- Ты здесь, - грустно сказал он, - но ты была права. Так жить нельзя. Я сделал несчастными нас обоих. Я надеялся, что ты меня полюбишь.
- Но я ведь вернулась.
Слова застревали у нее в горле. Она испугалась, что опоздала и своими руками уничтожила то, что еще можно было спасти.
- Поговорим завтра, поздно уже. - Он махнул рукой. - Нам нужно кое-что обсудить.
Он вышел из кухни, его походка не была пружинистой. Она подошла к столу и включила чайник. Зеркальная появилась в темном окне кухни. Слегка сгорбилась, черт лица не видно, только темное пятно; за Зеркальной открытая дверь.
Она повернулась и направилась к лестнице. Услышала, как Анджей закрыл дверь в спальню, через открытую дверь мастерской увидела постель, приготовленную для нее, отдельно, так, как она хотела, на старой зеленой кушетке.
Она уже стояла в дверях мастерской, когда Зеркальная посмотрела на нее из зеркала в коридоре. Тогда она побежала наверх, влетела в спальню, и ее глаза были полны слез.
- Зачем ты ему позвонил? Зачем устроил эту встречу? Почему не боролся за нас? - кричала она, а он сидел на краю кровати, в расстегнутой рубашке, и смотрел на нее с удивлением.
- Я не хотел, чтобы тебе было больно, чтобы ты ждала… напрасно… Как я все эти годы.
В его голосе не было ничего, кроме грусти.
Тогда она поняла и оценила его спокойствие, преданность, заботу. Перед ее глазами промелькнули все годы их совместной жизни.
Помочь тебе? Тебя подвезти? Ты не устала? Отдохни, я сделаю. Не беспокойся. Посмотри, какого красивого цвета эта кушетка. Желтые шторы сделают нашу жизнь светлее. Даже в дождливую погоду в комнате будет светить солнце. Хочешь чаю? Мы как-нибудь справимся.
Он всегда был рядом с ней, спокойный, мудрый, нежный. Как она могла причинять ему боль и не замечать, что ему больно? Как она могла быть такой глупой?
Я тебе верю, я тебе доверяю. Мне не нужно тебя проверять…
Она подошла ближе и встала около него на колени. Он не шевельнулся. Она посмотрела ему прямо в глаза.
Она должна бороться, у нее есть право быть счастливой, право изменить свою жизнь, она должна быть сильной, она ничего не позволит отобрать у себя, больше никогда ничего не позволит отобрать у себя. Она хочет любить и быть любимой.
- Между мной и Марчином… ничего не было, ничего, клянусь, он ждал… как только я увидела его, то сразу пожалела о том, что сделала… Прости меня. - Она смотрела ему прямо в глаза. - Ты должен меня простить.
- Мне нечего прощать, - тихо сказал он.
Она взяла его за руку. В ее руках оказалась его рука с обручальным кольцом.
- Послушай меня… - Она начала говорить и почувствовала, что вот-вот задохнется. - Прости, пожалуйста, прости.
- Не надо, - прошептал он, - я устал. Завтра у меня тяжелый день. Давай поговорим завтра.
Это было больно. Она поднялась с колен, закрыла за собой дверь. Анджей даже не поднял головы.
В эту ночь она не плакала.
Лежала без сна, и шесть без малого лет проплывали перед ее раскрытыми глазами. Свобода, за которую она так боролась, - детей мы еще успеем завести, я уезжаю, прихожу, ухожу, поешь на работе, так будет удобнее, вернусь поздно, мы с Зоськой идем в кино… Ты пока отдохнешь…
Где он был в это время?
А ему так тоже было удобнее? Лучше? Приятнее?
Почему она никогда об этом не думала?
Она встала. Она должна, она обязана ему сейчас обо всем сказать. Включила свет и накинула на плечи свитер - халат остался наверху, в ванной комнате, а температура опустилась до восемнадцати градусов. Кондиционер был запрограммирован ночью на восемнадцать градусов.
Она вбежала наверх и услышала бой часов. Один раз - уже час ночи.
Все время она, она, она. Почему она думает только о себе? Сейчас час ночи, он спит. И она его разбудит? Потому что вдруг все поняла? Он ведь устал… спит… Она остановилась, положив руку на ручку двери. Дверь открылась.
Анджей стоял в пижаме, около кровати горела лампа. На кровати были разложены бумаги.
- Мне показалось, кто-то ходит.
- Это я…
- А почему не вошла?
- Я подумала, ты спишь…
Она все еще стояла в дверях, когда он отвернулся и тяжело опустился на кровать. Молчал. Она не знала, что ей делать, сердце уходило в пятки. Анджей сидел неподвижно и смотрел на нее как-то необычно.
- Прости, я не хотела тебя будить…
Он опустил голову и сказал так тихо, что она едва его услышала:
- Ты первый раз подумала об этом…
Она не помнила, как оказалась рядом с ним, снова стояла на коленях, лихорадочные слова полились потоком, как будто она боялась, что не успеет сказать всего.
- Я прошу у тебя прощения не за эти два дня, нет, это хорошо, что так вышло, это было нужно для меня, так мне и надо, хорошо, что это случилось, потому что я многое поняла. Я прошу у тебя прощения за все эти годы, прошу прощения за каждый день этих лет, когда я была слепой и глухой, прошу прощения за каждую ночь, утро, рассвет и закат. Не наказывай меня за глупость, я не позволю тебе уйти, - шептала она лихорадочно, - прости меня. Если ты хоть немного меня любил, то ты меня простишь, посмотри на меня…
Она расплакалась, слезы текли по щекам, она знала, что выглядит отвратительно, кровь приливала к лицу, сосуды готовы были разорваться под кожей, нос покраснел, а губы сливались с покрасневшей кожей.
Анджей высвободил руки и вытер лоб.
- Не плачь, а то завтра будут болеть глаза.
Она уловила в его голосе беспокойство, но ощущение потери, охватившее ее, все еще было невыносимо тяжелым. Она выбежала в ванную комнату и открыла холодную воду. Зеркальная также склонялась над раковиной и поднимала покрасневшее лицо, мокрое от воды и слез. Она посмотрела на раковину - обручального кольца на мыльнице не было. Она прислонилась к стене и зарыдала. Зеркальная тоже закрыла лицо руками, будто хотела удержать ее.
- С тобой все в порядке? - спросил Анджей из-за двери.
Он вошел в ванную и прислонился к косяку.
- Мое кольцо! - Она плакала так, будто отсутствие обручального кольца на мыльнице было сейчас важнее всего на свете. - Мое кольцо…
Анджей вытянул руку вперед. На его ладони блеснуло золото. Она стояла словно завороженная, пока Анджей медленно приближался. Протянула руку и надела кольцо на палец. Оно вошло легко, пальцы не были толще, чем обычно. Она отодвинулась от раковины, Анджей подошел ближе, вода лилась широкой струей. Она увидела в зеркале его спину, а над ней лицо Зеркальной. Зеркальная склонила голову на плечо Анджея, его руки обвили ее. Она наблюдала за Зеркальной из-за плеча Анджея. Зеркальная была красива, несмотря на красные глаза и мокрый нос. Зеркальная была красива, потому что обнимала мужчину, которого любила, а мужчина обнимал и защищал ее.
- Прости меня, - шептала Зеркальная ее мужу, - я так сильно тебя люблю…
- Прости меня… - повторила она вслед за Зеркальной.
ОФИЦИАНТ
- Добрый день! Вы у нас впервые?
Юстина подняла голову и посмотрела на мать. Официант приблизился к их столу и, слегка склонившись, принял угодливую позу, присущую всем на свете официантам. Даже если стоят прямо, кажется, что они согнуты или готовы сложиться как перочинный ножик в неловких руках.
Юстина молчала, ожидая, когда мать ответит на вопрос или поддержит разговор.
Мать тоже молчала, но потом подняла голову и посмотрела не на Юстину, а на официанта. Она сказала:
- Меню, пожалуйста.
- Сию секунду подам. Может, что-нибудь выпьете? - спросил он. Легкая дежурная улыбка не сходила с его лица.
Она видела его лишь краешком глаза, наблюдая за лицом матери и замечая даже едва уловимое изменение его выражения.
- Ты что-нибудь хочешь?
Мать посмотрела на нее так, словно только сейчас заметила, что сидит не одна.
Официант был привлекательным, даже несмотря на выверенные мягкие движения. Человек, приученный обслуживать, подавать, приносить. Юстина отметила, что он был красивым, темноволосым, с круглым лицом, хотя почти не смотрела на него. Она была поглощена созерцанием лица матери.
- Хочешь что-нибудь?
Мать была раздражена, поэтому Юстина поспешно ответила:
- Нет, спасибо.
- Апельсиновый сок, пожалуйста.
- Свежевыжатый или обычный?
Только теперь она осмелилась взглянуть на официанта. У него были полные губы, а темные глаза смотрели на мать.
- Свежевыжатый, - ответила мать. - И не забудьте принести меню.
Ей стало неловко за мать, за ее надменный, неприятный тон. Ведь он уже сказал, что сейчас принесет меню, но ей нужно пятнадцать раз повторить просьбу, словно это наделяло ее властью. Меню. Самая важная вещь на свете, а он его не принес. И мать наверняка считает, что он так же забывчив, как сидящая напротив нее дочь.
Официант улыбнулся, поклонился и ушел.
Они сидели молча.
Юстина украдкой осмотрелась вокруг. Белые скатерти, цветные салфетки, столовые приборы, два бокала, один большой, другой - поменьше - для вина, на каждом столике маленький букетик в желтой вазочке.
- Пожалуйста.
Перед матерью возник стакан сока. Юстина увидела ладонь официанта с длинными пальцами. Они разомкнулись, поставили стакан на стол, затем его рука, протягивающая синее, продолговатое, оправленное в кожу меню, оказалась на уровне ее глаз. Ногти у него тоже были продолговатые, гладкие, большой палец вжимался в букву "м".
- Пожалуйста.
Его голос. Слова, обращенные к ней, сказанные для нее. Юстина резко схватила меню. Ее движение оказалось слишком быстрым, она задела его большой палец и тут же отдернула руку. Меню упало на скатерть, мать подняла глаза. Юстина старалась не смотреть на официанта, облокотилась на столик, но он вновь протягивал ей меню.
- Извините, - сказал он.
Тогда она осторожно взяла тонкую синюю книжечку.
- Спасибо, - прошептала Юстина, а мать продолжала на нее смотреть. От этого взгляда ей стало не по себе, скатерть словно покрылась инеем. Мать взглядом отослала официанта на безопасное расстояние и приступила к изучению меню.
Юстина открыла книжечку и пожалела, что не осмелилась заказать сок. Мать, не обращая на нее внимания, потянулась к своему стакану и поднесла его к губам. На стекле остался темный след перламутровой помады.
Юстина держала перед собой открытое меню, не в силах сложить темные буковки в слова, и старалась сосредоточиться. Ее руки дрожали. Опасаясь, что мать заметит ее волнение, она положила меню на стол.
- Что с тобой? - спросила мать.
Юстина испугалась. Напечатанные буквы наконец сложились в названия вин и ликеров. Она перевернула страницу. Первые блюда. Лосось в лимонном соусе. Свиная отбивная по-старопольски с отварным картофелем и капустой, утка со свеклой - она улыбнулась - надо же, со свеклой! Забавно. Она представила утку, переваливающуюся на коротких лапках, а рядом с ней две или три свеклы, тоже на коротких ножках, и за ними две аккуратно очищенные картофелины. Нет, она не будет есть утку, да еще в таком окружении.
- Ты что-нибудь выбрала?
- Да…
Ее голос прозвучал лишь потому, что она вложила в него все свои силы. Только бы вытолкнуть звук, выше, еще выше, лишь бы он не был писклявым, не сломался, прозвучал естественно.
- Что? - с нетерпением спросила мать. Юстина уставилась в меню.
- Рис с овощами.
- Ты не должна без конца есть рис, тебе нужен белок. Официант!
На нем были черные, до блеска начищенные ботинки и черные брюки. Он стоял у стола, но не слишком близко.
- Слушаю.
- Две порции лосося в лимонном соусе. Какой салат порекомендуете к этому блюду?
- Рекомендую салат из отварных овощей. Морковь, цветная капуста, брокколи. Все свежее, вкусное, полезное…
- Я сама знаю, что полезно.
Ох, как ей было стыдно за мать, за этот ее поучительный тон, словно разрезавший воздух на части!
- Да, конечно, извините. - Официант еще заметнее согнулся, но его тон совсем не изменился. Как он может быть таким бесчувственным ко всему, что происходит вокруг?
- Какой-нибудь десерт?
- Может быть, позже.
Мать закрыла меню и посмотрела на нее. Когда туфли официанта исчезли, она смело подняла глаза.
- Почему ты так сидишь?
- Как? - отважилась спросить Юстина.
- Ты не умеешь естественно держаться в обществе. Не дуйся. Если я обращаю на это твое внимание, слушай, это для твоего блага… Никогда ничего не добьешься, если будешь вот так…
Юстина больше не слушала, она словно отключилась. Это было отработано у нее до совершенства. Она внимательно смотрела на мать, то есть мать считала, что Юстина внимательно смотрит на нее, а она в это мгновение закрывала уши и сердце и наблюдала за ее двигающимися губами, раз за разом обнажавшими белые зубы. Мать каждый месяц ходила к зубному врачу, но даже белизна ее зубов не могла отвлечь взгляда от морщинок вокруг губ, трепетавших и искривлявшихся в такт словам.
- Ты не умеешь вести себя в обществе…
Юстина включилась слишком рано. Это еще не диалог, продолжалась сольная партия. Мать облизнула вытянутые губы, накрашенные темно-коричневой перламутровой помадой, от которой все равно ничего не останется после обеда. И тогда мать возьмет салфетку, вытянет губы в трубочку - от одной этой мысли Юстине хотелось рассмеяться - и аккуратно вытрет их, оставляя коричневые следы на безучастной ткани. Губы тут же выцветут, сольются с цветом лица, и исчезнет ее надменность. Может, это помада виновата в том, что мать не может нормально разговаривать, а только произносит речи, наставляет, поучает, отчитывает, опекает несамостоятельную дочь, нуждающуюся в заботе, твердой направляющей руке?..
Лосось был нежный, почти безвкусный, но Юстина не решалась его подсолить. Мать говорила, что приправы портят вкус блюд. Потому она и не посолила рыбу.
- Локти, - произнесла мать, и руки Юстины мгновенно прижались к телу, грудь сама собой подалась вперед, подбородок поднялся вверх. Локти, локти, книжки под мышками, чтобы научиться есть правильно, как положено в обществе. - А здесь неплохо, - сказала мать. - Тихо. Отдохну. Отдохнем, - поправилась она.
Юстина молчала. Вилка неприятно заскрежетала по тарелке. Юстина аккуратно поддела зубцами последний кусочек моркови и поднесла ко рту. Прожевала, почти не шевеля губами, и положила вилку на "половину пятого", как учила мать, тем самым подав знак официанту, что она закончила трапезу.
- После обеда пойдем на прогулку. Посмотрим, что здесь есть интересного. Свежий воздух полезен для здоровья.
- Хорошо, - сказала Юстина, хотя мать ее и не спрашивала, а лишь, как всегда, объявляла.
Когда рядом неожиданно появился официант, она, передавая тарелку, взглянула на него. А он просто посмотрел ей в глаза.
Пляж был пустынен. Деревянная лестница вела вниз, от дюн к морю, на узкий отрезок пляжа. Светлый песок с бетонными треугольниками и камни.
- С каждым годом пляж становится все меньше, - вздохнула мать, - и ничего нельзя сделать. Море неумолимо поглощает сушу, часть за частью. Скоро совсем ничего не останется.
Юстина сняла туфли и погрузила босые ступни в мягкие, мелкие камушки. Сухой песок проник между пальцами, его ласка была почти неощутима, но она почувствовала себя так, словно согрешила.
- Будь осторожна. Здесь могут быть осколки, лучше надень туфли.
Голос матери не был сердитым, но Юстина, конечно, не стала перечить ей, не попыталась заверить, что будет смотреть под ноги и перед собой, на небо и на землю, но больше на землю. Она не сказала, что хочет подойти к воде. В воде осколки становятся безопасными, округлыми. Вода сглаживает даже стекло, оно становится матовым, превращается в маленький зеленый прозрачный камушек. Не попросила позволения пойти по кромке, там, где соединяются, соприкасаются, борются, ласкают и дразнят друг друга земля и вода. Кто кого и когда одолеет? Нет, она ничего этого не сказала, только присела на корточки, смахнула с ноги приставший песок. Заскрипело - ноги гладко вошли в туфли, отделявшие ее от нежности, ласки и полуденного тепла.
- Дыши глубже, йод очень полезен для здоровья.
Конечно, она будет глубоко дышать, она сюда для того и приехала, чтобы дышать, отдыхать, отдыхать и дышать. Юстина сделала глубокий вдох и пошла за матерью.
Когда они спустились в ресторан, было уже темно. Зал изменился: верхний свет выключили, на столиках горели свечи, зажженные на стенах светильники отбрасывали тени на пол. Обстановка стала ласковой и уютной.
Мать осмотрела зал и направилась к столику в углу, у окна. Они завтракали и обедали не тут, но Юстина последовала за ней. Почему не прежний столик? Ковровое покрытие - толстое, зеленое, в синие ромбы, - похожее на настоящий персидский ковер, заглушало звуки их шагов. Неожиданно, словно из ниоткуда, возник тот же самый официант. Она узнала его по туфлям и движению сердца, которое обычно чуть поднималось вверх и опускалось, а сейчас на звук его голоса вдруг дернулось в сторону.
- Добрый вечер.
Она не ответила, мать тоже промолчала. В его изящных руках появилось меню. Он терпеливо ждал, пока мать, подняв глаза, говорила Юстине:
- Сначала закажем чай. Выпей малинового. У меня такое ощущение, что ты вот-вот простудишься.
- Малиновый чай, пожалуйста. - Она нашла в себе смелость сделать заказ и встретилась с его внимательным, неулыбчивым взглядом, слушавшим ее губы.
- Итак, малиновый, - повторила мать, словно не слышала ее. - Один малиновый чай и маленькую чашечку капуччино для меня. А мы пока посмотрим, что заказать на ужин.
- Сию минуту.
Официант исчез, и даже ворс на ковре не примялся за время его недолгого присутствия.
Когда он убирал со стола, она следила за его ловкими руками - две тарелки, одна в другой, две чашки у края тарелки. Большой палец поддерживает эту сложную конструкцию, указательный - на заварном чайнике. Профессиональный навык, и посуда стала послушной, неподвижной в ожидании своего часа. Плавные движения локтей, принимающих тяжесть предназначенной для мытья посуды; тарелки и чашки даже не дрогнули, когда он поднял руки и сделал ими полукруг в воздухе, как в танце.
Она вздрогнула.
На третий день у матери с утра болел желудок. Она лежала в постели, а Юстина сидела в кресле и читала. Мать надеялась, что боль отступит сама собой, но напрасно. После обеда Юстина пошла в аптеку. Был пасмурный день, море шумело, ветер дул со стороны суши. Она подумала, что если поторопится, то, возможно, успеет заглянуть на пляж, посмотрит, что происходит с водой и песком, кто победит на этот раз, а мать не рассердится, поскольку ничего не узнает. Юстина может сказать, что в аптеке была очередь, хотя до сих пор никогда, ни разу не обманывала мать, ну, наверное, всего один раз из-за какого-то школьного пустяка, да и это было давно. Юстина побежала к Портовой улице, а ветер выл за песчаными холмами, шумел, как проходящий поезд. К сожалению, в аптеке действительно собралась очередь, и Юстина поняла, что не успеет на пляж, а мать уж точно сегодня не пойдет на прогулку.
Бледная, она лежала в их комнате, открыв книжку с телефонами для экстренных случаев. Матери было нехорошо.