- Наверное, теперь ты лучше поймешь, как я себя чувствовал, когда Прометей меня оставил, - сказал он с кривой усмешкой, напомнив ей о том симпатичном мальчике, который ушел от него. - Помнишь? Он ловил каждое слово этой Хадассы, и, в конце концов, она украла у меня его сердце.
Юлия сверкнула на него глазами.
- Калаба вольна делать все, что пожелает, - сказала она, пытаясь изобразить равнодушие, хотя ее голос продолжал дрожать. - Как и я. - Ей хотелось побольнее уколоть Прима за то, что он напомнил ей о Хадассе. Одно только имя этой рабыни, подобно проклятию, неразрывно было связано в сознании Юлии с непонятным одиночеством и страхом. - И еще, Прим, хочу тебе сказать, что привязанность Калабы нельзя сравнивать с привязанностью Прометея. Он ведь пришел к тебе не по своей доброй воле, не так ли? Ты купил его в одной из тех грязных палаток, что под трибунами арены. - Видя, как подействовали на Прима ее слова, Юлия улыбнулась и пожала плечами. - Мне беспокоиться не о чем. Сапфира - всего лишь временное увлечение. Калабе она очень скоро надоест.
- Как ей уже надоела ты?
Юлия резко повернулась к нему и увидела, как злорадно сияют его глаза. В ней снова закипела ярость, но она подавила ее в себе, спокойно сказав:
- Ты слишком много берешь на себя, забыв о том, в каком ненадежном положении ты находишься в моем доме.
- О чем это ты говоришь?
- Мой отец умер. Мой брат больше не властен ни надо мной, ни над моим состоянием. И ты мне как муж больше не нужен, не так ли? То, что мое, остается при мне, как с тобой… - она холодно улыбнулась, - так и без тебя.
Прим блеснул глазами, поняв суть ее угрозы, и его тон изменился с такой же быстротой, с какой хамелеон меняет свою окраску.
- Вечно ты все не так понимаешь, Юлия. Я всегда в первую очередь учитываю твои чувства. Я только хотел сказать, что если кто и способен понять, каково тебе сейчас, так это я. Помни об этом, моя дорогая. Разве я сам не страдал? Кто тебя утешал, когда тебя бросил Атрет? Я. Кто тебя предупреждал о том, что твоя рабыня занимает все мысли и чувства твоего брата, уводя его от тебя точно так же, как она украла у меня Прометея?
Юлия отвернулась, не желая вспоминать о прошлом и ненавидя Прима за то, что он напомнил ей о нем.
- Я забочусь о тебе, - сказал Прим, - и я твой единственный настоящий друг.
"Друг", - с горечью подумала она. Единственная причина, по которой Прим был рядом с ней, состояла в том, что она платила за эту виллу, за одежду и украшения, которые он носил, за обильную и богатую пищу, которую он любил, за плотские удовольствия, которыми он наслаждался. Своих денег у него никогда не было. Те крохотные средства, которые у него были, поступали к нему от его покровителей, которые боялись, что рано или поздно он обрушит на них свою злую ревность и раскроет всем их секреты. Однако такая материальная поддержка оказывалась все более и более опасной для Прима, поскольку плодила все большее количество врагов. Теперь он полностью зависел от финансовой помощи Юлии. Этот брак с самого начала держался исключительно на том, что они одинаково нуждались друг в друге. Он нуждался в ее деньгах; ей необходимо было жить под одной крышей с ним, чтобы сохранить власть над своими деньгами.
Или теперь все это осталось в прошлом?
Теперь никого не волновало, что она сделает со своими деньгами. Или со своей жизнью.
Прим подошел к Юлии и прикоснулся к ее руке.
- Ты должна верить мне, Юлия.
Юлия посмотрела ему в глаза и увидела в них страх. Она понимала, что Прим проявлял заботу о ней только из боязни, но при этом она отчаянно нуждалась в заботе.
- Я верю тебе, Прим, - сказала она. Должен же кто-нибудь о ней заботиться.
- Тогда пойди к гаруспику и выясни, в чем причина твоей болезни и слабости.
* * *
И вот теперь Юлия стояла здесь, в освященном факелами святилище, наблюдая за мрачным ритуалом. Изучив какие-то тексты и таблички, гаруспик перерезал горло бьющемуся в конвульсиях козлу. Отвернувшись, пока ужасное блеяние не превратилось в хрип и не заглохло, Юлия почувствовала себя плохо и едва не лишилась чувств. По сигналу другого служителя жрец вспорол козлу живот и вынул оттуда печень. Другие служители унесли тело животного, а священник торжественно возложил кровавый орган на золотое блюдо. Затем он ощупал печень своими жирными пальцами, исследуя ее в глубокой уверенности, что в этом скользком черном органе он найдет ответы на все вопросы, касающиеся болезни Юлии.
В конце концов священник дал Юлии какие-то смутные объяснения, и Юлия ушла от него, так и не получив ответа, что же у нее за болезнь. По его пространным фразам можно было судить о чем угодно, но только ни о чем конкретном. После долгих и непонятных фраз жрец подвел итог своим "изысканиям" всего тремя слонами: "Боги отказываются говорить", - после чего отпустил Юлию. Она огляделась вокруг и увидела гораздо более знатных посетителей - важных чиновников, беспокоившихся о своих болезных или грядущих катастрофах. И ей стало все ясно. Кого вообще здесь волнует судьба больной, напуганной и одинокой молодой женщины? Здесь мерилом были только те золотые монеты, которые она отдала за жертвенного козла.
- Будем надеяться, что жертва поможет тебе, сказал ей один молодой священник, когда она покидала храм.
"Жертва какому богу?" - в отчаянии подумала Юлия. Откуда ей знать, какое божество этого пантеона может за нее заступиться? И перед кем этот бог будет ходатайствовать за нее? А если она обидела кого-нибудь из множества богов, как ей узнать, кого именно из них ей нужно умилостивить своим жертвоприношением? И какой должна быть жертва?
Голова раскалывалась от бесконечных вопросов.
- Все будет хорошо, моя госпожа, - сказала ей Евдема, и ее утешение подействовало на и без того расшатанные нервы Юлии. Юлия прекрасно видела, что в словах рабыни нет искренности. Рабыня притворялась сострадающей, ибо понимала, что от настроения хозяйки зависит сама ее жизнь. За то, как теперь к Юлии относились все рабы в доме, Юлия должна была благодарить Прометея. Прежде чем убежать, он рассказал всем рабам, что это она отправила Хадассу на арену.
Юлия отвернулась от рабыни, и глаза ее наполнились слезами. Ей следовало бы продать всех рабов в доме и купить новых, привезенных из самых далеких уголков империи. Но она продала только нескольких из них, явно не подумав о том, что новые рабы очень скоро узнают о том, что здесь происходило раньше. Уже через несколько дней Юлия почувствовала, что новые рабы так же боятся ее; она была как бы окружена страхом. Никто даже не смотрел ей в глаза. Они склонялись перед ней, выполняли все ее повеления, а она ненавидела их.
Иногда, помимо своей воли, Юлия вспоминала, что значит, когда человеку служат по любви. Она вспоминала, как ей было спокойно, когда она чувствовала, что может полностью довериться другому человеку, зная, что этот человек будет верен ей даже ценой своей жизни. И в такие минуты Юлия острее всего ощущала одиночество, а ее отчаяние становилось просто невыносимым.
Калаба утверждала, что страх - это самое здоровое чувство, которое раб должен испытывать по отношению к своему хозяину. "Тот, у кого есть хоть капля здравого смысла в этом мире, должен сеять в других людях страх. Ничто так не наделяет вас властью и преимуществом перед другими, как страх. Только тогда вы действительно обладаете властью и действительно свободны".
Юлия знала, что обладает властью над жизнями других людей, но от этого она не чувствовала никакого преимущества, как и не ощущала себя в безопасности. Разве в ней не было ненависти, когда ее отец был властен над ее жизнью? Разве она не испытывала ненависть к Клавдию, а потом к Каю по той же самой причине? И даже когда она полюбила Атрета, она боялась, что он будет властвовать над ней.
Сила и власть - это не главное.
Последние полгода Юлия начинала задумываться над тем, а есть ли в жизни вообще какой-то смысл. У нее были деньги и определенное положение в обществе. Она ни от кого не зависела. Калаба показала ей все удовольствия, которые только могла дать эта империя, и Юлия насладилась ими сполна. И все равно ей не хватало чего-то очень важного, все равно в ней оставалась какая-то бездонная пустота. Она жаждала чего-то, но чего именно - определить не могла.
И вот теперь она болела, и никому не было дела до нее. Никто ее не любил настолько, чтобы искренне о ней позаботиться.
Она осталась одна.
А болезнь все не кончалась, и Юлия чувствовала себя все хуже, она становилась все более уязвимой. Во время приступов лихорадки ей приходилось полагаться на других людей: на Калабу, которая, движимая своей страстью к радостям жизни, отвернулась от нее; на Прима, который никогда по-настоящему не заботился о ней; на Евдему и других рабов в доме, которые служили ей только из чувства страха.
Юлия вышла из храма. Ее приятно обдало теплом солнечного света. Жанн, крепко сложенный раб из Македонии, который понравился Приму, помог ей сесть в паланкин. Отправив Евдему на рынок, чтобы купить снотворного, Юлия приказала Жанну отвезти ее на виллу матери. Он и три других раба подняли паланкин и пошли по переполненным улицам.
Чувствуя усталость от всех этих храмовых ритуалов, Юлия закрыла глаза. От качающихся носилок у нее кружилась голова, а на лбу выступил пот. Ее руки дрожали. Она сжала их коленями, пытаясь подавить новый приступ болезненных ощущений. Выглянув из окна, она увидела, что ее несут по улице Куретес. Она была уже недалеко от виллы матери и очень надеялась ее увидеть. Конечно, мать не откажет ей во встрече.
За последние месяцы мать лишь дважды приходила к ней. В первый раз разговор получился каким-то натянутым, неискренним. От анекдотов Прима о высокопоставленных чиновниках и известных деятелях матери становилось неловко. Юлия уже давно привыкла к его глупым шуткам и плоскому юмору, но в присутствии матери такие высказывания смущали и ее. Она также стала болезненно воспринимать едва уловимую реакцию матери на вызывающую собственническую манеру поведения Калабы. Юлия тогда стала задумываться, не специально ли Калаба так себя ведет, потом посмотрела на нее умоляющим взглядом. И с удивлением увидела в глазах Калабы гневный блеск.
Во время второго визита матери Калаба совсем не стала утруждать себя тактом и вежливостью. Когда мать Юлии вошла в триклиний, Калаба встала, приподняла лицо Юлии за подбородок и страстно поцеловала ее в губы. Выпрямившись, она одарила мать Юлии насмешливой, презрительной улыбкой и вышла, даже не извинившись. Юлия никогда до этого не видела у матери такого бледного и потрясенного лица, да и самой Юлии выходка Калабы показалась оскорбительной. Эта сцена стала причиной первой ссоры Юлии со своей наставницей.
- Ты ведь умышленно хотела ее обидеть! Ты вела себя отвратительно! - сказала потом Юлия Калабе в своих покоях.
- А почему меня должны волновать чувства какой-то традиционалистки?
- Она моя мать!
Калаба приподняла брови, удивившись, что Юлия разговаривает с ней таким тоном.
- А меня не волнует, кто она.
Юлия посмотрела в холодную темноту глаз Калабы, бездонных, как гигантская пропасть.
- Может быть, и я тебя не волную, и тебе безразличны мои чувства?
- Ты задаешь мне глупые вопросы и выдвигаешь невыполнимые требования. Я не буду терпеть ее присутствие только ради того, чтобы угождать тебе. И лишь из уважения к тебе я не поступила еще более откровенно.
- Из уважения? Значит, проявить элементарную вежливость по отношению к единственному родному мне человеку, который еще разговаривает со мной, - это непозволительная роскошь?
- Кто ты такая, чтобы задавать мне подобные вопросы? Когда мы встретились с тобой в Риме, ты была глупым, наивным ребенком. Ты даже не знала своих реальных возможностей. Я тебя воспитывала и многому научила. Я открыла тебе глаза на наслаждения этого мира, и с тех пор ты могла пользоваться ими в свое удовольствие. И это я заслуживаю твоей верности, а не какая-то там женщина, которая по прихоти природы произвела тебя на свет! - Калаба уставилась на Юлию взглядом, от которого невольно бросало в холод. - Кто она, эта мать? Почему я должна ее уважать, если она настроена против меня? Да она просто узколобая дура, которая всегда выступала против той любви, какую мы испытываем друг к другу. Смотрит на меня как на какую-то грязную, отвратительную тварь, испортившую ее доченьку. Да она одним своим присутствием оскорбляет меня. Она отравляет тот воздух, которым я дышу, как отравляла его твоя рабыня, христианка. Я презираю ее и всех ей подобных. И это она должна передо мной преклоняться, а не я перед ней.
Вспоминая, каким было тогда выражение лица у Калабы - смесь ненависти и злобы, Юлия невольно поежилась. Тогда Калаба быстро вновь обрела спокойствие, но Юлия впервые задумалась, а отражает ли ее улыбчивое и мягкое лицо ее истинную натуру.
Когда рабы опустили паланкин, Юлия откинула полог и посмотрела на мраморную стену и лестницу. Она не была на этой вилле с того самого дня, когда умер отец. При мысли о нем Юлию охватила волна ностальгических чувств, и ее глаза заблестели от слез. "Помогите мне", - закричала она рабам и протянула руки. Жанн с лицом, лишенным каких бы то ни было эмоций, подошел и помог ей встать.
Испытывая огромную усталость, Юлия посмотрела вверх, на лестницу. Так она стояла довольно долго, собираясь с силами, потом стала осторожно подниматься. Дойдя до самой верхней ступеньки, она вытерла пот с лица и только после этого дернула шнурок. "Можешь вернуться и подождать вместе с остальными", - сказала она Жанну и испытала огромное облегчение, когда он оставил ее. Ей не хотелось выглядеть унизительно в присутствии собственного раба, если мать не захочет с ней разговаривать.
Дверь ей открыл Юлий, и на его добром лице отразилось крайнее удивление.
- Госпожа Юлия, но твоя мать не ждала тебя сегодня.
Юлия вздернула подбородок.
- А разве родная дочь должна заранее договариваться о встрече с собственной матерью? - сказала она и прошла мимо него в прохладу переднего коридора.
- Нет, моя госпожа, конечно, нет. Но только твоей матери сейчас нет дома.
Юлия повернулась и посмотрела на него.
- А где же она? - спросила она голосом, в котором слышались разочарование и нетерпение.
- Она навещает нескольких вдов, о которых она заботится.
- Вдов?
- Да, моя госпожа. Их мужья трудились у твоих отца и брата. И вот, госпожа Феба взяла на себя заботу об их семьях.
- А почему собственные дети не заботятся о них?!
- У двоих из них дети еще совсем маленькие. У одной сын в римском войске, в Галлии. А у других…
- Ладно, неважно, - прервала его Юлия. - Мне не до них сейчас. - Страдая от собственных тягот, Юлия меньше всего хотела слушать о трудностях других людей. - Когда она вернется?
- Обычно она возвращается с сумерками.
Юлия впала в уныние, и ей захотелось заплакать. Она не могла ждать так долго. До сумерек еще оставался не один час, а Калаба непременно спросит, почему она так долго не возвращалась от гаруспика. И если сказать ей, что она проведала свою мать, то от Калабы можно будет ожидать любых неприятностей.
Юлия сдавила пальцами пульсирующие виски.
- Ты бледна, моя госпожа, - сказал Юлий. - Принести тебе что-нибудь?
- Вина, - ответила она. - Я буду в перистиле.
- Как прикажешь.
Юлия прошла по мраморному коридору и оказалась под одной из арок. Здесь она села в небольшом алькове. Ее сердце заколотилось так, будто она пробежала длинную дистанцию. На этом самом месте она сидела в тот день, когда умер отец, безостановочно рыдая и с трудом различая собравшихся вокруг нее людей. У нее не хватило сил видеть его таким изможденным болезнью, видеть в его глазах боль и страдания. Она не смогла смотреть в глаза человеку, во взгляде которого ясно читалось разочарование. Олицетворением которого была она…
Глаза Юлии наполнились слезами жалости к самой себе. В самом конце своего жизненного пути отец думал совсем не о ней. В последние драгоценные минуты он позвал к себе Хадассу, а не собственную дочь. Он дал свое благословение какой-то рабыне, а не своей собственной плоти и крови.
Юлия снова гневно сжала кулаки. Никто ее не понимал. Никогда. Она еще надеялась, что ее понимает Марк. Он так же жадно радовался жизни, как и она, и радовался бы по-прежнему, если бы не потерял голову из-за любви к этой дурнушке, рабыне, да еще и христианке. И что он в ней нашел?
Юлия вздохнула. Может быть, Калаба и права. Наверное, никто не в состоянии понять ее, понять той жажды, которая так ее мучает, того отчаяния, которое она испытывает, той тоски и страха, которые стали ее постоянными спутниками. Люди вокруг довольствовались своей простой и безмятежной жизнью, находили утешение в повседневной рутине, казались сами себе праведными в выдуманной ими морали. А Юлия интересовала их лишь настолько, насколько отвечала их собственным ожиданиям.
Насколько я отвечаю ожиданиям Калабы и Прима.
Тут Юлию, словно шок, ударила внезапная мысль, и ее охватили тошнота и головокружение. И Калаба, и Прим утверждают, что любят ее. Но так ли это на самом деле? Как они доказали это в последнее время?
"Ты стала такой скучной, Юлия. На какие бы пиры ты ни ходила, на всех только тоску наводишь".
"В этом мире существует только одно правило. Угождай самому себе".
Юлия закрыла глаза и тяжело вздохнула. Наверное, это болезнь навеяла такие мысли.
Или все же нет?
Пот выступил у нее на лбу, и она провела по лбу тыльной стороной ладони.
Ей казалось, что с Калабой она в безопасности, что Калаба ее единственный настоящий друг. Она думала, что лишь одна Калаба любит ее такой, какая она есть. Но в последнее время Юлия стала задумываться, а способна ли Калаба вообще любить, и от такого вопроса ей стало не по себе, ей стало страшно. Неужели она так горько ошиблась?
С момента той ссоры из-за матери Юлия стала все больше понимать, как Калаба и Прим смотрели на всех людей, в том числе и друг на друга, и на нее. Можно было подумать, что они только и делали, что охотились за неосторожно сказанными словами или фразами, которые могли бы свидетельствовать о каком-то скрытом неприятии их образа жизни. И когда что-то подобное обнаруживалось - либо на самом деле, либо в их больном воображении, - атака с их стороны была незамедлительной и беспощадной. Прим в подобные моменты извергал такие ядовитые слова, что присутствующие невольно вздрагивали, благодаря судьбу за то, что не они стали объектом его нападок. Калаба, выступая против тех, кто подвергал сомнениям ее этику и нравственность, подавляла их своим интеллектом, а если это не удавалось, то презрительным отношением к ним как к людям тупым и архаичным. Занимавшие изначально оборонительную позицию, Прим с Калабой всегда были готовы нападать. Но зачем им это нужно, если они действительно правы?
Юлию охватил какой-то безотчетный ужас. Неужели они не правы?..
В этот момент в перистиль вошел Юлий, оторвав Юлию от мрачных размышлений.
- Вино, моя госпожа.
Она взяла с подноса серебряный кубок и взглянула на раба.
- Получала ли моя мать какие-нибудь известия от Марка?
- Он навещает ее несколько раз в неделю, моя госпожа. Был он здесь и вчера.