- Молодец! - дружески хлопнул его по плечу генерал, и Факс едва не слетел со стула. - Вот это по-нашему!
Альберт Карлович душевно улыбнулся генералу, собрал свой саквояж, поцеловал ручку сомлевшей от несказанного счастия Серафиме и поклонился присутствующим.
- Господа, дамы, мне, к сожалению, пора. Долг обязывает.
Генерал одобрительно хмыкнул и уважительно посмотрел на Факса.
- Ждем вас завтра к обеду, - безапелляционно заявила ему Манефа Ильинична, удовлетворенно потирая пухлые ручки.
- Всенепременно, - заверил ее Альберт Карлович со смиренной улыбкой.
- Теперь вы можете и даже обязаны бывать у нас каждый день, - не преминула напомнить Манефа Ильинична.
- Счастлив, просто счастлив сему обстоятельству, - лучезарно улыбнулся Факс и, снова поклонившись всем присутствующим, сделал ручкой невесте. Та, пунцовея щечками и смущаясь, слегка приподняла ладонь и пошевелила в ответ пальчиками.
- Так не забудьте же, завтра ждем вас к обеду, - громко произнесла уже в спину Факса Манефа Ильинична.
Альберт Карлович обернулся и слегка развел руками: дескать, не извольте беспокоиться, конечно же, непременно буду! Когда за ним закрылись двери, тетушка перевела взгляд на братьев-монахов. Те молча поклонились и вышли из спальни, мягко прикрыв за собой двери.
8
Единственно, чего было жаль, так это университетской кафедры. За десять лет, что он читал лекции, Альберт Карлович приобрел большое уважение и любовь студентов, так как не в пример другим профессорам из немцев, так и не удосужившихся выучить русский язык, он преподавал не на немецком или латыни, а на чистом русском языке. И строил он свои лекции не как нудное наставление и пересказ необходимых знаний, а как живой рассказ, с примерами и отступлениями, часто переходящими в живой разговор со студентами. На его лекции приходили студиозусы с других отделений и факультетов, и его аудитория всегда была полна, а тому же профессору Бартельсу, к примеру, приходилось излавливать студентов по коридорам, дабы загнать их к себе на лекцию.
Ему нравилось преподавать. Это у него хорошо получалось. К тому же на следующий год ему светило деканство - еще один шаг к должности ректора университета, на которую он уже баллотировался пять лет назад после смерти ректора Брауна и набрал столько же белых шаров, сколько и нынешний ректор. Менее чем через три года предстояли новые выборы ректора университета, на которых Факс имел весьма достаточно шансов победить.
"Не поздно ли начинать все снова на новом месте? - раздумывал Альберт Карлович, собирая свой скарб, который, по мере его укладывания, потихоньку уносил в дорожную коляску извозчик. - Здесь, в Казани у меня есть все: хорошая должность, прекрасная практика, деньги, перспективы, уважение горожан, наконец. Возможно ли все это возродить на новом месте? Да и где оно будет, это место? В Москве? В Петербурге? Там таких, как он, хоть пруд пруди. А здесь я единственный в своем роде…"
Факс перевязал бечевой книги и выставил их к дверям, дабы извозчик не топал по всей комнате в своих провонявших конским навозом сапожищах.
"Может, не уезжать никуда? Смириться? Жениться на этой поэтке, она ведь, кажется, давно влюблена в меня и боготворит, стало быть, будет смотреть в рот и прощать многое…
Нет, к черту! Свобода дороже. Да и какие наши лета? Тридцать четыре года для мужчины еще и не зрелость, а так, поздняя молодость. Вполне подходящий возраст для того, чтобы начать все сначала. К тому же такая помолвка, что состоялась сего дня в спальне фрейлейн Елагиной, весьма смахивает на подставу. Скорее всего так и есть: все было подстроено этой хитрой фрау Локке, конечно, с согласия и не без участия самой Серафимы Сергеевны, донельзя засидевшейся в старых девах. И как это он попался на такую простейшую уловку? Прошу прощения, но Sie sind ein Trottel , господин Факс! Нет, надо ехать. Ехать!"
Когда из квартиры была унесена последняя котомка, Альберт Карлович оглядел свое оставляемое жилище, вздохнул и вышел на улицу. Было темно, голые ветви бывшего Тенишевского сада, уже скинувшие листву и приуготовившиеся накинуть зимние одеяния, сиротливо смотрели в черное небо с редкими колючими звездами. Так же сиротливо было и на душе Факса, однако решение было принято и надлежало его исполнять.
Он подошел к коляске, проверил, хорошо ли приторочены чемоданы и баулы и оглянулся на флигель, десять лет служивший ему домом. Окна флигеля были черны, кроме одного, где жил университетский механик Голдшмит. Очевидно, он изготовлял очередную гальваническую машину, которые шли теперь за сорок рублей штука. Что делать - influtio .
Альберт Карлович уже занес было ногу на подножку экипажа, как от стены флигеля отделились две тени.
- Halt! - произнесла одна тень и двинулась на Факса.
- Wie bitte? - спросил Факс, всматриваясь в приближающуюся фигуру.
- Halt, - повторила тень и подошла ближе. В неясном свете масляного фонаря, прикрепленного к задку коляски, Альберт Карлович узнал фёрста Адольфа фон Готтлиба. Лицо его было спокойно и непроницаемо. Второй тенью, конечно же, являлся его братец Густав.
- Was geht los? - придав голосу удивление, произнес Факс. - Was machen Sie hier? - добавил он, хотя ответ уже был ему заранее известен: братья-фёрсты его стерегут. Просто-напросто. Чтоб не сбежал.
- Ти, верно, плёхо стал понимайт по-немецки, - медленно произнес Адольф. - Тогда скашу тибе по-русски: распакофыфай фещи, ибо ти никуда не едешь. На сей раз тибе не удастся сбешайт.
Альберт Карлович согласно кивнул и быстро перевел взгляд назад. Однако там уже стояла тень Густава. Факс метнул взгляд в сторону улицы, и, о чудо! - увидел там ту же тень младшего фон Готтлиба. В течение нескольких мгновений, куда бы доктор ни переводил свой взгляд, он повсюду натыкался на фигуру второго фёрста. Тот был поистине вездесущ, и о неожиданном побеге нечего было и думать.
- Я и не думал бежать, - примирительно произнес наконец Альберт Карлович, незаметно вздохнув. - Просто хотелось подышать ночным воздухом.
Он снова вздохнул, уже не таясь. Очевидно, все же придется принять участь жениха, а далее и мужа. А может, оно и к лучшему?
Братья молчали.
Молчали они, когда наблюдали, как возница, тихо матерясь, относил вещи Факса обратно в квартиру.
Молчали, когда Альберт Карлович, отпустив извозчика, стоял и смотрел на звезды, холодно мерцающие в вышине, так же, как мерцали в ночи глаза фон Готтлибов.
Молчали, когда Факс понуро поплелся к парадной флигеля, пожелав им спокойной ночи. Ибо у одного из них никакой спокойной ночи не предполагалось: пост возле флигеля университетского дома был едва ли не круглосуточным. До свадьбы оставался месяц, и не факт, что herr Факс не предпримет более попыток сбежать. А ночь, как известно, самое подходящее для этого время…
Весь предсвадебный месяц братья монахи ходили за Альбертом Карловичем как привязанные, то попеременно, то оба вместе. Факс даже как-то привык к ним, и когда не замечал кого-либо из них поблизости, начинал оглядываться и впадал в некоторую тревогу.
Попыток побега он более не предпринимал, кроме дня самого венчания. Оно должно было состояться в четыре пополудни, после чего родня Елагиных и многочисленные гости намеревались отправиться в невестин дом на Покровской для вкушения торжественного свадебного обеда.
В одиннадцатом часу утра, стало быть, Альберт Карлович сообщил невесте, что отправляется попрощаться с друзьями в знак окончания своей холостяцкой жизни. Серафима ничего не имела против, однако Манефа Ильинична, почуяв дезертирские намерения без нескольких часов зятя, быстро вспомнила про ситуацию с барышней Лячковой. Тогда тоже, под предлогом прощания с друзьями, Факс спрятался у одного из приятелей и тем самым расстроил свадьбу. "Как бы не вышло подобное", - вполне справедливо подумала тетушка и решила переговорить с братьями монахами. Те заверили ее, что Факс от них никуда не денется, и исчезли из дома.
Пробило двенадцать, час, два. Ни жениха, ни монахов не было. Тетушка начала уже волноваться, поглядывая на часы, и только без четверти три братья заявились, ведя под белы рученьки Альберта Карловича, полчаса назад изъятого из чулана в квартире университетского механика Голдшмита, где он намеревался высидеть до конца дня, расстроив тем самым венчание и самою свадьбу. Сияя лицом, доктор как ни в чем не бывало приложился к руке тетушки и справился, не пора ли ехать в церковь. В петлице у него благоухал свежий букетик цветов.
Таким образом, венчание состоялось. Потом был свадебный обед, гости хором кричали "Горько!" и славили образование новой семьи, кои, как известно, являются скрепляющей основой обширнейшей российской империи. Молодые вставали, и Серафима, закрыв глаза и алея ушками, вытягивала губы для поцелуя. Целоваться она не умела совершенно. Альберт Карлович коротко прислонял свои губы к губам новоиспеченной супруги, после чего молодые кланялись гостям и усаживались на свое место. Было шумно и весело, и даже братья-монахи пригубили немного вина и разика по два улыбнулись.
После обеда молодых отвели в приготовленные для них покои, и братья фон Готтлибы засобирались в путь. Миссию свою в Казани они считали выполненной, и их дхармы настойчиво просились в дорогу домой.
- Может, все же утром поедете? - пыталась остановить их Манефа Ильинична. - Ну что вы засобирались на ночь-то глядя?
Однако монахи были непреклонны. Быстренько собрав свой нехитрый скарб, они все же решили отправиться в путь именно сейчас.
- Воля ваша, - опечалилась столь быстрым расставанием Манефа Ильинична. - Благодарствуйте за помощь.
Голос у нее прервался, и она смахнула вышитым платочком набежавшую вдруг слезинку.
- Ежели будете у нас, милости просим, - поклонилась она братьям. - Наш дом для вас завсегда открыт.
Словом, простилась Манефа Ильинична с ними, как с родными.
9
За тридцать четыре года жизни у Альберта Карловича было много женщин. Девиц не было ни одной. Правда, за девицу выдавала себя Машенька Лячкова, однако на поверку оказалось, что это не так. Когда Факс спросил ее, как получилось, что она до него уже была женщиной вопреки ее утверждению, она, скромно потупясь, ответила:
- Так вышло. Случайно.
Как становятся женщинами случайно, Альберт Карлович примерно догадывался, посему далее распространяться на сию тему не стал. Так что выходило, что первой девушкой в его жизни случилась его законная супруга Серафима Сергеевна Елагина, которая в сей момент лежала с ним в постели и неумело отвечала на его поцелуи.
- Милый, - шептала она, жарко дыша ему в лицо. - Милый.
Конечно, то, что Серафима до него не знала любовных ласк и даже никогда до того не целовалась, возбуждало до чрезвычайности. Ему страстно хотелось как можно скорее войти в нее, испытать миг сопротивления и почувствовать всю сладость завоевания девственной плоти, никогда до этого не знавшей мужчины. Ведь Серафима словно являла из себя книгу, ни разу не читанную и даже не бранную в руки, предназначенную только для него одного. И, чтобы прочесть сию книгу от начала до конца, надлежало бережно перелистывать страницу за страницей, разрезывая их аккуратно и не спеша, дабы не повредить листов.
Он начал с прелюдии. Они долго целовались, обнимая друг друга, трепеща и млея в сладостной неге. Альберт с наслаждением истинного гурмана пробовал пухлые губки Серафимы, пускал ей в рот свой язык, и скоро заметил, что она пытается делать то же самое.
Далее Альберт стал сочетать поцелуи с прикосновениями. Они были нежны и ласковы, и когда он касался грудей Серафимы, по телу ее пробегала сладкая дрожь.
Мешал пеньюар.
Факс легонько приподнял плечи Серафимы над подушками и стал стягивать с нее рубашку. Она помогала ему, и, когда пеньюар был отброшен на пол, два великолепных белых полушария, слегка покачиваясь, вызвали в нем такой прилив желания, что он был готов броситься на Серафиму и если не испить сладость ее тела, то уж точно съесть без остатка. Все же ему достало сил сдержаться, и он стал перелистывать книгу Серафимы неторопливо и последовательно, листочек за листочком. Ведь и изысканное блюдо тем слаще, ежели не набрасываться на него враз и заглатывать без меры кусищами, а пробовать кусочек за кусочком, чувствуя вкус и смакуя.
Продолжая целовать Серафиму, он страстно ласкал ее груди, гладил плечи и живот. Когда же припал к груди губами, тесно прижавшись к ней и упершись в ее бедро затвердевшей, как железо, плотью, Серафима, порывисто вздохнула, запрокинула голову, и он услышал ее протяжный и блаженный выдох:
- А-ах…
Ее стон почти лишил Факса рассудка. Неистовство столь долго сдерживаемой страсти затребовало выхода. Продолжая одной рукой ласкать грудь, другою он начал скользить по ее животу ниже, ниже, пока не коснулся пояска панталон. Его ладонь легла на пухлый холмик меж ее ног, Серафима вздрогнула, и он вновь услышал короткий стон. С трудом протиснувшись ладонью меж ее плотно сжатых ног, Факс стал поглаживать этот холмик, а затем провел пальцем по складочке в самом его центре. Она непроизвольно чуть раздвинула ноги, и он почувствовал, что пора перевернуть еще страницу. И, отняв от сладкого холмика ладонь, он скользнул рукою под шелк ее панталон. Серафима судорожно вздохнула, рывком повернулась на бок и, схватив голову Факса в свои ладони, стала осыпать его лицо поцелуями.
- Милый, - снова зашептала она плохо слушающимися губами, - любовь моя, как долго я ждала тебя, как долго…
Факс молчал. Одной рукой он крепко обнял Серафиму, а другой, раздвинув пальцами жесткие волоски, стал нежно, но настойчиво ласкать мягкий венчик над влажными набухшими складками.
Серафима выгнулась и еще теснее прижалась к нему. Факс высвободил из-под нее руку, схватил ее ладонь и с силой притянул к своей пылающей плоти. Коснувшись ее, Серафима на миг замерла, не зная, что делать. Потом осторожно и робко погладила пальчиками бархатистую поверхность, все время несколько тревожно прислушиваясь к порывистому дыханию мужа. А когда, обхватив его плоть, она инстинктивно стала водить по нему рукой, Альберт понял, что пришла пора перевернуть еще одну страницу. Опрокинув ее на спину, он встал на колени и стянул с нее панталоны. А затем лег на нее, рывком раздвинул ноги и, впившись губами в грудь, двумя толчками вошел в нее.
Она даже не вскрикнула от боли. Только открыла глаза и какое-то время смотрела перед собой, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя. Альберт, уткнувшись лицом в ее грудь, продолжал двигаться в ней, а она лежала с открытыми глазами, и в голове ее звучала только одна мысль: Женщина… Она стала женщиной!
Потом ее глаза затуманились. Факс двигался в ней все неистовее и быстрее, и тело стало будто полниться чем-то горячим, все больше, больше. Альберт вдруг застонал и замер, и она почувствовала короткие толчки. Потом еще и еще. Тотчас вслед за этим ее охваченное страстью тело содрогнулось, волна неизбывного блаженства накрыла ее, и она излилась горячими соками, переполнявшими ее тело. И перестала существовать.
Этой ночью они предавались любви еще дважды.
Когда Серафима пришла в себя и вспомнила, что произошло с ней несколько минут назад, она, переполненная благодарностью, нежно прикоснулась губами к подбородку мужа и прошептала:
- Благодарю тебя…
- Да будет тебе, - довольно улыбался Факс, по инерции отвечая на ее поцелуи. - Это я должен быть благодарен тебе за то, что ты подарила мне свою невинность.
- Глупыш, - улыбнулась в ответ и она, целуя ладони супруга. - Я столько лет ждала этой ночи. Зато теперь можно и умереть.
- Вот теперь-то умирать как раз не надо. Мы еще с тобой только начали.
- Правда?
- Абсолютно.
- Значит, - она даже чуть затаила дыхание, - тебе понравилось… со мной?
- Разумеется, - поспешил успокоить ее Альберт. - Как такая сладость может не понравиться?
Он немного помолчал и спросил:
- Тебе было очень больно?
- Нет, - отвечала она, светясь в темноте улыбкой. - А может, да, я не помню.
- А у тебя все… получилось?
- Что все?
- Ну, у тебя получилось то, что получилось у меня?
- Кажется, да, - поняла, наконец, Серафима, о чем спрашивает муж. Муж! Настоящий, как у всех. Да нет, много лучше, чем у всех!
- Тебе правда было хорошо со мной?
- Правда.
- Правда-правда? Ведь в этих делах я не слишком сведуща.
- Я знаю. И это самый твой драгоценный подарок.
- Но…
Она посмотрела на Альберта и смущенно улыбнулась.
- Что? - спросил он, догадываясь, что она хочет о чем-то попросить.
- А ты научишь меня любовным премудростям? Ласкам и всему такому… Чтобы я могла доставлять тебе удовольствие и чтобы тебе всегда было приятно быть со мной?
- Конечно, научу, - отозвался Факс, приятно удивленный энтузиазмом жены. - Полагаю, сии науки доставят нам обоим немало наслаждения.
- О, я буду прилежной ученицей!
В порыве нежности она встала над ним на колени и принялась целовать его грудь, живот и даже коснулась губами основания естества Факса, прилегшего отдохнуть на ляжку хозяина.
- Тебя я тоже благодарю, - шепнула она ему и поцеловала влажную головку. Плоть вздрогнула и стала медленно, толчками, подниматься.
- Он встает, - радостно сообщила она и хотела поднять голову, но Альберт положил ладонь на ее затылок.
- Продолжай, пожалуйста, - попросил он.
- Что? - не поняла Серафима.
- Ты просила научить тебя ласкам, приятным мне, - мягко произнес Факс. - Одна из таких ласк - делать то, что ты уже начала делать. Это одна из самых захватывающих для мужчин любовных игр… Мне будет очень приятно.
Плоть Факса уже начала восставать и намеревалась занять вертикальное положение. Серафима обхватила ее своими пальчиками и прикоснулась губами к головке. Альберт шумно выдохнул, и Серафима, подняв на него глаза, увидела, что ему действительно очень приятно. Он лежал, прикрыв веки и запрокинув на подушки голову и блаженно улыбался чуть приоткрытым ртом.
Она наклонилась ниже и обхватила губами головку плоти, водя языком по ее округлости, и Альберт громко и протяжно застонал. Его плоть снова приобрела твердость железа. Он вдруг сделал несколько движений бедрами, и ствол его внушительных размеров естества наполовину скрылся во рту Серафимы.
Она чувствовала его наслаждение как свое собственное. Снова, как в первый раз, остановилось время, и мир перестал существовать. Медленно, лениво шевельнулась в голове мысль, что она будет делать то, что делает сейчас, каждый день, ведь это так сладко ему! Одной рукой и ртом она ласкала его естество, а другой ласково перебирала яички и нежно водила подушечками пальцев по складкам его паха.
Она дрожала всем телом. Она хотела его!