Когда умер царь Федор, истопник долго колебался, говорить ли о сокровище. Решил не говорить, страшась потехи с медведем. Но Борис Годунов сам призвал Дикого Зайца, помня, как тот искал подземелье. Истопник отговаривался незнанием, но царь Борис слушать ничего не хотел. Опять дали черных людей для копания земли и стрельцов для охраны. Вновь искали в Набатной башне и на сей раз кое-что нашли. Простучали стены в подвале и по звуку определили, что там пустота. Выбили камни и за стеной обнаружили дубовую дверь. Истопник на радостях пал на колени, обцеловал кипарисовый крестик. Дали знать царю. Годунов сам пришел посмотреть. Выломали дверь, за ней обнаружилась сводчатая палата. Посредине стоял огромный кованый сундук. Но сундук был пуст!
– Царь Борис осерчал изрядно! Сказал, я помню, как ты, Дикий Заяц, от медведя ушел. Теперь по-иному учиним. Велю обшить тебя медведно, сам будешь вместо ведмедя.
"Обшить медведно" означало зашить в медвежью шкуру и бросить на растерзание своре свирепых псов. Истопника связали, обрядили в сырую медвежью шкуру, натравили на него собак. И снова уберег чудотворный кипарисовый крестик. Псари не ведали, что будет потеха, и накануне покормили собак. Сытые псы для порядка разорвали в мелкие клочья медвежью шкуру, а содержимым побрезговали. Покусали, конечно, так, что Дикий Заяц лишился чувств. Псари решили, что он умер, и бросили его тело под кремлевскую стену между Фроловской и Троицкой башнями, где по обычаю зарывали без церковного погребения преступников и злодеев. Ночью истопник очнулся и уполз. Правда, с тех пор высохла рука, спасибо, что левая. Зато остался жив. Сначала прятался, опасаясь царских соглядатаев, но потом появился Самозванец и стало не до него.
Когда воцарился Лжедмитрий, истопник вернулся в Кремль и бил челом, что невинно пострадал от царя Бориса. Пришлось поведать о причине царского гнева. Лжедмитрий выразил желание осмотреть подземелье. Пошел в подземелье запросто, без всякой охраны, словно с приятелем в корчму. Проверил пустой сундук, усмехнулся: "Где же сокровища?" – и двинул истопнику в зубы рукой, унизанной драгоценными перстнями.
– Два зуба выбил и все на этом! Пустяки! Медведю не кидали и не обшивали медведно, – Дикий Заяц оскалился в счастливой щербатой улыбке.
Памятуя милостивое обращение самозванца, Пронька и следующему царю Василию Шуйскому бил челом без боязни. Однако царь Василий повел себя иначе. Заподозрил, что истопник сам опустошил сундук. "Я тебе, холоп, не Бориска Годунов, коего ты обманул! С пытки скажешь, куда спрятал сокровища царя Ивана Васильевича!" Пытали нещадно. Вздергивали на дыбе, били с оттяжкой сыромятным кнутом, так что кожа превращалась в окровавленные лоскутья. Железными клещами сжимали ноги. Но ничего не добились. Набили деревянные колодки на сломанные ноги и бросили в темницу до царского указа, какой казнью казнить. Да и забыли на три года. Истопник терпел и верил, что кипарисовый крестик вызволит его из заточения. Так и случилось. Когда Шуйского насильно свели с престола, Дикий Заяц сбил колодки и выскочил на волю.
– При ляхах и немцах тоже ходили в подземелье. Только они не сокровища искали, а чем от голода спастись. Нашли рядом палату малую, но не было сокровищ. Только пожевать с голодухи. Правду молвить, ляхи тому рады были пуще сокровищ. Да и я попользовался…
Марья слушала его вполуха. На дворе раздавался громкий голос Милюковой, бранившейся с кем-то из прислуги. Видать, ближней боярышне не показалось любопытным водоподъемное устройство на Кормовом дворе. Марья мерила по себе, уж она бы осмотрела свинцовые трубы и лари, но Машке Милюковой было безразлично, как доставляют воду в поварню – лошади ли крутят колесо или челядь, отдуваясь и обливаясь потом, тащит полные ведра на крутой Боровицкий холм. С минуту на минуту должна она была объявиться в светлых чертогах. Не дослушав истопника, царица быстро зашептала:
– Вот что! Покажешь мне подземелье и сундук. Своими очами желаю видеть. Пойдем тайно в ночную пору, чтобы никто не мешался. Жди меня завтра под окнами светлого чердака.
– Кого из ближних людей возьмет государыня?
– Никого не возьму. Разве только самого государя.
– Дык как же…
– Все! Ступай! – Марья махнула рукой, и старик быстро уполз на коленях из палаты.
Легко было сказать: возьму государя! Когда царская невеста поведала о сем Михаилу Федоровичу, царь пришел в ужас. Одно дело поручить поиски ближнему боярину, другое – идти в подземелье тайно, без сопровождения стольников и стрельцов. Кроме того, государь усомнился, не еретические ли книги собрал его грозный предок. Отчего их столь долго не могут найти? Недаром говорят, будто они под страшным дьявольским заклятьем. О сем надобно посоветоваться с матушкой и духовным отцом.
Марья примерно представляла, что случится, если поиск Либерии пойдет заведенным путем. Насмотрелась за то время, что провела наверху, а больше наслушалась от верхних людей. По обыкновению учинят указ боярину или двум. Бояре поручат поиски дьяками под тем предлогом, что невместно князю или иному родовитому человеку лазать по подземельям, а на самом деле потому, что высокородные не знают, как подступиться и с чего начать. Дьяки свалят на подьячих, а те начнут строчить бумаги. Затеется долгая свара, из-за которой позабудутся сами поиски. Так и бросят, ничего не сделав. Разве только Дикого Зайца в очередной раз обдерут кнутом.
Она долго уговаривала государя, но только под угрозой, что пойдет сама, добилась его вынужденного согласия.
– Как же я выйду скрытно? – недоумевал царь. – Правда, постельничий Константин Иванович отпросился на свадьбу племянника. Но за дверью опочивальни всегда спят четверо спальников.
– А ты угости их крепким монастырским медом. Попотчуй за верную службу, – дала совет Марья.
Ей тоже предстояло незаметно выбраться из светлого чердака, но она знала, как это устроить. Утром она пожаловалась, что Машка Милюкова храпела по-богатырски, и вечером велела ей ложиться за дверью, а в напарницы взять комнатную бабу Бабариху, которой по ее глухоте никакой храп не помеха. Машка была недовольна, что ее лишили привилегии, положенной ближней боярышне, да еще заставили ночевать с глупой Бабарихой, и ту дворянку мало не прибила. Все это было на руку Марье. Перепуганная Бабариха забилась в самый дальний угол, откуда и с острым слухом ничего не услышать, а за порогом устроилась Машка, которую пушкой не разбудить. Марья загодя запаслась подходящим платьем. Велела приготовить приданое сиротке, которую воспитывали при Вознесенском монастыре, потом полюбопытствовала взглянуть на платье, выбрала один летник попроще и как будто невзначай кинула его под лавку. Сиротский летник был впору, его царица и накинула на плечи, когда все уснули.
Время тянулось мучительно долго. Наконец терем затих. Марья подкралась к окошку и тихонько открыла ставни. Она заранее свернула жгутом занавеску из камки, так что получилось нечто наподобие толстого каната. Осталось только сбросить конец на землю, а другой крепко привязать к лавке. Держась за камку, Марья осторожно вылезла в окно и спустилась вниз. Теплая летняя ночь обняла девушку. Где же Дикий Заяц? Неужели дерзнул ослушаться? Но не успела она подосадовать, как из тьмы вырос истопник.
– Приказывай, государыня!
– Веди меня к государевым хоромам.
Дикий Заяц захромал вперед. Опочивальня царя стояла на высокой подклети, во двор выходили три красных окошка в ряд, закрытые резными ставнями. Марья призадумалась, как дать знак Мише, что она здесь? И не спит ли он, позабыв про уговор? Марья подняла с земли несколько камешков, бросила в ставни один, другой. Точно, спит! Ан нет! Ставня распахнулась, издав пронзительный скрип. Марья встревожилась, не услышал ли кто? На Сытенном дворе немедленно отозвался цепной пес, за ним залаяли сразу несколько собак. Михаил Федорович замер у окошка, не решаясь высунуться наружу. Марья тихонько окликнула царя:
– Я здесь!
– Высоко! Боюсь, не вылезу.
До опочивальни не добраться, если бы не высокое крыльцо, увенчанное полубочкой и шатром, крытым золоченым листом.
– Через крыльцо надо лезть. Подсоби государю, – приказала она истопнику.
Дикий Заяц неуклюже забрался на крыльцо, полез на полубочку, ворочаясь на крыше как медведь, отчего собаки на Сытенном дворе окончательно взбесились. Лай перекинулся за кремлевские стены. Прислушиваясь к собачьему лаю, Марья громким шепотом посоветовала жениху:
– Захвати посох отбиваться от псов.
– Добро! Держи осторожно, холоп!
Царь передал истопнику свой посох, неловко вылез из окна. Поддерживаемый истопником, он перешел на полубочку и оступился. Марья ахнула, но Пронька успел подхватить государя. Потом истопник грузно слез с крыши, подставил государю могучие плечи. Миша встал на плечи истопника, потом сполз на его спину и соскользнул на землю.
– Уф! – утер он лоб. – Чуть не разбился!
– Как там спальники? Я думала, собаки их разбудят.
– Валяются по лавкам! – Царь зашелся в беззвучном смехе. – Долго с ними возился. Пожаловал по чарке. Вижу, мало! Только усы утерли. Велел принести жбан большой да жбан малый. Разобрало! Начали горланить: благодарствуем-де за угощенье, великий государь. Охраняем, мол, твою царскую особу денно и нощно, очей не сомкнем. Ого, мыслю, обратное получилось с медом. Велел еще жбан пожаловать за верную службу. Принесли, половину спьяну расплескали в сенях. Однако проняло. Попадали кто на лавки, а кто и под лавки.
– Зело добро! Ну ино побредем!
Ночью все казалось неузнаваемым, спасибо истопник, словно кошка навострился видеть в темноте. Они шли по боярской площадке, или Постельному крыльцу, днем всегда заполненному спальниками, стряпчими и жильцами, а ночью совершенно пустынному. Постельное крыльцо примыкало к Красному крыльцу перед Средней Золотой палатой. Под одной из трех лестниц Красного крыльца между Средней и Грановитой палатами были устроены ворота, которые охраняли площадные жильцы. Они ночевали на царском дворе по очереди. Две-три дюжины человек назначались в ночной караул, утром их сменяли другие. Жильцы были служилыми людьми по отечеству и писались дворянами по московскому списку. Пронька, как подобало подлому люду, разговаривал с жильцами подобострастно, ломая шапку. Один из стражей сурово спросил:
– Истопник, что за сироты казанские с тобой?
Марья встревожилась, что жильцы поднимут тревогу, но Дикий Заяц не зря столько лет прослужил в Кремле. Он мгновенно нашелся:
– Моя родня из деревни, кормилец. Бью челом, дабы племянника пристроили в истопнический чин, хотя бы дрова подносить, а племянницу мыслю отдать по портомойной части.
– Пошто по ночам шастаешь через царский двор?
– Задержались, кормилец. Угощали подьячего приказа Большого дворца, у коего откупают на Москве-реке и на Яузе пролубное платяное мытье. А всякий подьячий, хе-хе, любит принос горячий.
– Слышь! – окликнул жилец своего товарища. – Подьячего до ночи угощали! Спальникам тоже сегодня подносили, то-то они песни горланили, недавно только угомонились.
– Хорошо комнатным спальникам, – откликнулся его товарищ. – На площади не мерзнут, ночью сладко опочивают.
– Пропусти нас, кормилец! – взмолился истопник. – Прости Христа ради, что задержались.
– Понаехало вас, дармоедов! Полна Москва народа, а в деревне некому пахать. Все норовят пристроиться в Белокаменной пекарями, истопниками или на иное теплое местечко. Ладно, ступай!
Выйдя с царского двора, истопник широко перекрестился.
– Пронесло! Не прогневался ли государь, что я дерзнул назвать его племянником?
– Ужо иди, дядя! – посмеялась Марья.
Они скрытно подошли к Вознесенскому монастырю, основанному супругой Дмитрия Донского на том месте, где она провожала мужа на поле Куликово, а потом встречала великого князя, привезенного израненным, но с великой победой. В Вознесенском монастыре была келья старицы Марфы. Стуча зубами то ли от страха, то ли от ночной свежести, Миша тревожно шепнул:
– Не увидала бы нас матушка! Она, верно, на ночном молении.
"Ага! Дрыхнет давно!" – подумала Марья, но ни слова не обронила о будущей свекрови. Они добрались до Фроловских ворот, названных по имени церкви Фрола и Лавра – одной из множества церквушек, снесенных во время перестройки Кремля фряжскими зодчими. Все постройки были отодвинуты от стен на сто девять сажен. Это вызвало ропот духовенства, но фрязины не обращали внимания на недовольных. Православные церкви снесли, а на Фроловских вратах укрепили каменную доску с горделивой надписью на латинском и русском языках: "В лето 6999 июля Божьей милостью сделана бысть сия стрельница повелением Иоанна Васильевича государя и самодержца всея Руси и великого князя Володимирского Московского и Новгородского и Псковского и Тверского и Югорского и Вятского и Пермского и Болгарского и иных в 30 лето государства его и делал Петр Антонио Соларио от града Медиолана". Петр Соларио, или Петр Фрязин, был родом миланец и прибыл в Москву в свите старшего брата Софьи Палеолог. Он не позволял называть себя по-русски "муроль", то есть каменщик, а только на фряжский манер "архитектон". В письмах домой важно именовал себя "архитектус генералис московиал".
Петр Фрязин построил Фроловские ворота, которые почитались превыше всех остальных кремлевских ворот. Проходили через них с обнаженной головой, а кто не ломал шапку, того было велено драть батогами. За этим бдительно следили стрельцы, не отлучавшиеся от решетки из кованых железных полос. Они коротали ночь у разведенного костра.
– Отвлеку стрельцов, а вы, великий государь и государыня, извольте поспешать в башню до среднего боевого хода.
Истопник подошел к стрельцам, охранявшим ворота. Стрельцы были приборными людьми, то есть взятыми на царскую службу по прибору из разных сословий. Их служба не являлась наследственной, как у служилых людей по отечеству. Поместий с крепостными крестьянами им не верстали, а выдавали государево жалованье и разрешали заниматься разным промыслом для пропитания. С истопником они обращались почти как с равным, не в пример жильцам на царском дворе.
– Глянь, Дикий Заяц прыгает! Здорово живешь! Опять царские сокровища ищешь? Поделишься, как откопаешь? – шумно приветствовали они истопника.
– На сей раз верное дело, ребятки, – отшучивался истопник. – Залогом тому крестик от самого Гроба Господня.
– Покажьи диковинку!
– Зри! – Дикий Заяц полез за пазуху. – Чур, не цапать грязными лапищами.
Стрельцы сгрудились вокруг истопника. Такой случай нельзя было упускать. Марья вместе с государем проскользнули в гулкий проход. Решетка была поднята наверх, и вход в Кремль преграждал настил моста, который втягивали на цепях через отверстия стрельницы, примыкавшей к четверику самой башни. На каждом ярусе башни стояли пушки, а с третьего яруса можно было попасть на ход среднего боя. Царь совсем запыхался от непривычных усилий. Они остановились, дожидаясь Дикого Зайца. Через несколько минут, показавшихся вечностью, на лестнице послышались грузные шаги, потом внизу забрезжил мерцающий свет и вскоре через узкую дверцу протиснулся истопник. В здоровой руке он бережно держал свечу, освещавшую сводчатый потолок и узкие бойницы.
Аристотель Фиорованти и его соотечественники основательно продумали оборону крепости. Зубчатую стену защищал широкий и глубокий Алевизов ров, устроенный зодчим Алевизом Старым. Когда поднимался подъемный мост, ров восемнадцати сажень шириной и шести глубиной становился труднопреодолимым препятствием. Подступы к башне преграждала стрельница, откуда наступавших обстреливали из пищалей. Сама башня изрыгала смертоносные ядра с шести ярусов и с площадки верхнего боя, а если супостату удавалось пробраться к подножию башни, его поливали огненным варом из бойниц нижнего боя. Двурогие зубцы и парапет прикрывали воинов на стенах, а в подмогу им был устроен ход среднего боя в толще стены. Отсюда тоже можно было обстреливать наступавших, а кроме того, проход позволял быстро и незаметно перебросить подмогу из одной башни в другую. В мирную пору сюда редко заглядывали. Пол был покрыт толстым слоем мусора, под ближайшей бойницей валялся изломанный самострел.
Дикий Заяц пал на колени.
– Великий государь и государыня! Аз, недостойный раб, увещеваю вас. В подземелье опасно, а случится, прознают, как я, холопишко, водил под башню великого государя и его невесту, не миновать мне пытки. Какое пытки! Снимут голову с плеч, и то мало будет за сей предерзостный поступок!
– Машенька, в самом деле! Он правду молвит. – Михаил Федорович с надеждой оборотился к невесте: – Вернемся, пока никто не спохватился?
Марья отрицательно покачала головой, и царь покорился неизбежному.
– Свети под ноги! – велел он истопнику.
Проход вел к глухой Набатной башне, возведенной на взгорье. С башни как на ладони была видна южная сторона Москвы, откуда появлялась татарская конница. Сторожам, зорко следившим за дорогой, было строго-настрого приказано при приближении врага бить что есть мочи во всполошный колокол, который висел на верхнем ярусе. Рассказывали – то ли правда, то ли нет, – будто бы на башне висел тот самый вечевой колокол, символ новгородских вольностей, который был вывезен государем Иваном Васильевичем, дедом царя Ивана Васильевича Грозного. Редко били в набат, но каждый раз его гулкий звон возвещал о большой беде: набеге, пожаре или бунте.
Следуя за огоньком свечи, которую нес истопник, царь и его невеста дошли до Набатной башни. Дикий Заяц спустился вниз по каменной лестнице. Ступенька за ступенькой, Марья потеряла им счет. Лестница кончилась обширным подземельем, стены которого были выложены из тесаного белого камня. Вдоль одной из стен чернели провалы подземных ходов.
– Послухи, – Дикий Заяц показал свечой на пролом, уходивший в темноту. – Ежели супостат станет рыть подкоп, из послуха можно услышать, в какую сторону роет, и порох взорвать, дабы тот ход обрушить. Изделаны послухи кругом башни под Алевизовым рвом. Но главная хитрость не в том.
Истопник ощупал глухую стену слева от послухов. На взгляд Марьи эта стена ничем не отличалась от других. Но Дикий Заяц легко вынул камень из несокрушимой на вид стены, за ним другой, третий.
– Тут было помазано известью для вида. На простук не слышно, потому как за кладкой не пустота, а дверца малая. Иначе отзывается, но не сразу разберешь.
За вынутыми камнями скрывалась дубовая дверца. Запор был сломан еще при Годунове. Истопник толкнул дверь, она поддалась со скрипом. Он низко наклонил голову и протиснулся в проем. Марья последовала за ним, потом помогла протиснуться государю и лишь потом огляделась. Они находились внутри обширной сводчатой палаты, сложенной из белого камня. Фрязины, устроившие это подземелье, использовали камень разобранного белокаменного кремля.
Посреди палаты стоял огромный кованый сундук с откинутой крышкой. Марья заглянула внутрь, сундук был пуст. Полностью поглощенная осмотром сундука, она не расслышала бормотание Дикого Зайца, отошедшего в дальний угол палаты.
– Что ты молвил?
– Великая государыня, в сундуке изначально было пусто. Напрасно меня пытали. Зри, ход во вторую палату завалило землей.