Теперь приближение 14 февраля вызывало в ее сердце страшную панику. Ее сердце охладевало к Анджею и разгоралось жаром, стоило только вспомнить Марчина.
Последний День святого Валентина. Последний раз, когда Марчин будет ее ждать. Семья? Нет, семья уже потеряла для нее всякую ценность. Она хочет расстаться с Анджеем, потому что они не любят друг друга. Он не любит ее и никогда не любил ее так страстно, как Марчин. Он не способен совершить ради нее безумный поступок, ничего, что хоть чуть-чуть выходит за рамки обычного, за рамки дивана зеленого цвета, чая за завтраком и похода в магазин - тебе помочь? Ничего. Это не любовь, это привычка.
Однажды она не вернулась домой ночевать. Просто так, чтобы посмотреть, что будет. Осталась у Зоей, они проболтали до поздней ночи. Напрасно она ждала утром криков, упреков, скандала, любого проявления ревности. Ничего. Он только посмотрел на нее с грустью:
- Жаль, что ты не считаешься с моими чувствами. Ты могла хотя бы позвонить.
- И ты совсем не ревнуешь? - крикнула она в бешенстве, ее всегда безумно раздражало его проклятое спокойствие, его равнодушие.
- Зачем мне ревновать? Я же доверяю тебе. Но все же так не делают. Я боялся, что с тобой что-то случилось.
Разочарованная его прохладным тоном, она вежливо извинилась, пробормотав все, что полагается. Но ведь извинилась.
Я завидую каждой минуте, которую он проводит с тобой. Я завидую ему, ведь каждый твой взгляд обращен на него, ведь не я, а он видит тебя по утрам, когда ты просыпаешься. Я украл у себя жизнь. Эти мгновения, эти слова, эти взгляды - все это должно было быть моим, а принадлежит ему. Я даже не могу его ненавидеть, я могу только до конца жизни корить себя за ошибку, которую совершил и за которую всегда буду расплачиваться.
Сейчас или никогда.
Она откинула плед и вернулась в ванную комнату. Пустила сильной струей горячую воду. В раковине образовался водоворот. У нее не получилось. Она еще раз тщательно намылила руки. Палец, казалось, был толще, чем обычно, видимо, руки отекли. На розовом мыле остались продолговатые следы. Она попробовала еще раз. Тихое звяканье возвестило, что на этот раз попытка увенчалась успехом. Она быстро закрыла отверстие рукой и выловила золотое колечко. Положила его в мыльницу и закрыла воду. Вытерла руки. На безымянном пальце остался след.
Она не снимала его ни разу за все годы супружеской жизни. Ни на секунду. Но сейчас этот символ уже не имел никакого значения. Она протерла запотевшее зеркало туалетной бумагой. Мелкие частички прилипли к влажной поверхности. Из зеркала на нее смотрели испуганные глаза.
- Это я?
Удивление мгновенно отразилось и вернулось к ней. Испугавшись безнадежности во взгляде женщины из зеркала, она посмотрела смелее.
- Я заслужила любовь.
Страх в глазах той, Зеркальной, не исчез.
- Я все равно это сделаю.
Зеркальная тут же вернула ей гневный взгляд из-под сошедшихся на переносице бровей.
- Каждый имеет право бороться за счастье, - прошептала она неубедительно, приближая свое лицо к лиц Зеркальной.
И Зеркальная замерла, становясь от ее дыхания все менее четкой.
- Ты не сможешь меня удержать.
Она взяла полотенце и проехалась им по лицу Зеркальной, собирая с него частички туалетной бумаги.
Она зажгла в комнате свет.
Вот стол, за которым она работала. Большой. Чтобы на нем умещались ее проекты. Вот компьютер, купленный в рассрочку. Вот шторы из желтого бархата - они должны были сделать жизнь светлее. Вот стол, за которым они когда-то ели, - раньше он стоял на кухне, пока ее не переоборудовали по последнему слову техники. Сейчас там нет стола - только рабочие поверхности, встроенные шкафы, лампы дневного света, металл повсюду, микроволновка, чтобы удобнее было разогревать еду. Вот квартира, которую она не сумела превратить в дом. Вот место, которое она бросит, оставит, забудет.
Завтра 13 февраля. Сейчас нет проблем с авиабилетами. Люди боятся летать. Она полетит послезавтра. Приземлится в Хитроу, найдет вход в метро, сядет на линию "Пиккадилли", а потом…
Ошибки нужно исправлять.
Анджей поймет. Лучше горькая правда, чем обман. Он будет ей благодарен, когда-нибудь; может, не завтра, не послезавтра, но когда-нибудь потом он будет ей благодарен. Она поговорит с ним завтра.
Она стояла в аэропорту Океньче и изучала расписание вылетов. Рейс номер… до Лондона… выход номер… Легкий багаж, коричневая сумка, которую Анджей привез из Швеции, исчезла за резиновой шторкой.
- Начинается регистрация на рейс номер… до Лондона.
Она встала в небольшую очередь.
Значит, она могла это сделать.
Она могла это сделать много лет назад.
Интересно, изменился ли он за эти пять лет? Как он сейчас выглядит? Впрочем, это совсем не важно. А если он не придет?
Сердце на мгновение замерло.
Ничего не поделаешь. Все равно ее брак сошел на нет уже давно. Если его вообще можно считать браком. Теперь это не имеет значения.
Он будет ждать. Она чувствовала это. Она знала.
- Будете что-нибудь пить?
Она открыла глаза. К ней склонилась стюардесса с дежурной улыбкой.
- Нет, спасибо.
Она снова закрыла глаза.
Анджей понял. Спросил, связано ли ее решение с Марчином. Она старалась держаться, но его спокойствие и проклятое великодушие выводили ее из равновесия. Правду сказать, она чувствовала себя виноватой. Какое же это отвратительное состояние! Как будто у нее нет права на любовь, на чувства, которые не знакомы Анджею. Она кричала, что должна бороться, каждый должен бороться за себя, пусть он тоже борется, теперь он свободен: она уходит и желает ему счастья, каждый имеет право быть любимым!
- Ты думаешь, он будет тебя ждать? - Голос Анджея был напряжен до предела.
- Это не важно! - Она говорила неправду, а ее голос дрожал. - Он… - Она не нашла слов, чтобы описать свои чувства, и замолчала. - Он любит меня… - закончила тихо, как будто это все объясняло. - Я никогда не вернусь, понимаешь, никогда!
И вдруг Анджей повел себя так, будто она была ему совершенно безразлична. Он сказал:
- Поезжай.
И вышел из комнаты, равнодушный и спокойный, как всегда.
Именно от этого она и бежала. Больше никогда в ее жизни не будет равнодушия. Никогда.
Тихий шум моторов усыплял, но она была слишком взволнованна. Открыла глаза и посмотрела вниз. Самолет летел над морем.
Зеркальная смотрела на нее из иллюминатора. Лицо немного исказилось, окна в самолете толстые, двойные или тройные, чуть выпуклые. Каштановые волосы - она была в парикмахерской - у Зеркальной тоже были коротко пострижены. Так, как когда-то. Лицо обрамляли вьющиеся локоны. Она не могла поймать взгляда Зеркальной, был только намек на ее глаза.
Она опустила коричневую шторку, теперь Зеркальная не могла за ней следить.
Что она почувствует, когда Марчин обнимет ее? Разбудит ли прикосновение его руки, такое родное, ее уснувшее тело? Сердце забилось быстрее. Анджею никогда бы не пришло в голову назначить ей свидание так, как в фильме "Настоящий роман".
Или как в фильме "Неспящие в Сиэтле". Он не знает женщин, не понимает, что им нужно нечто большее, чем ежемесячная оплата счетов за телефон и квартиру. Может, она должна быть благодарна судьбе за то, что он не пьет и не бьет ее? Этого слишком мало.
А Марчин… Марчин понимал женщин, как никто другой. Он умел красиво говорить и красиво писать. Он искал, постоянно искал в своей жизни смысл. Не ограничивал свой мир четырехкомнатной квартирой. У него была цель.
И этой целью была она. Он боролся. И выиграл.
Зеркальная смотрела на нее внимательно, потому она не стала опускать шторку и тоже смотрела на Зеркальную, искала объяснений. Зеркальная молчала. За Зеркальной было темное небо, под Зеркальной - тучи. Анджей… Она не могла этого понять.
Зеркальная тоже этого не понимала.
- Ты понимаешь? - спросила она тихонько, но Зеркальная продолжала хранить молчание, а пассажир, сидящий рядом, посмотрел на нее с явным неодобрением. - Разрешите, - попросила она, и пассажир убрал ноги из прохода. Места между сиденьями было достаточно, чтобы опустить столик, но пройти было непросто.
Она прошла в хвост самолета. Небольшая кабинка пахла моющим средством - запах лаванды, обычно едва уловимый, был здесь исключительно сильным. Она прислонилась к стене и закрыла глаза. В ушах шумело, и ей было нечем дышать. Она открыла кран и склонилась над маленькой раковиной. Умыла лицо холодной водой и вытерла бумажным полотенцем. Зеркальная тоже подняла голову. Они смотрели друг другу в глаза. Страха не было, и в одних, и в других глубоко запрятанная грусть граничила с удивлением.
Она посмотрела на лицо Зеркальной. Красивое лицо. Ну да, есть морщинки, точнее, предвестники морщинок. Да, проблемы с сосудами. А какое это имеет значение? Зеркальная тоже сделала гримаску, уголок губ приподнялся.
Она вернулась на свое место 15 А. Самолет немного подрагивал - знак, что они летят. Это лучше, чем безупречный полет, когда непонятно, то ли еще летишь, то ли уже начинаешь падать. Турбулентность - добрый знак.
Мы летим.
Зеркальная смотрела на нее из окна, с облаков.
- Мы летим, - прошептала она ей и закрыла глаза. Она не была уверена в себе, но знала, что Зеркальная пристально за ней наблюдает. Конечно, пока у нее закрыты глаза, она не может этого видеть, но если она их неожиданно откроет, то увидит широко раскрытые глаза Зеркальной. Зеркальная никогда не спит. Зеркальная всегда бодрствует.
Сначала Хитроу. Обмен долларов на фунты, она не успела этого сделать в Варшаве. Станция метро, линия "Пиккадилли". Какой же порядок у этих англичан под землей! Не потеряешься. А вот и "Южный Кенсингтон".
Паб "Валентин" с правой стороны. Окна со шторами, сквозь которые почти ничего не видно. Она ждет.
Деревянная стойка, рюмки, бокалы, спиртные напитки. Камин из камня, погасший очаг. Девушка с лошадьми. Стянута корсетом, платье до земли, кремовое, с кружевами, волосы, собранные в пучок. Тупо смотрит вперед. Рядом два коня. Рука в перчатке небрежно держит поводья. Вокруг толпа людей, котелки, длинные платья. Так себе картина, в тяжелой позолоченной раме. Диванчик удобный - можно уютно устроиться, обивка из красного плюша, приятная на ощупь, полумрак, тихая музыка из спрятанных динамиков. Когда Марчин появится и подойдет к своему столику, он увидит ее. На лице сначала отразится удивление, потом недоверие, и, наконец, его озарит улыбка.
Когда Марчин вошел в бар, ее сердце бешено заколотилось. "Я здесь!" - хотела крикнуть она, но не крикнула. Он повернулся, их взгляды встретились, и он быстрым шагом подошел к столику. Она встала, и тогда он заключил ее в объятия. Она крепко прижалась к нему, но ее тело не желало его узнавать. Она ощущала шершавую ткань пиджака, запах незнакомого одеколона, а сердце билось только от долгого ожидания и… по привычке. Он слегка отстранился и пристально посмотрел на нее.
- Я здесь, - сказала она, а он улыбнулся.
- Я чертовски рад, честное слово, чертовски рад. Что ты пьешь? - спросил он. В его взгляде читалось уважение.
Она указала на столик; он приподнял высокий стакан и понюхал.
- Я закажу дня тебя полпинты биттера. Немножко горькое, но быть в Лондоне и не попробовать его…
Она смотрела, как он идет к стойке бара, и не понимала, что происходит. Он двигался пружинисто, как юноша, фигура замечательная и…
Они долго сидели за пивом. Она хотела рассказать ему о тех годах, что провела без него, но думая о нем, об ошибке, которой оказался ее брак, о том, как она ждала, но ничего не сказала.
Они вышли из паба около восьми. Она никак не могла прийти в себя, а Марчин все повторял, что рад ее приезду.
Они направились вниз по Бромптон-роуд.
Марчин шел рядом, нес ее сумку.
В полумиле отсюда Гайд-парк. В двух шагах "Хэрродс". Позади резиденция доктора Фридриха Флика, немца, самого богатого человека в Англии, после королевы, конечно. Он сделал состояние на перепродажах и живет в Англии. Я не смог припарковаться ближе, нам придется пройтись. В "Хэрродс" можно купить все, были бы деньги. Вот магазин, в котором продают дверную арматуру, самую дорогую, золотую, из чистого золота, знаешь, тут у людей есть деньги, иногда они заказывают ручки для шкафчиков из золота, из чистого золота, его содержание даже измеряют в каратах, а здесь "роллс-ройсы", классные машины, очень дорогие, а тут неплохой район; дома в Лондоне самые дорогие, чтобы купить, нужно иметь как минимум полмиллиона долларов, не в самом плохом районе, конечно, существует еще моргидж, все берут ипотечные кредиты и потом выплачивают в течение двадцати пяти лет, если потеряешь работу, то соушиал секьюрити будет выплачивать тебе пособие, но эти двадцать пять лет все равно нужно платить, просто это растянется во времени; хорошая зарплата - это четыреста фунтов в неделю, и с такими деньгами можно уже спокойно платить моргидж, правда, еще двадцать пять процентов на налоги сразу уйдет, но это и так даст двадцать пять тысяч фунтов в год, что уже неплохо, а, например, около Парк-Ройал маленький домик обходится только в триста восемьдесят фунтов моргиджа в месяц. А если тебя выкинут с работы, то соушиал секьюрити выплачивает проценты по моргиджу, а сам моргидж заморожен, банк не может меня выселить, а что у тебя? Давай рассказывай, как там, на родине. Сейчас пройдем мимо мечети, а за ней будет польский костел, здесь забегаловка, но плохая, сюда ходить не принято. Классно, что ты приехала, я думал, мы уж и не встретимся, по дороге надо еще зайти купить что-нибудь поесть, я обычно ем в городе, так дешевле, но у меня есть майкровейв, ты любишь готовые блюда?
Она открыла глаза. Точно, она угадала. Зеркальная все время наблюдала за ней.
- Ты знала, - шепнула она Зеркальной.
- Внимание, через десять минут наш самолет совершит посадку в аэропорту Океньче, просьба занять места и пристегнуть ремни. Температура в Варшаве минус десять градусов по Цельсию. Спасибо.
Она поискала рукой ремни.
Зеркальная медленно растворялась, внизу появились огни. Самолет снижался. Трясло, закладывало уши, она набрала побольше воздуха и сглотнула. Шум в ушах прекратился. Она смотрела вниз. Еще мгновение - и она будет в Варшаве.
Она набирала свой номер медленно, ее переполняли сомнения. Два раза вешала трубку, как только слышала его голос. На третий раз, после нетерпеливого "алло", осмелилась спросить:
- Можно мне вернуться домой?
- Это и твоя квартира тоже, - услышала она холодный голос Анджея.
Потом отправилась на стоянку такси. Села в первую же машину, уютный старый "мерседес". Отражение смотрело на нее из зеркала заднего вида. Она назвала адрес и закрыла глаза.
Она устала.
Руки Марчина, обнимающие ее. Его дом. Она не могла отделаться от ощущения, что все шло не так.
- Ванная справа. - Голос Марчина, женский халат на двери. - Это Аськины шмотки, все еще валяются у меня по всей квартире, уже два года собираюсь их выкинуть. Не бери в голову, я рад, что ты приехала. - Руки Марчина, уверенные, обнимают ее, его пахнущие пивом губы ищут ее губ. Сколько лет она мечтала об этой минуте в Последний День Влюбленных.
- Нет. - Она решительно высвободилась из его объятий. - Нет.
- Да ведь ты для этого сюда приехала! - рассмеялся он и, несмотря на протесты, притянул ее к себе. - Чего ты ломаешься?
Зеркальная в объятиях Марчина, она видела это краем глаза. В объятиях чужого мужчины.
- Нет! - крикнула она Зеркальной, и Зеркальная вырвалась из чужих рук.
Я завидую каждой минуте…
- Оставь меня, - сказала она и вытолкала его из ванной. Закрыла дверь на чужой крючок и приблизилась к Зеркальной. - Что я тут делаю? - спросила она, но Зеркальная, как обычно, ничего не ответила. Только взгляд ее стал жестче.
- Не строй из себя дуру, ты уже не девочка, я ведь ждал тебя, ну что ты делаешь из меня придурка, идиота, ну что ты, посмотри, у меня все есть, все это может быть и твоим, раз уж ты приехала, то можно попробовать, а что, жизнь нам обоим дала прикурить, верно, обо всем можно договориться, я не говорю, что будет хайлайф, но мы взрослые люди, у каждого за спиной своя жизнь, что тебе терять, не строй из себя монашку, ну что ты святую изображаешь? Ко мне и не такие, как ты, клеятся, а ты что думала? Ты забыла, как нам было классно?
Послушай, этот вечер все равно пропал, и я уже вышел из этого возраста. Хочешь, значит, хочешь, значит, все о'кей, не хочешь, не надо, все в порядке. Но чего ради ты тогда сюда притащилась? Какое письмо? Ах, то? Я писал, потому что знаю: женщинам нравится подобная чепуха. Тебе ведь это нравилось, ну признайся. Ты сама говорила, что лучше, если останутся какие-нибудь приятные воспоминания. Тебе же было приятно, верно? Но жизнь, как говорится, идет вперед.
Пять лет?
Я что, похож на такого, который будет столько ждать? Ну не сердись, я не это хотел сказать… о'кей, давай серьезно… По правде говоря, я тогда не знал, что мне делать… мне было одиноко… А потом Аська… У нас не складывалось… а ты всегда была такой романтичной… Впрочем, и я тоже, да только жизнь-то продолжается, человек, как говорится, должен бороться, чтобы выжить…
Ну да, я пришел, а что бы ты тут одна делала? Конечно, я пришел.
Потому что твой муж позвонил, сказал, что ты приезжаешь: И что мне оставалось делать? Я же все-таки не свинья. Я даже не помню, что тогда писал… И это наверняка было искренне. А тут он позвонил, и я подумал, что все даже очень хорошо складывается, поскольку я тоже здесь, как бы это сказать, один. То есть, понимаешь, у меня сейчас никого нет. Отношения с Аськой никогда не имели смысла, меня нельзя ограничивать, ты же знаешь, мне нужна свобода. Человеку свобода необходима как воздух. Я не виноват. Своего Анджея ты тоже неплохо выдрессировала. Ловко это у тебя получилось, верно, милая? Чтобы муж предупреждал, что жена приезжает и будет ждать в клубе "Валентин", как в какой-то мелодраме!
Ну откуда мне знать, зачем он позвонил? Может, ты ему надоела? Да ладно, ладно, я пошутил.
- Что теперь с нами будет?
- Знаешь, я готов рассмотреть любые предложения…
А письма? Кто ей писал эти письма?
- Сорок девять. - К ней обернулся таксист.
Да, за дорогу из аэропорта всегда сдирают по максимуму. Она достала пятьдесят злотых и вышла из такси. Стояла на тротуаре, ждала, пока таксист вытащит из багажника ее сумку. Увидела Зеркальную, стоящую на улице. За ней была входная дверь. Фонарь. А потом Зеркальная уехала на стекле "мерседеса".
- Ты была права, мы так и не смогли создать дом.
Анджей стоял у плиты, она в дверях. Его руки не ставили чайник, он не раздражал ее своими движениями, был неподвижен.
- Я же здесь, - прошептала она тихо, а ее сердце билось ровно и сильно, может, немного сильнее, чем нужно.