– Я не могу быть с тобой каждую минуту, малышка, поэтому собираюсь научить тебя пользоваться кольтом. И хочу, чтобы с сегодняшнего дня ты брала револьвер с собой всякий раз, выходя из дома.
Как если бы, без умолку болтая о будущем, он мог гарантировать, что будущее наступит.
Но в день, когда Зак нашел Атта-Боя, мечтательное сияние покинуло лицо Гаса. В тот день он следил, как Клементина хлопочет по хозяйству, убирает и готовит ужин, словно ожидая, что в любой момент она начнет биться в конвульсиях и пускать пену изо рта. А последовавшей ночью, когда дождь грохотал по покрытой дерном крыше, как копыта мчащихся галопом лошадей, небо взрезали молнии и раздавались раскаты грома, Клементина проснулась и увидела, что муж склонился над ней и пристально разглядывает ее лицо.
Она обняла Гаса рукой за шею, притянула его голову к себе и крепко поцеловала в губы.
– Зачем ты это сделала?
– А почему ты проснулся и смотришь на меня посреди ночи?
– Зачем ты меня так поцеловала?
– Наверное, я подхватила бешенство и сошла с ума. А сейчас и ты заразился от меня, поэтому мы оба вправе впасть в безумие.
– Прекрати, Клементина.
Она положила ладонь на его шершавую щеку.
– Муж мой, я люблю тебя. – "Я должна любить тебя. Я заставлю себя полюбить тебя".
Он опустил голову, прижавшись лицом к ее шее.
– Я столько ждал, чтобы услышать от тебя эти слова, а вот теперь ты произнесла их, но единственная мысль в голове о том, что ты можешь умереть.
– Я не собираюсь умирать. – Клементина обняла Гаса за талию и прижала его к себе крепко-крепко. – Расскажи, как это будет, Гас. Расскажи, как мы превратим ранчо в самую лучшую ферму во всей западной Монтане. Расскажи о доме, который строишь, и о том, как мы будем счастливы в нем: ты, я и все дети, которые у нас родятся. Расскажи мне об этом еще раз.
Она затаила дыхание, ожидая начала сказки. Но услышала лишь ветер и дробь дождя по крыше. И стук капель по полу, где протекал дерн. Затем она ощутила, как грудь Гаса шевельнулась от вздоха, и услышала, как он слово за словом строит свои мечты. Пока муж фантазировал, Клементина прижимала его к сердцу, словно волевым усилием могла заполнить одиночество.
– Расскажи мне ту историю, Гас. Где ты скачешь сквозь метель, а дома тебя ждет теплый очаг, мясо на плите и…
– И жена с волосами цвета пшеничного поля в августе и глазами как сосновый лес в сумерках.
– Да… – "Незадача с мечтами состоит в том, – подумала Клементина, – что иногда они сбываются".
Сверкнула молния, и Гас поднял голову. Клементина посмотрела на мужа сквозь размытые образы воспоминаний, видя его таким, как четыре месяца назад, когда она была совсем другой. Тогда ее привлекло лицо с резкими чертами и широким ртом, окруженным усиками, неспособными скрыть улыбку. И его смеющиеся глаза, такие же голубые и чистые как небо Монтаны. Ковбой ее мечты.
Клементина может полюбить его, и так и сделает. И никогда не позволит себе снова подумать о том дне у реки.
ГЛАВА 12
Клементина запрокинула голову и взглянула на дерновую крышу лачуги, на которой проросла целая клумба душистых розовых флоксов, распустившихся накануне вечером. Крыша из цветов. Сказочный образ заставил Клементину улыбнуться.
Грозу, разразившуюся прошлой ночью, унес вихрь, и теперь солнце сияло посреди неба, слишком голубого, чтобы быть настоящим. Если бы не неугомонный ветер, это был бы восхитительный день.
Клементина взяла ковш и спустилась на луг к югу от дома, чтобы собрать землянику, пока ее не съели сойки и дятлы. Красный сок окрасил пальцы, губы и язык миссис Маккуин. Ягоды оказались настолько же сладкими, насколько благоухающими были растущие на крыше флоксы, однако для раннего утра сочетание вкуса и аромата явилось чрезмерно приторными, и от тошноты у Клементины скрутило живот.
Из дома доносился шум голосов, и Клементина остановилась у двери. В это время дня Гас и его брат обычно пасли коров, не позволяя скоту покидать пределы пастбища, а Железному Носу – заступать границу.
– Ты уверен, что у него было бешенство, Зак? Может ты просто пристрелил пса, поскольку…
– Да, у него было бешенство.
Гас испустил долгий судорожный вздох.
– Что ж, в таком случае ты не считаешь, что сейчас у нее тоже уже должны были проявиться признаки?
– Черт, брат, когда ты наконец поймешь? Она всегда вела себя безумнее, чем взрывающаяся кукуруза на раскаленной сковороде.
Клементина шагнула через порог, умышленно топая. Братья сидели за столом, потягивая из чашек дымящийся кофе. При виде жены Гас вскинул голову. Он внимательно изучал ее, словно искал признаки надвигающегося сумасшествия. Проходя мимо Рафферти, Клементина уловила искорки смеха в его темных глазах и догадалась, что пока она подслушивала у двери, он чуял, что она там... "Она всегда вела себя безумнее, чем взрывающаяся кукуруза на раскаленной сковороде".
Ставя в рукомойник ковш с ягодами, Клементина чувствовала на себе взгляды мужчин. Она обернулась, упершись руками в бока.
– На что вы смотрите?
– Ни на что, – пробормотал Гас в свой кофе. Он подул на чашку и сделал глоток.
– У тебя весь рот в ягодном соке, Бостон, – сказал Рафферти. Его глаза больше не смеялись над ней.
Порыв ветра обрушился на дом. Клементина повернулась к раковине в тот самый момент, когда большой кусок дерна, промоченный дождем прошлой ночи и раздерганный ветром, плюхнулся прямо в ковш со свежесобранными ягодами.
– О, черт бы побрал эту дрянную крышу! – воскликнула Клементина.
Дикий смех защекотал горло, и она закусила губу. Мужское присловье, произнесенное ее благонравным голосом, прозвучало нелепо даже для ее собственных ушей.
Она повернулась и заметила, что мужчины снова уставились на нее, хотя оба быстро отвели взгляды. Клементина схватила ковш и двинулась на них. Подойдя достаточно близко, она высоко подняла емкость и опрокинула грязный дерн и смятую землянику на голову своего мужа.
Наступила ошеломляющая тишина, а затем земля и ягоды начали ссыпаться с головы и плеч на стол. Гас вытаращился на жену во все глаза: он не изумился бы так, даже обернись Клементина бешеным зверем, как тот волк.
Смех все нарастал и нарастал в груди Клементины. Она сжала губы, схватилась за талию и, согнувшись пополам, рухнула на диван из кофейных ящиков. И не смогла сдержать хохота. Он вырвался из нее. Громкий, радостный и удивленный.
Клементина все смеялась и смеялась. Она раскачивалась взад и вперед, ноги оторвались от пола и болтались в воздухе, волосы растрепались, лицо покраснело, а звонкие переливы эхом отскакивали от стен лачуги.
Наконец она бессильно откинулась на старое одеяло, и ее глаза наполнились слезами, когда она пристально посмотрела на мужа – на размазанные по его волосам землю и ягоды – и прикрыла рот ладонью.
Гас снял со лба грязную земляничину.
– Вот черт. Это было не смешно, малышка.
Смешок вырвался из ее носа в крайне неподобающем для леди фырканье.
Рафферти откашлялся, окинул взглядом комнату, а затем настороженно посмотрел на невестку. Гас наполовину выпрямился на своем бочонке, служащим стулом.
– Клементина, малышка, ты…
Фыркая и булькая, Клементина вскочила и выбежала за дверь.
Она мчалась, пока не добралась до своего любимого места на ранчо, поляны, где сейчас буйволова трава достигала ее колен, а ивы склоняли над рекой тяжелые и толстые ветви. Клементина опустилась на траву, и позволила себе расхохотаться в полный голос. Она будто всю жизнь ждала повода от души посмеяться, и когда случай выдался, уже не могла остановиться.
Клементина прищурилась на ярком солнце. Трава, казалось, дрожала от света и ветра. Странные ощущения возникли где-то глубоко в животе. Она прижала к животу ладонь. Пожалуй, пора сказать Гасу, что у них скоро может появиться ребенок. Сейчас, когда она уже не собирается сходить с ума.
Горячая бабенка только ждет повода, чтобы вспыхнуть.
Клементина погрузила пальцы во влажную землю. Она не хотела вспыхивать. А хотела обрести безопасность, стать частью чего-то. Пустить корни. Хотела иметь детей, любить Гаса, жить достойной нравственной жизнью.
Хотела обрести покой в сердце.
Клементина легла щекой на прохладную землю и заснула. Когда она очнулась, ветер стих, а полуденно-яркое солнце пылало над головой. Потянувшись, она села, чувствуя слабость и вялость, но напевая от странного волнения.
Она медленно шагала обратно по тропинке, по которой бежала несколько часов назад. Клементина почти слышала, как падали на землю иглы лиственницы. Солнце плавилось и стекало по ней как горячее масло. Взобравшись на змеящийся забор, она увидела стоящий во дворе фаэтон сливового цвета и беседующую с Гасом женщину в ярком, рубиново-красном, земляничном платье. Женщину с волосами старинной меди, такой же поблекшей, как и ее добродетель.
Мгновение Клементина наблюдала за собеседниками сквозь мерцающую рябь жары. По жестким линиям плеч Гаса и тому, как его руки давили на бедра, она поняла, что муж злится. Когда Клементина подошла к ним, Гас оборвал яростный поток слов.
Взгляд Ханны Йорк встретился с ее глазами.
Два ярких пятна от румян расплылись на щеках гостьи.
– Клементина, – сказал Гас, – ступай в дом…
– Миссис Маккуин, подождите. – Ханна шагнула вперед. Она положила руку на плечо Клементины, но тут же убрала, когда та напряглась. – Одна из моих работниц… Вчера ее малышка умерла от кори. Она не позволяет нам похоронить девочку. Я подумала, что если бы вы сделали для нее фотографию маленькой Пэтси на память, это облегчило бы ее страдания, помогло отпустить свою кровиночку. Знаю, это неуместная просьба и… – Она взглянула на Гаса, горько сжав губы. – Пусть Сафрони и ничтожная шлюха, как вы говорите, но она любила свою доченьку так же, как любая женщина.
– Конечно же, я поеду, – сказала Клементина. Она никогда не фотографировала мертвого ребенка, но слышала, что такое делается. Десять лет назад в моду вошло прикреплять на надгробные камни ферротипии– фотографии на металлических пластинах. – Мне потребуется пара минут, чтобы взять оборудование.
Но когда она повернулась к двери, Гас заступил ей путь. Черты его лица были жестче, чем когда-либо.
– Если ты воображаешь, что я позволю тебе въехать в Радужные Ключи и направиться прямо к дому греха, бок о бок с городской проституткой…
– Гас, ты не можешь быть таким жестоким! Женщина потеряла своего ребенка, свою дочку. Если я в состоянии хоть чем-то помочь ей превозмочь горе…
Муж схватил ее за руку, смяв плотный коричневый сарж рукава.
– Я запрещаю тебе это делать.
Клементина вскинула голову и посмотрела в злые глаза.
– Ты причиняешь мне боль.
Гас отпустил ее, но не более.
– Ты не поедешь…
– Напротив, – отчеканила Клементина. – Я сейчас же поеду в Радужные Ключи, сидя рядом с миссис Йорк. Войду в её дом и сфотографирую несчастную малышку. И ты не остановишь меня.
* * * * *
Всю дорогу до Радужных Ключей они молчали, Клементина и женщина в баретках с красными кисточками. Клементина видела их в день приезда, когда Ханна Йорк высоко подняла юбки, чтобы забраться в повозку, доставившую ей пианино. Видела их теперь, когда хозяйка борделя по-мужски расставила ноги, чтобы вести двуколку по дороге, изрезанной колеями как стиральная доска. Ботиночки проститутки, но, тем не менее, Клементина не могла перестать на них смотреть. Миссис Йорк остановила фаэтон перед воротами своего дома с верандой с круглыми перилами и причудливой отделкой – безусловно, самого красивого во всем округе Танец Дождя. Ханна помогла Клементине выгрузить оборудование, сохраняя молчание, за исключением короткого предостережения не споткнуться.
Клементина остановилась на веранде, чтобы насладиться красотой убранства. Плетеное кресло-качалка с подушкой в голубых цветах. Разноцветный витраж над дверью, отбрасывающий радугу на покрытое белой краской дерево. На окнах висели изящные кружевные занавески, а к стеклам были прилеплены разглаженные листья папоротника. На мгновение взгляд Клементины встретился с глазами Ханны Йорк, а затем жена Гаса последовала за красными кисточками в дом греха.
Внутри воздух был прохладным и пропахшим духами с ароматом лилии. У Клементины появилась возможность мельком заглянуть в гостиную через зеленую бисерную занавесь: плотные винного цвета бархатные шторы под ламбрекеном с кисточками, обитый золотой парчой диван с закругленной спинкой, ковер, на котором было изображено древо жизни. Клементина последовала за миссис Йорк по лестнице наверх, а затем по коридору, оклеенному красными обоями и освещенному парой масляных ламп с бахромой. Внутри нее заворочались воспоминания о других домах, о другой жизни. Об удобствах и роскоши, от которых она убежала, не понимая в полной мере, от чего отказывается.
– Она здесь, – сказала миссис Йорк, и Клементина вздрогнула.
Женщины вошли в маленькую спальню, где ощущался запах камфары и нюхательной соли, поверх которых витал болезненно-сладкий дух разложения. Мертвая девочка лежала на простой железной кровати под стеганым одеялом, разрисованным мелкими разноцветными васильками. Маленькая золотоволосая головка едва создавала вмятину на кружевной подушке. В комнате было тихо, за исключением тиканья напольных часов и шипящего скрипа кресла-качалки, чьи изогнутые полозья колебались взад-вперед, взад-вперед на голом сосновом полу.
Миссис Йорк опустилась на колени перед женщиной в кресле-качалке и неловко погладила по ноге. Мать усопшей закрывала лицо руками.
– Сафрони. Я привезла миссис Маккуин. Она любезно согласилась сделать фотографию маленькой Пэтси.
Женщина издала сдавленный хныкающий звук. Огромный ком жалости застрял в горле Клементины. Она повернулась к ребенку на кровати.
Солнечный свет лился сквозь кружевные занавески на окне и преломлялся рубиновым стеклом лампы, стоящей на дамском столике рядом с кроватью. Свет придавал щечкам малышки румянец жизни. Такая красивая девочка, и казалось невозможным…
Клементина ощутила головокружение и тошноту, вроде той, что почувствовала, поев земляники. Она не знала, не понимала в полной мере, каково это. Раньше она сострадала бы женщине в ее потере, но отстраненно, как посторонняя. А сейчас ее остро пронзила боль осиротевшей матери. "Как она это выносит?" – задалась вопросом Клементина. Как такое возможно вынести?
Она глубоко вдохнула ртом, осматривая комнату. Если отодвинуть в сторону занавески, то два больших окна дадут достаточно света, и не придется жечь магниевую проволоку, которая придаст образу унылый и мрачный вид. Это изображение должно создавать впечатление нежности и мягкости. Клементина не хотела, чтобы на фотографии малышка выглядела мертвой – нет! – пусть кажется живой и мирно спящей.
Дрожащий голос затянул колыбельную, скрипя как ржавая цепь.
Клементина повернулась и от ужаса чуть не ахнула вслух. Мать девочки опустила руки и подняла голову, и ее лицо… ее лицо было ужасно изуродовано татуировками, похожими на бегущие ото рта вниз по подбородку темно-синие капли слез.
Клементина кивнула. О, да, она догадывалась.
– Один из воинов мохаве взял ее в качестве своей скво. Когда наши солдаты спасли ее, они убили его и рожденного от него ребенка. Проблема в том, что она любила своего мужчину, пусть и индейца, и ребенка, конечно же, тоже. После всего семья Сафрони не приняла ее назад. Родные отказались от нее, посмотрев на ее лицо и услышав, что с ней произошло.
– Но это же совсем не ее вина, – сдавленным голосом возроптала Клементина. Не в силах удержаться, она посмотрела на скорбящую мать, на ее изуродованное лицо. Неправильно, что на долю одной женщины выпало столько страданий.
– Невиновность ничего не меняет, – тихо сказала миссис Йорк. – Любая девушка, которая ляжет с дикарем, по своей воле или нет, вернется домой с клеймом шлюхи. На ней никто не женится, никто не наймет ее продавать шляпы или прислуживать за столами в приличных заведениях. Посмотрите на Сафрони и скажите, что тут можно поделать.
Но Клементина больше не стала разглядывать поющую, качающуюся в кресле женщину с ее загубленным лицом и загубленной жизнью. Она взглянула на Ханну Йорк. Краска залила нарумяненные щеки Ханны. Она резко качнула головой и поднесла палец к носу Клементины, словно собираясь отругать ее.
– О, нет, не нужно. Не приписывайте мне чувства, которых у меня нет. Я не спасительница чьих-либо жизней. Сафрони выполняет такую грязную работу, на какую не согласится никто другой. И я беру один доллар из трех за каждый ее поход в мою заднюю комнату. Кем бы Сафрони ни была, когда только покинула лагерь индейцев, сейчас она шлюха и только. Засим, милочка, можете чертовски хорошо усвоить, какая я на самом деле.
– Я знаю, какая вы, миссис Йорк, – спокойно сказала Клементина.
Она выдержала сердитый взгляд Ханны, а затем опустила голову и начала стягивать мягкие серовато-бежевые лайковые перчатки. Дамские перчатки, скрывающие шрамы, оставленные тростью отца. Папочка избил ее за то, что она разглядывала открытки. И, без сомнения, счел бы ее теперешний грех непростительным, если бы застал ее в пристанище порока, обсуждающей с блудницей такие вещи как задние комнаты, о существовании которых Клементина даже не должна догадываться.