думая о Венескии. - Как ты думаешь, о чем я прошу все время, как мы знаем друг друга?
Хадасса покачала головой. Он отпустил ее, и она опустилась на стул.
Александр встал перед ней на одно колено и положил ей на колени свои руки.
- Я верю, Рафа. Я могу сказать тебе, что молюсь всеми молитвами, которые слышал от тебя, но по-прежнему не слышу тех ответов, которые мне нужны. Скажи мне, в чем моя ошибка. - Может быть, ты не получаешь ответа, потому что просишь не на благое дело. - Она положила свои руки на его ладони. - Может быть, на самом деле ты желаешь Божьей силы, а не Его мудрости.
Александр тяжело вздохнул.
- Я бы готов был обрести все, что угодно, если бы это помогло этой больной женщине. Все, что я хочу, Рафа, это лечить людей.
- Я тоже хочу этого, только иначе. Бог должен стоять на первом месте.
- Но я знаю только то, что находится в реальности. Плоть и кость. Землю. Разум. Мне приходится иметь дело только с тем, что я знаю лучше.
- Тогда представь себе следующее. Жизнь - это пруд, и каждое наше решение или действие, как хорошее, так и плохое, - это камень, который мы в этот пруд бросаем. От него по воде расходятся круги. Вероятно, Венеския страдает от последствий того выбора, который она сделала в своей жизни.
- Я думал об этом. Я сказал ей, чтобы она ограничила свою половую жизнь только отношениями с мужем, и она уже не употребляет вина.
- Ты не понимаешь, Александр. Ответ не в том, чтобы запретить себе что-то или начать следовать каким-то новым правилам. Ответ в том, чтобы вернуть свою жизнь в руки Бога, Который создал тебя. А Он так же реален, как плоть и кровь, земля, разум. Но я не могу помочь тебе понять это. Я не могу открыть тебе глаза и уши.
Александр тяжело вздохнул и встал. Потирая заднюю сторону шеи, он вернулся к своим свиткам.
- К сожалению, я не думаю, что Венеския ищет Бога, Рафа.
- Я знаю, - спокойно сказала Хадасса.
Венеския относилась к числу тех многочисленных пациентов, которые стали приходить к Александру и Хадассе, после того как Антония родила сына. Они приходили в поисках магического лечения и быстрого избавления от болезней. Некоторые из них были бледными и худыми, потому что привыкли вызывать рвоту, избавляясь от одной богатой пищи, чтобы тут же приступить к другой, не менее обильной трапезе. Другие жаловались на то, что у них трясутся конечности, тогда как их дыхание явно свидетельствовало о чрезмерном употреблении вина, а кожа у них была желтой, болезненной. И мужчины, и женщины терпимо относились к половой распущенности, после чего жаловались на язвенные болезни своих половых органов или болезненные выделения. Обращение практически всегда было одинаковым: вылечите меня, чтобы мне и дальше можно было заниматься тем, чем хочется.
Им хотелось грешить, но не расплачиваться за свои грехи.
Как Ты, Господи, можешь нас терпеть, когда мы такие упрямые и глупые? Как Ты вообще можешь терпеть нас?
Александр с пониманием относился к боли и страданиям своих пациентов, стремился быть прекрасным врачом и найти ответы на все болезни человечества.
Он все время мыслил категориями лечебных средств! Избегать полуденного солнца, прохлады по утрам и вечерам. Стараться не дышать болотным воздухом. Следить за цветом мочи. Физические упражнения, очищающие ванны, массаж, чтение вслух, прогулки пешком, пробежки, подвижные игры. Следить за тем, чтобы мясо было нарезанным, следить за почвой, в которой растут ваши овощи и фрукты, за качеством воды, за свежестью приготовленной еды.
Но никто из этих людей, включая даже самого Александра, не понимал, что они не просто физические существа, что Бог благословил их уже одним тем, что сотворил их, привел в этот мир. Они предпочитали поклоняться своим идолам, видимым и осязаемым, обладающим такими же хорошо понятными чертами характера, как и они сами. Они хотели поклоняться тому, чем сами могли бы легко манипулировать. Бог же является непостижимым, неосязаемым, не поддающимся человеческому пониманию и человеческому манипулированию. Они не хотели жить жизнью самопожертвования, чистоты, верности, жизнью, в которой да будет Твоя воля, а не моя. Они хотели быть хозяевами своей жизни, идти по ней своим путем, ни перед кем и ни за что не отвечая.