Вольтер из Ферне (ему пришлось укрыться там, в Швейцарии, от французских властей, которым заблагорассудилось объявить его высказывания враждебными Франции) с пристальным вниманием следил за делом Каласа. Он написал мадам Калас письмо, в котором спрашивал ее, готова ли она поклясться, что ее муж не виновен.
Получив от мадам Палас утвердительный ответ, Вольтер со всей остротой своего могучего ума выступил в защиту жертв католической церкви. Он стремился добиться отмены вердикта против семьи Каласов. Больше того - он стремился к тому, чтобы во Франции навсегда прекратились преследования людей на религиозной почве.
Вольтер начал с писем к Сен-Флорентину, герцогу де Ла Врийеру, известному как "Министр королевских указов об изгнании". Его прозвали так за то, что он позволил своей любовнице продавать их по пятьдесят луидоров за каждый. Хитрый Вольтер высказал предположение, что Сен-Флорентин должен быть так же обеспокоен этим делом, как и он. Сен-Флорентин, выведенный таким образом на чистую воду, хотя и возражал, что дело Каласа относится к сфере правосудия, был, однако, смущен, потому что чувствовал, что Вольтер проливает свет на тюрьмы, до отказа заполненные теми, кому вручили указ об изгнании лишь потому, что некая влиятельная особа пожелала убрать их с дороги. Полемика становилась ожесточенной. Вольтер был настойчив. То, что он задумал, должно было осуществиться. В затянувшуюся борьбу включились интеллектуалы и ученые. Несправедливость кары, постигшей Каласа, стала темой, усиленно обсуждаемой среди писателей и философов.
Шуазель не без интереса следил за ходом полемики. Он был на стороне Вольтера, горя желанием увидеть церковь оттесненой на второстепенную роль.
Под давлением общественного мнения, поддерживаемого страстным пером Вольтера, была освобождена из тюрьмы мадам Калас, немедленно покинувшая Тулузу, чтобы найти убежище в Ферне.
Все это непосредственно предшествовало изгнанию иезуитов; Шуазель, стремясь перехитрить Сен-Флорентина, освободил одного молодого человека от службы на галерах. Это был Фабр, отец которого был приговорен к каторжным работами Фабр помог своему отцу бежать, а сам занял его место. Когда об этом стало известно, столь благородный поступок молодого человека вызвал всеобщее одобрение. Требовали, чтобы он был отпущен на свободу. Сен-Флорентин возражал, что Фабр преступил закон, и раз уж он занял место своего отца, то там ему и оставаться.
Вот тогда-то в дело вмешался герцог Шуазель. У него было чутье на общественное мнение, он знал, что оно одобрит его действия. История Каласа вызвала горячий отклик по всей Франции, и Шуазель предвидел, что подавляющая часть общества выскажется за веротерпимость.
Вот почему Шуазель приказал отпустить Фабра на свободу. Сен-Флорентин пришел в ярость, но против всесильного Шуазеля сделать ничего не мог.
Тем временем в Париже становились известны все новые и новые памфлеты Вольтера, и когда Вольтер услышал, что парламент Тулузы намерен вновь арестовать мадам Калас, он предложил ей ехать в Париж, настроенный более либерально, чем любой другой город Франции, и там потребовать в суде рассмотрения своего дела.
Пока мадам Калас ехала в Париж, Сен-Флорентин предпринял огромные усилия, чтобы дискредитировать Вольтера, а заодно с Вольтером и его союзника Шуазеля.
По заказу Сен-Флорентина одаренный литератор Фрерон написал статью, которую предполагалось напечатать в одной английской газете, нападающей на короля Франции.
Осведомители Шуазеля сообщили ему, однако, что она должна быть вот-вот издана в Париже. Кроме того, ядовитое перо Вольтера с такой яростью обрушилось на Фрерона, что заставило этого человека трепетать от страха, и Вольтер без особого труда доказал, что эта статья не более чем фальшивка. Тулузский парламент между тем занялся рассмотрением еще одного дела против протестантов. В колодце нашли мертвую молодую девушку и обвинили ее отца мсье Сирвена, который был протестантом, в убийстве дочери на том основании, что, как заявил парламент Тулузы, у протестантов вошло в обычай убивать своих детей.
Однако выступление Вольтера, уверенного в поддержке всесильного Шуазеля, придало смелости и другим противникам тулузского парламента в этом деле.
Было установлено, что единственный свидетель по этому делу - маленькая девочка, которую попеременно то задабривали, то стращали, заставляя говорить, что она видела, как мсье Сирвен бросил свою дочь в колодец. Как выяснилось, дочь Сирвенов забрали от родителей, чтобы в женском монастыре обратить в католическую веру. Ребенок боялся за своих родителей и свой дом, из-за чего с ним плохо обращались. Когда у девочки обнаружили симптомы душевной болезни, ее снова отправили домой, где она, боясь, что ее могут забрать обратно в монастырь, покончила с собой, бросившись в колодец.
Вольтер сразу же предложил убежище семье Сирвенов, которая поспешила прибыть в Ферне.
Неукротимый писатель воспользовался приездом Сирвенов, чтобы созвать к себе отовсюду посетителей, которым Сирвены рассказали о своих злоключениях.
Письма Вольтера разошлись по свету, и вот уже Англия и Россия, возможно и скорее всего лишь затем, чтобы насолить Франции, начали сбор средств в помощь протестантам, преследуемым в этой полной предрассудков стране.
В дело снова вмешался Шуазель. Он знал, что наносит страшный удар иезуитам. Шуазель потребовал, чтобы тулузский парламент представил документы, относящиеся к делу Каласа, и чтобы эти документы были изучены в Париже.
Он принял мадам Калас с дочерьми и при этом был с ними чрезвычайно предупредителен и внимателен. Шуазель заверил их, что возьмет на себя их защиту и даже самолично возил их в экипаже, показывая достопримечательности столицы.
На парижан произвели благоприятное впечатление полные достоинства манеры мадам Калас, и Шуазель не сомневался, что поддержка парижан ему обеспечена.
Все это происходило, когда дофин был еще жив, и супруга дофина знала, что ее муж следит за делом Каласа с большим интересом.
В постигшем ее горе она забыла об историй с Каласом и о том, что дело это все еще остается нерешенным.
Теперь, когда король сказал ей, что хочет быть ее другом, она узнала, что вердикт был вынесен в пользу мадам Калас, которой выплатили денежную компенсацию и разрешили пользоваться фамильным гербом. Это было равносильно признанию, что мужа мадам Калас осудили и казнили несправедливо.
Вольтер ликовал. Он доказал силу своего пера. С тех пор, с 1765 года, преследования протестантов во Франции прекратились.
Узнав о том, как развивались события, вдова дофина приняла свое решение. Теперь она знала, что будет делать.
Исход дела Каласа стал еще одним ударом по тем предрассудкам, которые отстаивал дофин. Вольтер, известный всем как атеист, и Шуазель, ходивший в церковь лишь потому, что этого требовал этикет, повергли в прах все то, что составляло смысл деятельности покойного дофина.
Если раньше у Марии Жозефины были какие-то сомнения, то теперь от них не осталось и следа. Она действовать будет так, как действовал бы ее муж, будь он жив. Она не успокоится, пока не добьется падения герцога де Шуазеля. Таково было решение вдовы дофина.
***
Быстро осознав, какого врага нажил он в лице вдовы дофина, герцог де Шуазель встревожился. Он разыскал свою сестру и предложил ей прогуляться в саду. Их беседа, объяснил он сестре, не предназначена для чужих ушей.
Прогуливаясь, они остановились у фонтана, и Шуазель сказал:
- У меня возникли серьезные опасения, связанные с вдовой дофина.
- Этой маленькой глупышкой?
- Да, - буркнул недовольно Шуазель.
- Вот уж кто размазня - так это она, - сказала герцогиня де Грамон. - Ни рыба ни мясо.
- А вы заметили, сестра, как король привязан к ней?
- Король? К ней?
Шуазель не удержался от смеха:
- Если вы подумали, что он решил сделать ее своей любовницей, то нет. Но у него сейчас тяжело на душе, он не может забыть маркизу и ищет утешения. Мария Жозефина же, как и подобает добродетельной вдове, скорбит, о своем муже. Ну вот они и положили головы друг другу на плечо и льют слезы по утраченным возлюбленным. Трогательный союз!
- Подумаешь! - фыркнула герцогиня. - Да ему это через неделю наскучит, ну, может, через две.
- Вполне возможно, - согласился герцог, - но главные события могут как раз и произойти в течение этой недели или двух. С тех пор как мадам Калас восстановлена в своих правах, вдове дофина неймется расправиться со мной.
- Комариные укусы!
- Не забывайте, сестра, и малюсенькие насекомые бывают ядовитыми.
- Что вы намерены предпринять?
- Ослабить привязанность короля к снохе. Стереть слезы жалости с его глаз. Пусть увидит ее в истинном свете. Иными словами, надо сделать так, чтобы король относился к ней так же пренебрежительно, как и прежде, когда был жив боготворимый ею дофин.
- И как вы это сделаете?
- Найду ему другого утешителя, вернее, утешительницу.
- Вы уже выбрали ее?
- Мы оба давно уже выбрали ее. Скажите мне, сестра, король проявляет к вам какой-нибудь интерес?
- Почти никакого. Единственная женщина, которой он сейчас, кажется, интересуется, - юная Этьеннет Мюзелье. Я слышала, она беременна.
- Такая женщина - нам не помеха.
- Да, но сейчас она вполне устраивает короля.
- А на вас он, стало быть, не обращает внимания?
- Не больше, чем на любую другую женщину при дворе. Правда, графиня Эспарбе женщина очень подозрительная.
- Надо будет внимательно присмотреться к ней. Мне кажется, Луи способен соблазниться женщиной и оставаться потом в любовной связи с ней еще очень долго просто по привычке. Вы же знаете, он не расставался с мадам де Помпадур главным образом потому, что привык к ней.
- Что вы предлагаете?
- Вот что. Сегодня ночью я сделаю все возможное, чтобы как следует напоить его. После ритуала отхода ко сну будьте готовы проскользнуть к нему в опочивальню по ведущей туда потайной лестнице.
- А как быть с Ле Белем, Шампло и всеми остальными?
- Предоставьте это мне. Ле Бель - единственный, с кем нам придется считаться. Я скажу ему, что слышал об одной красотке, которая могла бы заинтересовать короля. Пока он будет отсутствовать, разыскивая ее, вы проникнете в королевскую опочивальню.
- А что потом? Шуазель расхохотался.
- А потом, сестра, все будет зависеть от вашего умения. - Внезапно к Шуазелю вернулась серьезность. - И не забывайте о главном: мы должны отвлечь короля от Марии Жозефины. Я имею в виду - отодвинуть ее в тень. Через некоторое время - причем произойдет это быстро, если мы будем действовать сообща, - ее роль при дворе станет столь же ничтожной, как и роль королевы. Если позволить ей приобрести влияние на короля, она сорвет все мои планы. Итак, сегодня ночью, сестра, вы должны достичь нашей цели. - Ничего не бойтесь, брат. Помните, когда мы оба были совсем молодые и говорили друг с другом о том, что ждет нас впереди, когда мы делились своими мечтами и планами в нашем обветшалом замке...
- Который вы называли "Замком скуки", - как бы размышляя вслух с самим собой, поддержал воспоминания сестры Шуазель.
Она кивнула и продолжала:
- Я всегда говорила, что когда я чего-то захочу, то обязательно добиваюсь своего.
Шуазель ласково улыбнулся сестре. Он не видел, что она громоздкая, что у нее плохой цвет лица и нет тех женских чар, которые король так ценил. Для Шуазеля его сестра была женщиной, которой он восхищался, как ни одной другой женщиной в целом свете, и которая, верил он, не может обмануть его надежд.
***
Луи в полусне лежал в постели. Он чувствовал себя одиноким, никому не нужным, им овладела грусть и тоска. Сегодня, отправившись на охоту, он видел похоронную процессию. Похороны всегда вызывали в нем какой-то болезненный интерес. Иногда он останавливал процессию и спрашивал, от чего умер покойник.
Вот и сегодня он тоже остановил процессию и в ответ на свой вопрос услышал:
- От голода, сир. Эти слова очень смутили и встревожили Луи. Он погнал своего коня галопом прочь оттуда, но охота была ему уже не в радость.
Наверное, это от того, что он стареет, думал Луи. Он не может так же легко, как раньше, проходить мимо того, что неприятно ему. Да, на него сильно подействовала смерть людей, которые так долго были рядом с ним. Маркиза... Сын...
Ничего удивительного, что его не пришлось долго уговаривать, и он порядочно выпил.
Луи не жалел об этом. Может быть, так легче будет уснуть. В опочивальне, показалось ему, кто-то есть. Ну да, вот зашуршал полог его постели.
- Кто здесь? - спросил Луи. Полог отодвинулся в сторону. Далеко не очаровательная женщина смотрела на него сверху вниз и похотливо улыбалась. Женщина показалась Луи отталкивающей. Эти распущенные волосы, это виднеющееся из под платья прозрачное белье...
- Мадам де Грамон,- холодно сказал он, усилием воли стараясь выбраться из хмельного тумана и вернуть себе ясность мысли, - что вам надо?
- Я не могла не прийти к вам, сир. Она приблизилась к нему.
- У вас ко мне какая-то просьба?
В ответ она сдавленно засмеялась. Ей казалось, что он вот-вот прикажет ей уйти, а она решила любой ценой остаться с ним и бросилась на Луи, крепко обхватив его своими сильными руками.
На миг он пришел в ярость, подумав, что она пришла убить его, но мадам де Грамон сразу же выдала свои намерения. Эти удушающие объятия означали, видимо, пылкую любовь. Большие, как у мужчины, руки герцогини, во всяком случае, старались не дать королю усомниться в этом.
- Умоляю вас, - воспротивился было он,- утром...
Но герцогиня была решительной женщиной. Недолгие усилия Луи вырваться из ее объятий оказались тщетными. В такую ситуацию он еще никогда не попадал. Ну, а раз жизнь его была вне опасности, можно было и покориться. Все, что ему оставалось, - это позволить себе быть на высоте положения.
***
Он и утром все еще оставался немного сам не свой. Во время ритуала пробуждения он шепнул герцогу де Ришелье, когда тот подавал ему рубашку:
- Сегодня ночью я подвергся насилию в собственной постели. Надо будет сказать Шуазелю, чтобы приструнил свою сестру.
Ришелье насторожился.
- Но почему, Ваше Величество, вы никого не позвали на помощь?
- Наскок был слишком внезапным, а сила - непреодолимой. Пришлось поневоле покориться.
Дело нешуточное, подумал Ришелье. Шуазель крепко держит в своих руках бразды правления. Если еще и его сестра займет место мадам де Помпадур, то возникнет такая сфера их влияния, проникнуть в которую будет невозможно. А Ришелье был не без своих собственных амбиций.
Надо срочно найти эту очаровательную Эспарбе. У мадам де Грамон немного шансов против этой милашки, и насилие над королем удалось лишь потому, что сопровождалось безразличием опьяненной жертвы и благодаря неожиданности.