Вот он вывел Анну Йоркскую на бранль. "Какая она грузная и неловкая рядом со своим грациозным партнером", - подумала Екатерина. Герцог Йорк пригласил на танец герцогиню Бэкингем. Бедная простушка Мэри Ферфакс! Она так старалась угодить своему красавцу супругу, что Екатерина сочувствовала ей всею душою. Но больше всего взоров привлекала следующая пара, вышедшая на бранль вслед за королем. Джеймс Крофтс, высокий, темноволосый, поразительно похожий на своего отца, вел за руку самую неотразимую из всех блиставших на балу красавиц. Когда она, со своей великолепной золотисто-каштановой копной, голубыми глазами и ослепительными драгоценностями, затмевавшими драгоценности всех остальных дам, вышла на середину залы, по рядам горожан, пришедших поглазеть на королевский бал, пронесся вздох завистливого восхищения.
По высокомерию, с которым держалась леди Кастлмейн, было видно, что она прекрасно осознает собственную силу; сейчас ее вдобавок забавляло то обстоятельство, что король явно заметил пылкие взоры, кидаемые на нее ее молодым партнером по танцу.
- Вон она, та самая миледи Кастлмейн!.. - разносился по зале шепот зрителей. - Вот это красавица! Вот это бриллианты!..
Придворные тоже глядели на Барбару - ибо оторвать от нее взгляд было просто невозможно. Некоторые из сверкавших на ней драгоценностей были только что, под Рождество, подарены королю, но, как видно, Барбара уже успела прибрать их к рукам. Пока она танцевала, на нее глядели все: король, Монмут, Честерфилд, - но печальней и внимательней всех глядела на нее Екатерина, королева Англии.
Бранль закончился, и началась куранта, за которой последовали танцы более медленные и величественные; наконец король, умевший отдаваться всякому развлечению, как ни один из его придворных, потребовал, чтобы скрипачи играли старинные английские танцы, с которыми, уверял он, не сравнятся никакие французские.
- Сыграйте-ка нам сперва "Непутевого рогоносца"! Это танец так танец!
Придворные развеселились, длинные восковые свечи вспыхнули, казалось, ярче прежнего; зрители хлопали в ладоши и притопывали от удовольствия.
- Ай да Карл! - сквозь шум и смех кричали они друг другу. - Вот что значит настоящий король! Настоящий король умеет повеселиться на широкую ногу и не боится лишний раз улыбнуться своим подданным...
Да, англичанам нужен был именно такой король, а не какой-нибудь святоша, который смеяться-то толком не умеет, а добродетель видит в том, чтобы мешать другим радоваться.
Взгляды их, лишь на миг задержавшись на королеве, сидевшей среди всеобщего веселья в скорбном одиночестве, с облегчением перескакивали на ослепительную, несравненную Барбару.
"Да! - думали они. - Такого короля англичане будут помнить до скончания веков".
И все, кому довелось присутствовать на королевском балу в Уайтхоллском дворце в последнюю ночь 1662 года, снова и снова радовались тому, что Веселый монарх вернулся к своему народу.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Вдень святого Джорджия в огромной зале Виндзорского дворца проходил самый блестящий бал этого года, устроенный королем не столько в честь праздника, сколько по поводу женитьбы его сына, герцога Монмута. Юная невеста, леди Анна Скотт, наследница Баклефа и одна из богатейших аристократок королевства, сидела рядом с Екатериной, задумчиво наблюдавшей за танцующими; Джеймс, однако, оказывал больше внимания леди Кастлмейн, чем своей невесте, и Анна начинала уже тревожиться.
"Как грустно, что столько людей предпочитают любить тех, кого им вовсе не должно любить, - думала королева. - Неудивительно, что король всегда с таким лукавством созывает танцоров на "Непутевого рогоносца". Возможно, он один среди них всех не имеет оснований сомневаться в верности своей супруги. Правда, эта ее верность не заставит его полюбить ее, как неверность не заставила разлюбить Барбару". Поговаривали, что любовниками леди Кастлмейн стали теперь сэр Карл Беркли и Джордж Гамильтон; судя по всему, и молодой Монмут должен был вот-вот присоединиться к их числу. Возраст последнего вряд ли остановит Барбару, скорее наоборот, придаст их отношениям особо ценимую этой дамой пикантность. Екатерине рассказывали, что она порой выбирала для себя любовников под влиянием минуты, просто потому, что ей хотелось чего-нибудь новенького. При этом ей было решительно все равно, знатного они рода или нет. "В постели, - говорила она кому-то, - здоровый конюх лучше хлипкого лорда". Все эти слухи наверняка доходили и до короля, но он как будто не придавал им значения. Он все так же наведывался к Барбаре по нескольку раз в неделю, а по утрам так же возвращался садами в свои апартаменты. Так стоило ли надеяться на то, что добродетельность супруги вызовет в нем ответную теплоту?
Да, добродетельность теперь мало кого волновала при английском дворе. Коль скоро до нее не было дела королю, то и придворные с удовольствием забывали о ней, как о никчемной обузе.
Двор между тем становился все более и более изысканным. Карл вводил новые французские обычаи и в каждом письме просил сестру сообщать ему обо всех нововведениях, появлявшихся при дворе ее деверя. Основное развлечение придворных, бесспорно, составляли любовные интрижки; пьянству никто как будто не предавался, и в этом чувствовалось влияние короля; в азартные игры тоже стали играть меньше - хотя многие, и в том числе леди Кастлмейн, охотно проводили время за игральным столом. Король всегда озабоченно следил за ее игрой, и не без основания: ведь когда она, увлекаясь, проигрывала слишком много, расплачиваться с ее долгами приходилось ему, а не кому-то другому. Конечно, он не запрещал играть ни ей, ни другим своим фавориткам, поскольку, как он сам признавал, ни за что не посмел бы испортить им удовольствие, - зато он старался отвлечь их от игрального стола, устраивая грандиозные балы и веселые маскарады. Да, Карл умел ублажить женщин, которых любил!
"И почему все они не желают довольствоваться собственными супругами?" - думала Екатерина. Искоса взглянув на сидевшую рядом Анну, она ощутила неожиданный прилив нежности к этому юному беззащитному созданию. Бедная девочка! Ее ждет нелегкая жизнь, если она полюбит своего молодого красавца мужа по-настоящему.
Повернув голову, Екатерина улыбнулась стоявшей возле ее стула даме. Леди Честерфилд - в девичестве Елизавета Батлер - очень нравилась королеве и вызывала в ней искреннее сочувствие: ведь ее муж, по-видимому, был таким же безвольным рабом Барбары, как и сам король.
Екатерина очень хорошо понимала всю незавидность положения леди Честерфилд, ей рассказывали, что, выходя замуж за графа, Елизавета была совсем юной и неопытной девушкой и что все ее попытки завоевать его любовь встречали лишь холодное презрение.
- Я рада, что вы так хорошо выглядите, леди Честерфилд, - сказала Екатерина, плохо произнося английские слова.
Леди Честерфилд склонила голову и поблагодарила Ее величество.
"Да, - подумала Екатерина, - она и впрямь изменилась. От нее уже не веет тем унынием, что прежде". Складки зеленого, с богатой серебряной вышивкой, платья Елизаветы красиво ниспадали к ее ногам, густые кудри рассыпались по восхитительно-округлым плечам. Она смотрела на танцующих с рассеянной улыбкой.
"Значит, она все-таки пришла в согласие с собою и своей жизнью, - подумала Екатерина. - Значит, решила не горевать оттого, что муж предпочел ей порочную красоту леди Кастлмейн".
Подошедший граф Честерфилд хотел было вести жену на танец, но Елизавета равнодушно отняла руку и как будто вовсе не замечала, что он продолжает стоять с нею рядом.
- Полно, Елизавета! - услышала королева его досадливый шепот. - Идем же танцевать!
- Благодарю вас, милорд, - послышался чуть насмешливый голос Елизаветы, - но я знаю, что ваше место подле другой дамы, и не хочу лишать вас ее общества.
- Елизавета, ты просто капризничаешь из упрямства...
- Я следую голосу здравого смысла, вам же советую быть начеку, ибо ваша приятельница, кажется, очень уж увлеклась молодым герцогом, и пока вы тут попусту теряете со мною время, ваши шансы у нее быстро падают... Простите, мой кузен идет пригласить меня на танец. Я готова, Джордж.
Она грациозно подала руку своему кузену Джорджу Гамильтону - если верить слухам, новому любовнику леди Кастлмейн. Честерфилд проводил их недовольным взглядом.
"Весь двор вовлекся в какой-то безумный танец, - подумала Екатерина, - в котором пары сначала весело кружатся, взявшись за руки, а потом меняются партнерами... Неужто и впрямь Честерфилд ощутил интерес к жене лишь тогда, когда ее любовь к нему сменилась презрением? Или же тут просто задето его мужское самолюбие?"
Понаблюдав за ним еще какое-то время, Екатерина убедилась, что взор его действительно гораздо чаще был устремлен теперь на жену, чем на леди Кастлмейн.
Впрочем, не он один сменил сегодня предмет своих воздыханий.
Король, которого Екатерина никогда надолго не теряла из виду, проявлял что-то уж очень большое внимание к одной из ее фрейлин.
Фрэнсис Тереза Стюарт приходилась королю дальней родственницей: ее отец, Вальтер Стюарт, был третьим сыном лорда Блантира. Она прибыла в Англию вместе с Генриеттой Марией, которая и предложила Екатерине принять девушку к себе фрейлиной.
Генриетта Мария сообщила Екатерине, что Людовик Четырнадцатый живо интересовался юной Фрэнсис и предлагал ей остаться при его дворе.
- Однако, - продолжала она, - я сочла, что ей лучше уехать. Их семья пережила много лишений во время гражданской войны, и я чувствую свой долг в том, чтобы им помочь. Мне очень бы не хотелось, чтобы Луи сделал Фрэнсис своей очередной любовницей. Эта девушка воспитана в духе истинного целомудрия. Прошу вас, примите ее к себе на службу.
В тот момент Екатерина как-то не задумывалась о том, стоит ли спасать девушку от развратного Луи, чтобы тут же везти ее к Карлу; ведь тогда она еще считала, что в страсти короля к леди Кастлмейн повинны злые чары, с помощью которых эта женщина его околдовала. Теперь, научившись лучше понимать своего мужа, она начала догадываться, что, не будь даже при дворе леди Кастлмейн, все равно, нашлись бы другие.
До этого вечера Фрэнсис казалась придворным Карла едва ли не ребенком, но сегодня, когда она вошла в залу в своем великолепном платье и в обрамлении всех имеющихся у нее драгоценностей, она уже ничуть не походила на ребенка. "Если кто-то и сможет тягаться красотою с леди Кастлмейн, - подумала Екатерина в тот момент, - то, вероятно, это будет именно Фрэнсис Стюарт".
У Фрэнсис были светлые густые вьющиеся волосы, ослепительно-белая кожа, нежнейший румянец и голубые глаза; ее стройная высокая фигура пленяла грацией и изяществом. Конечно, и Барбара обладала редкостной красотой, с которой трудно было состязаться другим женщинам; но у Фрэнсис, помимо красоты, была еще изысканность манер, усвоенная ею при французском дворе. Ее спокойное достоинство и неизменная скромность представляли полную противоположность вульгарной леди Кастлмейн. К тому же коварная Барбара вечно строила какие-то козни, и в сравнении с нею Фрэнсис Стюарт казалась невинной маленькой девочкой. Возможно, поэтому, а не только из-за возраста, Екатерина и относилась к ней до сих пор как к ребенку.
Но вот в один вечер ребенок неожиданно превратился во взрослую женщину, и король заметил это одним из первых.
Не только он оказался так наблюдателен. Враги Барбары, которых у нее было немало, радостно вопрошали друг друга: не означает ли сегодняшний день, что ее власть над королем уже на исходе? Ведь в присутствии Барбары Карл еще никогда не уделял ни одной женщине столько внимания, сколько уделял сегодня Фрэнсис.
Сердце Екатерины наполнилось печалью. До сих пор она, надеялась, что в один прекрасный день, разглядев вдруг отвратительную вульгарность своей любовницы и покаявшись в грехах, он обратится наконец к жене, и жизнь их снова сделается такой же сказочно счастливой, как когда-то в Хэмптон-Корте.
Теперь она уже совсем не была уверена, что он обратится к ней когда бы то ни было; быть может, она потеряла его навсегда, отказавшись однажды выполнить его просьбу.
Ее взгляд вернулся к веселой, оживленной леди Честерфилд. За ней теперь увивался целый рой поклонников, среди которых был, кажется, и ее собственный муж, и герцог Йорк, глядевший на Елизавету как завороженный. Неуклюжие ухаживания Джеймса всегда вызывали веселье придворных и, в еще большей степени, короля. Екатерина не сомневалась, что в скором времени весь двор заговорит о несчастной страсти к леди Честерфилд, постигшей любвеобильного герцога.
Двор супруга по-прежнему казался Екатерине странным и загадочным. Красота и умение очаровать окружающих ценились здесь гораздо выше добродетели, и леди Честерфилд лишь доказала это еще раз. А может быть, и Екатерине стоит последовать ее примеру? Ведь ищет же молодой Эдвард Монтагью ее общества?.. Правда, не исключено, что его внимание к ней вызвано жалостью, а отнюдь не восхищением.
Настал ее черед танцевать: герцог Монмут, в честь которого устроен был этот великолепный бал, с поклоном подошел пригласить на танец первую даму королевства.
Екатерина поднялась и с улыбкой подала ему руку; она любила танцевать. Вот и теперь она искренне наслаждалась танцем, потому что ее молодой партнер вел ее с необыкновенной легкостью и изяществом.
"Как же он все-таки похож на своего отца, - думала она, - словно это сам Карл, молодой и красивый, но без той величавости и одновременно изысканности манер, которые так отличают Карла, без его обаяния и неистощимого остроумия. Впрочем, в сравнении со всеми достоинствами отца герцог Монмут просто смазливый юноша".
Монмут, как и полагалось, держал шляпу в руке, потому что танцевал с королевой. Но тут музыка неожиданно умолкла: это сам король остановил танец, - и, подойдя к сыну, ради которого устраивалось это празднество, обнял и расцеловал его в обе щеки; после этого Карл, на глазах у всего двора, попросил его надеть шляпу и продолжать танец.
Такой поступок короля удивил всех. Придворные возбужденно перешептывались между собою; это может означать только одно, считали они: Карл так возлюбил этого юного красавца, что решил объявить его своим законным сыном. В таком случае, герцог Монмут станет наследником престола. Кое-кто начал даже всерьез поговаривать о том, что, возможно, в свое время Люси Уотер все-таки уговорила короля жениться на ней. Ведь Карл никогда не умел противиться женской воле, тем более что он был тогда изгнанником и этот брак не имел бы особого значения.
Екатерина продолжала танец в глубокой печали. Ей казалось, что своим подчеркнутым пренебрежением к ней король хотел показать ей и всему двору, что, сколько бы детей ни нарожала ему королева, никто из них не станет для него дороже молодого Монмута.
В резиденции Барбары - небольшом восьмигранном здании, называвшемся Петушиной Ареной и являвшемся частью Уайтхоллского дворца, - по вечерам собирался ее собственный двор. Честолюбивые надежды влекли сюда тех, кто полагал, что кратчайшая дорога к славе лежит через покои леди Кастлмейн.
Самой заметной среди них всех фигурой был кузен Барбары Джордж Вильерс, он же герцог Бэкингем, считавшийся не только первым лондонским красавцем, но и блестящим политиком.
В тесных отношениях с Барбарой ему виделся способ достижения власти, к коей он стремился всегда, но всегда на его пути стоял один и тот же человек - Кларендон. Именно ненависть к канцлеру более всего сближала Бэкингема с его кузиной.
Сюда же, в освещенные множеством свечей апартаменты Барбары, сходились те, кто надеялся обрести силу с помощью Вильерсов. Разумеется, гости не только плели интриги, но и веселились от души, поскольку Бэкингем, в добавление к его политическим талантам, был еще и человеком светским и умел развлекать общество как никто другой. Когда он начинал изображать какую-нибудь важную персону, зрители хохотали чуть не до упаду, так уморительно было видеть тонко подмеченные им ухватки известных всем советников или министров. Прекрасный пародист, Бэкингем мог высмеять любого, кто ему чем-то не угодил. Разумеется, наибольшим спросом всегда пользовалась его карикатура на Кларендона.
Другим заклятым врагом Кларендона и постоянным гостем Барбары был граф Бристол. Он отличался живостью характера и широтою взглядов, но смущал своих союзников некоторым непостоянством воззрений. Так, он написал обширный трактат о Реформации в Англии, но сам по ходу его создания обратился к католицизму. Кстати, английские католики считали его своим духовным предводителем, а потому все, кто надеялся на упрочение в стране католической веры, взирали на него с надеждой. Граф Бристол был, пожалуй, самым непримиримым из всех придворных ненавистников канцлера Кларендона.
Еще один член их кружка, Генрих Беннет, живший в свое время вместе с королем в изгнании, был человеком умным и честолюбивым, но, пожалуй, чересчур кичливым. Он так гордился шрамом у себя на носу, что, дабы привлечь к нему всеобщее внимание, имел обыкновение заклеивать его широким пластырем, изрядно перекрывавшим сам шрам; сие должно было постоянно напоминать королю, что носитель пластыря сражался на поле брани и пострадал за дело короля. В Голландии Генрих Беннет был, одновременно с королем, возлюбленным Люси Уотер, и никто не мог сказать наверняка, кто же из них в действительности был отцом Мэри, дочери Люси. Поразмыслив, Барбара решила включить Беннета в круг своих единомышленников; она же немало способствовала тому, чтобы король назначил его вместо Николаса своим секретарем по государственным делам.
Именно этих троих - Бэкингема, Бристола и Беннета - Барбара решила вовлечь в интригу, затеянную ею после того новогоднего бала, во время которого король выказал столь явный интерес к Фрэнсис Стюарт.
Все они в равной мере стремились низвергнуть Кларендона, Барбара же, кроме того, желала очернить Фрэнсис Стюарт в глазах короля.
Вообще эта юная особа очень ее беспокоила. На первый взгляд девица казалась совершенно наивной и как будто вовсе не замечала того, что ни одна из придворных дам не могла сравниться с ней красотою; а ведь король так трепетно ценил красоту - в особенности женскую, - что при его дворе красота для женщины была равнозначна власти.
Барбара внимательно следила за Фрэнсис, та же как будто расцветала день ото дня. В наружности ее не было ни единого изъяна: восхитительная фигура, прелестное лицо, невинный, как у ребенка, взгляд... Не будь она даже такой красавицей, этот ее детски обезоруживающий взгляд, вкупе с неподражаемой грацией движений, все равно выделял бы ее из множества придворных дам. Она охотно смеялась, с удовольствием щебетала о пустяках и казалась простодушной даже не по летам. Однако у Барбары были свои мысли на сей счет. Она ни минуты не верила в невинность госпожи Стюарт; вспоминалась история неприступной Анны Болейн, упрямо хранившей свое целомудрие и твердившей доведенному чуть не до исступления королю: "Быть вашей женою я не могу, быть любовницей - не желаю!"
Однако, даже внутренне клокоча от ярости, леди Кастлмейн все же не решалась давать волю своим чувствам: как-никак, дело это было весьма щекотливое. Барбаре давно уже минуло двадцать, Фрэнсис было еще далеко до этого рубежа; Барбара вела разгульную жизнь и позволяла себе делать все, что только ее душеньке было угодно, Фрэнсис же спала по ночам сном младенца и просыпалась каждое утро свежей, как весенний цветок.
Словом, с такой скромницей следовало вести игру тонкую и осторожную.