– О, я знаю, что смерть малыша Чарли стала для Гаса тяжелым ударом. И вы того гляди потеряете ранчо из-за пожара. Боже, даже "Четыре Вальта", должно быть, в последнее время приносят немало головной боли. Что до твоего отца, который предъявляет свои права и решает с консорциумом вопрос о том, чтобы самому всем заправлять, надеясь стать самой большой жабой в луже под названием Радужные Ключи, так мне кажется...
– Одноглазый Джек волнует Гаса меньше всего, – оборвал ее нервную болтовню Рафферти.
"А что волнует тебя?" – хотела спросить Ханна. Все эти годы она ждала этого мужчину, делила с ним постель, но так и не поняла, что на самом деле скрывается за этими дикими желтыми глазами.
– Рафферти? – Он поднял голову и слегка повернул, однако не взглянул на миссис Йорк. – Ты можешь спасти ранчо?
– Конечно. Так же легко, как щелчком пальцев провести рой пчел через метель. - Внезапно широкая спина напряглась, а рука сжалась на стене, и живот Ханны свело от гнетущей непонятной паники. – Что этот землекоп делает у твоей калитки? - спросил Зак, и хотя его голос был ласков, слова пронзали как ледяной ветер.
Ханна сорвалась со стула, словно пороховой заряд из петарды, и подошла к другому окну, чтобы выглянуть на улицу.
Дрю Скалли. Засунув руки в карманы и потупившись, он стоял, прислонившись к ее забору. Парень был одет в рабочую одежду шахтера: грубые штаны из саржи, холщовый пиджак и тяжелые ботинки. С самого пикника на Четвертое Июля он ухаживал за ней как положено джентльмену, а Ханна не возражала, притворяясь, будто ничего не происходит и что она не хочет дальнейшего развития событий.
– Я не знаю, что он здесь делает, – сказала она, и от приступа совестливости к ее щекам прилила кровь. Внезапно Рафферти резко повернулся к ней, и Ханна сделала шаг назад, прижав руку к груди в неосознанном жесте самооправдания. – Правда не знаю!
Зак проигнорировал ее отпирательство, слегка выпятив губу.
– По крайней мере, у молокососа хватает мужества заранее показать мне, что, как только уеду, он метит занять мою половину кровати.
Ханна яростно замотала головой.
– Нет, нет. Ты ошибаешься.
– Это истинная правда, Ханна.
Зак шагнул к женщине, она отступила ещё на два шага и натолкнулась бедром на угол стола, чуть не сверзив с него гипсовый бюст и бронзовый подсвечник в форме дракона. Она попыталась обогнуть стол, но споткнулась о лапу служащей ковром шкуры медведя-гризли, и внезапно Рафферти настиг ее. Зак схватил Ханну за шею и поддел большим пальцем подбородок, вынуждая ее запрокинуть голову, чтобы сподручно посмотреть ей в глаза.
– Я прав, Ханна? Ты собираешься бросить меня ради этого мальчишки?
– Нет! – крикнула она, будто могла заглушить ложь, которую слышала в своем голосе. Ханна дернулась к любовнику, одновременно вырываясь и молотя его кулаком в грудь. – Будь ты проклят, Зак Рафферти, и не пытайся свалить все на меня! Не я любила жену собственного брата все эти го...
Она осеклась, но недостаточно быстро. Голова Зака слегка дернулась, будто Ханна ударила его, взгляд устремился к занавесям со стеклярусом и лестнице, а лицо побелело.
Горячие жгучие слезы навернулись ей на глаза, и Ханна смахнула их тыльной стороной ладони.
– Вот, черт, Рафферти, зачем ты вынудил меня сказать это вслух?
Зак протяжно выдохнул сквозь зубы.
– Ханна...
– Думал, что сможешь втихомолку бороться с чувствами и вечно скрывать их?
Она увидела, как он тяжело сглотнул, и посмотрела на его лицо. Щека Зака подергивалась. Ханна погладила его по шее - плоть была такой холодной, а мышцы так сильно сжимали горло, что казалось, будто она прикасается к мраморной статуе.
– О, Рафферти... Я не из тех, кто запросто дает советы страдающим от любви, ведь мое собственное сердце было разбито столько раз, что протекает как прогнившее ведро. – Ее руки опустились на лацканы его пальто, и Ханна слегка встряхнула Зака. – Но в порядке исключения все-таки подскажу, что тебе лучше всего сделать. Во-первых, не дай Гасу умереть этой зимой на равнинах. А затем привези его к Клементине и уезжай. Уезжай, прежде чем наступит день, когда чувства возьмут над тобой верх и ты на самом деле сделаешь с ней то, о чем до сих пор только мечтал. Уезжай, прежде чем Гас обнаружит, что женщина, которую он взял в жены, любит тебя, прежде чем он попытается прикончить тебя за это, а ты поневоле убьешь его, собственного брата. – Ханна снова встряхнула мужчину. – Уезжай из Танца Дождя, Рафферти. Пока ты не разбил вдребезги все наши сердца, включая свое собственное.
Печальная нежность смягчила жесткие линии вокруг его рта.
– Мудрый совет, Ханна... – Он снова притянул ее к себе, прижал её голову к своей шее. Зак погладил ее волосы, на мгновение его пальцы сжались, а затем отпустили. – Нам было хорошо вместе, верно, дорогая?
Ханне показалось, что сердце застучало прямо в горле. Она кивнула, проведя подбородком по грубой черной шерсти его воротника.
– Да... хорошо.
Гас тяжелыми шагами спустился по лестнице и хлопнул кулаком по занавесям со стеклярусом.
– Пойдем, брат, – крикнул он и со стуком закрыл за собой входную дверь.
Ханна и Зак отстранились друг от друга, выглядя приободренными.
– Хочешь подняться и попрощаться с Клем? – спросила она. – Гас не подумает ничего дурного.
Рафферти стоял неподвижно со свободно свисающими по бокам руками, а голову так упорно держал прямо, что даже не взглянул в сторону ступенек. Ханна никогда так сильно не любила его, как в ту минуту.
– Если я увижу ее сейчас, – сказал Зак, – то не смогу уехать. Даже ради Гаса.
* * * * *
Однажды утром месяц спустя пришел Дрю Скалли, чтобы заявить на Ханну свои права.
Он явился, когда она поливала папоротники в гостиной, а немного окрепшая Клементина отправилась прогуляться вдоль реки. Ханна увидела его из окна - Скалли стоял, прислонившись к забору, как в тот день, когда они с Рафферти попрощались. Только в этот раз парень не пошел дальше на работу, к шахте, а открыл ворота и двинулся по дорожке прямиком к ней. Лейка с громким стуком выпала из рук Ханны. Вода брызнула на подол ее алой шелковой юбки, а на ковре с изображением древа жизни расплылось мокрое пятно.
Зимнее солнце светило на удивление ярко. Его лучи лились сквозь витражное стекло окошка над дверью, и длинное пятно света на смазанном маслом сосновом полу было сплошь покрыто крошечными радужными полосками красного, желтого, голубого и зеленого цветов.
Дрю откинул в сторону расшитую стеклярусом занавеску и шагнул в комнату. Сердце Ханны неровно стучало, и каждая жилка в ее теле гудела от напряжения.
Его хищное лицо с резкими и острыми чертами походило на ястребиное. А в глазах проглядывало что-то чрезвычайно опасное и сексуальное.
Ханна смотрела, как шевелятся сухие губы гостя, когда он говорил, и задавалась вопросом, что будет, если поцеловать их.
– По городу гуляет слушок, – сказал Дрю, – что твой полюбовник оставил тебя на всю зиму, а может, и насовсем.
Миссис Йорк отбросила волосы с глаз и заставила голос звучать ровно, без придыхания.
– К вам это не имеет никакого отношения, мистер Скалли, и я буду признательна, если вы сию же минуту покинете мой дом, прежде чем я...
– Рафферти ушел, миссис Йорк, и я заявляю на вас права. – Его голос казался гортанным от голода, который она видела в его лице. Дрю сделал шаг, и Ханна скрестила руки на груди, будто тем самым могла успокоить бешено колотящееся сердце. – Я не собираюсь ждать, пока ты наконец решишь, что больше не любишь его, – продолжил говорить мужчина, подходя ближе. Ханна вздрогнула, когда Скалли коснулся ее лица, и еще раз, стоило его пальцам заскользить по щеке, в то время как губы опасно приблизились к её рту. – Я хочу тебя сейчас, Ханна Йорк, пока ты еще ощущаешь его вкус на своих губах, пока чувствуешь разницу между нами. Чтобы, когда ты будешь кончать, я знал, что ты кончаешь ради меня, а не воображаешь, будто ты с ним.
А затем Дрю поцеловал ее.
Его губы требовательно надавливали на ее рот, пытаясь открыть его. Ханна застонала и поддалась, и снова не сдержала вздох удовольствия, когда он провел языком по ее небу, погружаясь и лаская, давая тем самым наглядное представление о том, что должно произойти. У нее перехватило дыхание, когда Дрю запрокинул ее голову и прижался к её телу.
– Теперь ты моя, – промычал он. Слова прозвучали невнятно из-за того, что его язык вырисовывал круги вокруг ее языка.
– Да, – прошептала Ханна, но это единственное слово имело оглушающую силу крика. Желать и быть желанной как сейчас.
И она хотела его. О, как же она хотела этого мужчину. Прижимаясь к Скалли, Ханна схватила его за пиджак. Ее рот терзал его губы, вбирая их в себя и жадно поглощая. Целующиеся врезались в стену, а затем, ничего вокруг не видя и пошатываясь на нетвердых ногах, натолкнулись на уставленный разными вещицами стол. Не размыкая губ.
Ханна нащупала позади себя служащий скатертью арабский платок и, вцепившись в него пальцами, потянула за собой, когда они упали на пол. Бронзовый подсвечник в форме дракона с громким стуком полетел в никелированную печку. Гипсовый бюст был спасен от распада толстой шкурой медведя гризли, заменяющей ковер. Перламутровый ларчик ударил Ханну по голове, но она едва это заметила.
Она дергала одежду Дрю. Тот оторвался от нее на достаточное время, чтобы сорвать с себя пиджак и рубашку и отшвырнуть их прочь. Ханна пробежалась пальцами по его груди и ощутила дикий стук его сердца. Его плоть была горячей и скользкой от испарины вожделения. И когда Скалли вторгся в неё, она услышала, как он выдохнул нежные слова. Ханна не поверила им, поскольку была слишком мудра, чтобы верить мужским словам. Но все равно, для её ушей они прозвучали сладким перезвоном.
– Я люблю тебя, Ханна Йорк, – сказал Дрю.
ГЛАВА 24
Керосиновая лампа отбрасывала тусклый свет на убранство лавки Сэма Ву. Эрлан стояла на верхней ступени стремянки, пытаясь дотянуться до самой высокой полки. Китаянка повесила охотничий нож на крюк рядом с кучей кастетов и рукавом ханьфу смахнула пыль с коробки винтовочных патронов.
Осторожно балансируя на крошечных ступнях, миссис Ву спустилась с лестницы. Посмотрела вверх и выругалась, увидев кофемолку, красующуюся посреди нескольких мотков огнепроводных шнуров.
Эрлан воспользовалась крюком, чтобы снять кофемолку, поскольку не думала, что сегодня ее золотые лилии выдержат еще один подъем по ступенькам. И хотя ее ноги больше не представляли собой изящные дуги, ей все еще было затруднительно лазать по стремянке.
Эрлан шумно выдохнула, шелохнув пряди волос на лбу. За окном лютовала зимняя ночь, но большая пузатая печка поддерживала в лавке тепло, и китаянка тыльной стороной ладони вытерла с шеи стекающий струйками пот. Живя наложницей в доме дворянина, ее мать никогда не потела от работы. Айя, без сомнения изнеженная Тао Хуо лишилась бы чувств, увидев сейчас свою дочь с загорелыми щеками, распухшими ногами и мозолистыми руками. Но правда заключалась в том, что Эрлан нравился труд, которым она занималась, чтобы заработать один американский доллар в день.
Она услышала шаги на дощатом настиле снаружи и с уже пляшущим на кончике языка ругательством пошла к двери. Китаянка предположила, что это припозднившийся лавочник Ву наконец-то вернулся домой на ужин, но человек прошел мимо, на миг отбросив черную тень, когда попал в луч света из окошка.
Эрлан прокляла четырех богов брака, которые наградили ее таким никчемным мужем. Если бы супруги жили в Фучжоу, он наверняка засиживался бы в чайных домах. Здесь же, в Америке, Сэм Ву ходил в салуны. Вместо игры в го или шахматы он спускал свои деньги в покер. Почти каждую ночь ее супруг возвращался домой с вытянутым лицом.
Тем не менее в целом Эрлан была довольна своим замужеством и сделкой. По крайней мере она была главной в мужнином доме, и никакая свекровь ею не помыкала.
А так как самый сладкий чай можно сделать только с наичистейшей водой, Эрлан добросовестно пыталась выполнять свою часть уговора. И сейчас с чувством глубокого удовлетворения оглядела лавку. Наконец-то ей удалось добиться должной степени равновесия и гармонии, хотя на это и ушло несколько месяцев.
Теперь стопки дождевиков лежали рядом с резиновыми сапогами, а груда рабочих комбинезонов - возле рабочих рубашек. Если кто-то захочет найти красную ленту для волос, то та находилась именно там, где и следует – около кружевных воротничков. Шляпные булавки располагались вместе с подушечками для них. Жестяные лохани – рядом со складными прессами для отжима белья. Фонари - возле коробок со свечами и керосином в двадцатилитровых флягах. Леденцы на палочке, сушеные яблоки и сухари - перед соленьями. Эрлан опустила глаза на кофемолку, которую держала в руках. Ту, конечно же, будет правильно поместить рядом с кофейными зернами. И где же эти зерна...
Внезапно над дверью затренькал колокольчик. Эрлан повернулась так быстро, что чуть не упала на бочку с соломенными вениками. Миссис Ву резко втянула в себя воздух с сильным запахом клеенки и рассола.
– Ты! – воскликнула она. – Как смеешь ты так подкрадываться!
– Трудновато подкрасться, когда чертов перезвон объявляет о каждом посетителе, будто епископ в кафедральном соборе. Тебе не следовало оставлять дверь незапертой в столь поздний час. Из салунов как раз вываливаются всякие мерзавцы. И ты не должна находиться одна. Где же Сэм?
– Бесполезный член семьи играет в покер, – сказала Эрлан, а затем покраснела от удивленного взгляда Джере Скалли. В Китае, если женщина перед чужими людьми называет мужа бесполезным, то таким образом показывает свою любовь к нему, тогда как публичная похвала ставит в неловкое положение обоих. Но Эрлан постоянно забывала, что у варваров все наоборот.
Джере Скалли шагнул к ней, и она отскочила назад. Он подошел ближе, и Эрлан снова отпрыгнула от настырного гостя. Айя, она ведет себя как глупая курица, нужно остановиться. Опустив взгляд на подол ханьфу, китаянка засунула руки глубоко в рукава.
– Не бойся меня, Лили, – тихо сказал он.
Эрлан вскинула голову.
– Я и не боюсь. И не называй меня так. Мне не нравится это имя.
– Но так обращается к тебе твой муж.
– Когда ты разговариваешь со мной, то должен обращаться ко мне "миссис Ву". И даже так по-китайски неправильно. – Ни одна женщина не брала фамилию мужа, за исключением сирот или наложниц. – В Китае я – Эрлан, дочь дома По.
– Да, но ведь сейчас-то вы не в Китае, а, миссис Ву? – подмигнул ей Джере. Его корнуолльский акцент стал густым, как туман, глаза цвета дождевой воды заблестели в свете фонаря, а губы расслабленно изогнулись в усмешке. Скалли перестал наступать на нее и прислонился к прилавку, скрестив обутые в сапоги ноги.
Эрлан нервным взглядом окинула лавку. Как же ей поступить? По правилам хорошего тона следует предложить гостю чай. Но этот мужчина не гость - он нарушитель ее спокойствия.
Эрлан глубоко вдохнула, пытаясь сосредоточиться и изгнать из сердца раздражающее смятение. Ей нужно стремиться к добродетельному терпению.
– Лили, – сказал Джере, и от всеохватного, богатого земного звука его голоса самообладание Эрлан замерцало как фитиль лампы в сильный ветер. – Ты не должна была выходить за Сэма замуж, детка. – Именно это он говорил всякий раз, когда умудрялся застать ее одну, и Эрлан ненавидела это слышать. Она боялась, что однажды поверит словам Джере Скалли. – Ты не должна была позволять им принудить тебя к замужеству.
– В Китае у девушки никогда нет права выбора, решение за нее принимает семья. И даже если она выходит замуж против воли, это на всю жизнь.
– Чью жизнь? Ее или его? Разве в вашем Китае вдовы не вступают в брак повторно?
– Для женщины снова выйти замуж означает опозорить свое вдовство. Брачные узы длятся и в загробной жизни.
Джере Скалли оттолкнулся от прилавка и стал расхаживать по лавке. Взял стереоскоп и поднес его к свету фонаря, открыл банку с английской солью и понюхал её, морща большой варварский нос, пролистал стопку торговых карточек с готовыми лекарствами.
– Я смастерил для тебя подарок, – сказал Джере, внезапно повернувшись, чтобы посмотреть на нее. Он вытащил из глубокого кармана своего пиджака что-то деревянное, и Эрлан резко втянула в себя воздух. Это оказалось резное изображение священного храма - такой изящной работы, что можно было разглядеть каждую плитку и каждый камень, крошечных сторожевых драконов на углах крыш, даже миниатюрный баньян за двустворчатыми дверями.
– У мисс Лули Мэйн, школьной учительницы, есть книга с картинками про Китай, – объяснил Джере. – И в ней я увидел одно из тех зданий, о которых ты говорила на празднике, пагоду. Ну и вырезал по образцу и подобию.
Джере протянул девушке фигурку, но Эрлан боялась прикоснуться к ней. Боялась, что если дотронется, то сразу разразится слезами, а потом уже не сможет остановиться.
– Помнишь свои слова о пагоде, которая стоит тысячу лет? Я буду ждать тебя, Лили, столько, сколько придется. Пусть даже тысячу лет.
– Нет! – Эрлан оттолкнула прекрасный, но в то же время ужасный подарок и попятилась от Джере. – Нет, ты не должен. Я обязательно уеду отсюда. Вернусь в свой лао-чиа, чтобы там окончить дни свои.
– Тогда я последую за тобой, и ты сможешь окончить свои дни со мной.
– О, ты упрям, как ведро риса!
Джере вскинул голову, и уголки его рта приподнялись в озорной усмешке.
– Ведро риса? Как ведро может быть упрямым? Оно же просто стоит и все, разве нет?
– Это старая китайская мудрость.
– А по мне, так обыкновенная глупость. – Гость осторожно поставил пагоду на прилавок и шагнул к Эрлан, устремив взгляд на ее лицо, а его собственное стало жестким, как буримый им гранит. - У тебя очаровательные губы, Лили, – пророкотал Джере, и его глубокий голос опьянял подобно фимиаму. – Даже когда они упрямо поджаты, как сейчас. Я хочу поцеловать твои губы...
– Нет! – Эрлан чуть снова не упала на бочку с вениками в попытке убежать от мужчины подальше. – То, что ты предлагаешь - постыдно и бесчестно. Если ты будешь настаивать на своем, я постараюсь, чтобы наши пути никогда не пересекались.
– Ты и так стараешься.
– Я буду стараться еще сильнее. – Она имела в виду именно то, что сказала. Эрлан вздернула подбородок, чтобы показать Джере, что не шутит.
Тот секунду внимательно изучал ее, а затем резко кивнул.
– Ладно, я больше не буду говорить о поцелуях, – сдался он, и китаянка в недоверии чуть не фыркнула вслух. Какой дурак поставит на смирение Джере хотя бы одну монету?
Стук в дверь вспугнул их обоих. Волна облегчения захлестнула Эрлан, и она поспешила отпереть замок.