– Хуань йин! – с показной радостью воскликнула китаянка, распахивая дверь, но затем ее лицо озарилось искренней улыбкой. – Ханна! Добро пожаловать! Заходи же, заходи! Сейчас поставлю на плиту чайник. – Эрлан замерла, когда миссис Йорк оказалась на свету. – Что такое? Что-то случилось?
Ханна сняла капюшон плаща с соболиным подбоем. Ее руки дрожали, а глаза блестели от страха.
– К-Клементине пришло время рожать. А этот дурак-доктор до конца недели отправился колесить по округу.
Эрлан издала низкий нечленораздельный возглас, повернулась и поспешила к полкам за прилавком, где хранились лекарства.
– У меня есть кое-какие травы, которые могли бы помочь, – бормотала она, открывая ящики. Китаянка наполнила травами маленькие бумажные пакетики и засунула их в свое ханьфу.
Эрлан подняла глаза и поймала устремленный на нее взгляд великана. Ей показалось странным, что она чувствует, когда он просто смотрит на нее. Чувствует, как его взгляд обжигает и вызывает покалывающее ощущение в груди, будто дьявольское виски.
– Мистер Скалли... вас не затруднит оказать мне любезность и присмотреть за лавкой, пока не вернется мой муж?
– Мне в радость оказать тебе любезность, Лили, – мягко сказал он, и на мгновение Эрлан потерялась в его теплой и нежной улыбке.
Китаянка услышала позади себя шаги Ханны и повернула голову, разрушив чары.
– У меня тут целебная мазь из полыни, листья пиретрума, женьшень и сибирский ясменник.
– Ты знаешь, что с ними делать?
– О да. У моего отца много младших братьев, у каждого из которых по несколько жен и наложниц. Я много раз присутствовала при рождении детей.
– Слава Богу, – вздохнула от облегчения Ханна. – Я заходила к другим женщинам - миссис Мартин, жене священника и миссис О'Флэррэти, чей муж раньше заведовал "Четырьмя Вальтами". Они отказались пойти со мной, поскольку Клементина находится в моем непотребном доме. – Она горько усмехнулась. – Будто думают, что подхватят какую-нибудь омерзительную заразу, едва переступят мой порог.
* * * * *
Дождь со снегом моросил с ночного неба, покрывая льдом улицы и дощатые настилы. Ветер колол лица острыми как гвозди ледяными иглами, пока женщины пробирались через борозды застывшей слякоти с зазубренными краями. Вихрь закручивал юбки вокруг ног и хлестал волосами по щекам. Скрипел вывесками, дико раскачивая их, и заглушал доносящиеся из салунов звуки пианино и банджо.
Порыв ветра втолкнул путниц в тепло и уют дома. Приподняв ханьфу, Эрлан заспешила вверх по лестнице следом за Ханной и шагнула в спальню, где пахло уксусной водой.
Над постелью склонилась женщина с татуировками на лице, обтирая обнаженные груди и живот Клементины. Она выпрямилась и повернулась к вошедшим. По изуродованным щекам текли ручейки слез.
– Я принесла теплой воды из запасов и поставила подогреваться еще, – сказала она. – Как только закипит, сразу же принесу.
Клем на постели мучилась родами, ее заполошное дыхание казалось громче ветра на улице. Пот бежал по коже ручейками. Схватки были сильными и стремительными, живот содрогался, ноги тряслись, но похоже было, что роженица не осознает свое состояние. Клементина – ее сущность – пребывала в наводящей ужас неподвижности, словно находилась вне тела женщины, изо всех сил старающейся произвести на свет ребенка. Ее лицо выглядело бледным, как старый воск.
– Милостивая Кван Йин, – воскликнула Эрлан, – она же умирает.
И к ее удивлению Ханна наклонилась и, схватив Клем за плечи, тряхнула подругу так сильно, что голова мотнулась.
– Что с тобой такое, Клементина Маккуин? Ты слишком накрахмаленная дамочка, чтобы бороться изо всех сил? Ты всегда с такой важностью говорила, мол Монтана как мужчина, и мы не дадим этому грубияну нас победить. А теперь ты собираешься позволить ему взять верх? Позволить одолеть тебя?
Глаза Клементины распахнулись. Они были пустыми и темными, как синяки.
– Оставь меня в покое, Ханна.
Ханна снова встряхнула роженицу.
– Борись, черт бы тебя побрал! Борись!
ГЛАВА 25
– Спи, телушка, баю-бай, лежи ти-ихо, не мешай! Папа лошадь объездит, к милой до-очке поспешит...
Ханна Йорк качала на руках беспокойную спеленатую малышку, напевая выразительным контральто. Но смолкла и замерла, когда женщина в кресле-качалке из конского волоса звонко рассмеялась.
– Это, – сказала Клементина и снова хихикнула, – самая странная колыбельная из всех, что я в жизни слышала.
Такой редкий в последнее время смех Клементины задел струнку в душе Ханны, и на её губах заиграла улыбка.
– Но подходит ребенку, родившемуся у скотоводов в Монтане, ты так не думаешь?
Миссис Йорк осторожно положила девчушку в пустой ящик из-под шампанского, обитый кусками стеганой ткани. Сафрони и Эрлан тут же обступили самодельную люльку, корча рожицы и воркуя, на что маленькая Сара Маккуин не обратила внимания, решив соснуть.
"Появляясь на свет, эта кроха чуть сама не умерла и мать свою не убила", – подумала Ханна, но, судя по всему, малышка Сара твердо решила остаться в этом мире, раз уж удалось родиться. Она много и часто ела, и за последние четыре месяца так прибавила в весе, что стала напоминать палку свежей колбасы, розовую и толстую.
А еще малютка Маккуин постепенно превращалась в избалованного ребенка, с тремя-то матерями - Клементиной, Ханной и Сафрони - крутящимися возле нее сутками напролет. К ним порой присоединялась и Эрлан, которая частенько заходила с утра пораньше выпить с подругами чашечку кофе. Сегодня, в первое утро весны, она вошла, закрывая руками уши и возмущаясь, что крики несчастной крошки слышны от самой лавки. Маленькая Сара не спала всю ночь, мучаясь коликами в животике, и явно хотела, чтобы весь остальной мир принял участие в ее болезни.
Ханна оперлась бедром о край черного лакированного письменного стола и взяла чашку, дуя на кофе, чтобы остудить.
– Будем надеяться, что сон в ящике из-под шампанского не привьет Саре пристрастие к этому напитку. Чем ты пользовалась при рождении предыдущего ребенка, Клементина - ящиком из-под петард? В следующий раз тебе, пожалуй, стоит...
– В следующий раз! – возмущенно воскликнула миссис Маккуин. Она сидела в кресле-качалке, в котором обычно кормила Сару, и слегка оттолкнулась ногой, заставив полозья стукнуть по полу, подчеркивая ее мнение. – Надеюсь, мне не придется пережить столь "радостное" событие еще довольно долгое время.
– Если бы мужчинам хоть по разу пришлось вытерпеть роды, – на полном серьезе сказала Сафрони, – думаю, конгресс быстро бы принял закон их запрещающий.
Эрлан прикрыла рот рукой, заглушая смех.
– В Китае в день рождения дочери постоянно отмечается и годовщина страданий ее матери.
– Ха! – фыркнула Ханна и сделала глоток обжигающего кофе, такого крепкого, что ложка стояла. - А разве китайские женщины не мучаются, рожая мальчиков?
– Конечно, мучаются, но мальчики желанны, а девочки - нет.
Женщины хором возмущенно запротестовали, и Эрлан громко рассмеялась.
В камине затрещало тополиное полено, и по комнате распространился древесный запах. Внезапная боль сладкого удовлетворения пронзила грудь Ханны, такая сильная, что чуть не закружилась голова. Миссис Йорк перевела взгляд от одной дорогой подруги к другой. Сафрони в атласном одеянии шлюхи с вытатуированными на лице слезами, чтобы весь мир смотрел и содрогался. Эрлан в голубом стеганом восточном наряде, английских сандалиях и с тоскующими по отчему дому глазами. И Клементина... Леди, выглядящая чрезвычайно по-бостонски в простом черном муслиновом траурном платье с высоким жестким воротником и очень-очень грустной.
"Какие же мы разные, – подумала Ханна. – И сколько же между нами общего: наши женские печали, страхи и ранимость. И стойкость, без которой нам бы здесь не выжить".
Сафрони подошла к окну, выглянула на улицу и внезапно повернулась, прижав руку к подбородку, чтобы закрыть татуировки.
– Мужчины, – сказала она. – Они вернулись.
* * * * *
Копыта лошадей хлюпали и чавкали, пока мужчины не остановились у забора, пробравшись через весеннюю грязь. Они выглядели заросшими: коричневые пальто из свалявшейся буйволовой шкуры, густые бороды и длинные волосы, пять месяцев не видевшие ни единого парикмахера и, судя по целости скальпов, ни одного индейца.
Ворота во двор со скрипом открылись. Скрестив руки на груди, Ханна с веранды наблюдала, как братья поднимаются по дорожке.
– Привет, Ханна, – пробормотал Гас. Оторвав взгляд от ее лица, Маккуин пригладил усы и сглотнул. – Где моя жена?
Ее так и подмывало сказать, что брошенная им жена умерла. Ханна подумала, что не грех солгать, чтобы мистер Маккуин хоть минутку заслуженно пострадал, поскольку избежал нескончаемых мучений в ноябрьскую ночь, когда шел дождь со снегом, доктор объезжал округ, ребенок шел тяжело, а сильная и стойкая маленькая женщина передумала умирать и изо всех сил боролась за жизнь, на волосок увернувшись от смерти.
– У тебя родилась дочка, – обронила Ханна, повернулась к гостям спиной и зашла в дом, вынуждая братьев следовать за ней.
Мужчины принесли с собой резкий запах монтанской грязи и буйволовой кожи. Они тяжело затопали сапогами по лестнице, позвякивая шпорами. Гас выкрикнул имя жены, и его громкий голос отразился от стен, наполняя убежище Ханны шумом и жизнью. К тому времени, как хозяйка дома поднялась в спальню, Маккуин уже держал малышку в своих больших руках. Он стоял, расставив ноги, и улыбался до ушей.
– Разве она не самая красивая девчушка в мире? – восхитился гордый отец, и его смех затопил комнату подобно солнечному теплу.
Положив руки на колени, Клементина сидела в кресле-качалке и широко распахнутыми спокойными глазами смотрела на мужа. Она не улыбалась, но явно была рада его возвращению. В ней ощущалась какая-то легкость, будто с плеч свалился тяжелый груз.
– Я назвала ее Сарой, – сказала она. – Надеюсь, ты не возражаешь.
* * * * *
– Это был дьявольски продуманный план, – огрызнулась Ханна. – С удовольствием зачать малютку и благоразумно смыться подальше на время родов.
Миссис Йорк бросила сердитый взгляд на Рафферти, который со свисающей из уголка рта сигаретой стоял, прислонившись плечом к дверному косяку. Зак выглядел ожесточенным и одичавшим с темной бородой и спутанными волосами, черты его лица стали резче и заострились, как новый перочинный нож.
– Пойду отведу лошадей в конюшню, – сказал он, качнулся от дверной рамы и исчез в коридоре.
Рафферти оставил позади напряженное молчание. Огонь затрещал, полено сдвинулось и с глухим стуком упало. И стало так тихо, что, казалось, можно было услышать шорох падающего в лесу листа.
– Что ж! – резко выдохнув, воскликнула Ханна. – Пойду-ка пораньше открою сегодня "Самое лучшее казино Запада". В первый день весны найдется много желающих отметить ее приход в кабаке.
Ее горло сжалось, а на глаза навернулись слезы, когда Ханна стала медленно спускаться по лестнице, цепляясь за перила, будто слепая. В сердце поселился холод потери, как если бы кто-то умер. Больше ничего не держало здесь Клементину, ведь ее мужчины вернулись и пришла весна – пора заниматься ранчо и растить малышку.
Ханна взяла с серванта французскую шляпку и надела ее слегка набекрень поверх ярко-красных волос, закрепив булавкой с головкой из черного янтаря. Наклонилась к зеркалу, пригладила уголки глаз, пощипала себя за щеки и пожевала губы. Сняла с деревянной вешалки-стойки плащ с соболиным подбоем, набросила на плечи и вышла на улицу навстречу первому дню весны.
* * * * *
"Нет более печального зрелища, – подумала Ханна, – чем салун в безжалостном утреннем свете".
Солнечные лучи лились сквозь широкое окно с листовым стеклом, которое она установила в прошлом году, и подчеркивали каждое пятно, каждый шрам и каждый след греха. Круги от мокрых стаканов и ожоги от сигарет на зеленом фетре игорных столов. Трещину на запыленном ромбовидном зеркале, оставленную в прошлом декабре кулаком, промазавшим мимо чьей-то головы. Жирные следы пальцев на графинах, вазах для табака и банках с пропитанными бренди фруктами, стоящих рядком за баром. В помещении пахло вчерашним пивом и виски, зимней грязью и застарелым потом. Сейчас здесь было пусто, но скоро сюда вернутся те же самые завсегдатаи, чтобы пить, курить, жевать табак, плеваться и ругаться вокруг пузатой печи.
Через оконное стекло миссис Йорк увидела, как Рафферти переходит улицу от извозчичьего двора, поднимая на сапогах комья грязи. Когда он вошел в дверь, Ханна уже укрылась за прилавком. Зак не стал снимать пальто, а значит, надолго не задержится. И шляпу оставил на голове в качестве обычного прикрытия для глаз.
Ханна ударила по стойке полотенцем.
– Ты выглядишь почти так же радостно, как проповедник, вещающий о геенне огненной. – Она налила виски на четыре пальца в стакан и подтолкнула Заку. – Как насчет чего-нибудь выпить, чтобы смыть грязь?
Рафферти покрутил стакан в пальцах, изучая коричневую жидкость, словно это был хрустальный шар, в котором таились видения неведомого будущего. Затем опустошил стакан в два глотка.
– Иди сюда, Ханна, – сказал Зак огрубевшим от выпивки голосом.
И она подошла, хотя не знала, почему вдруг повиновалась.
Рафферти повернулся, прислонившись спиной к прилавку, и притянул ее в свои объятия. Буйволиная шкура под ее подбородком была мягкой и слегка пахла сыростью. Ханна запрокинула голову и откинулась назад, чтобы получше разглядеть Зака. Его щеки вспыхнули жаром, а губы изогнулись в легкой улыбке, и Ханна ощутила отголоски прежнего желания. Рафферти наклонился к ее губам.
Ханна оттолкнула его.
– Ты не можешь просто ворваться сюда, Зак Рафферти, и вести себя так, будто ничего не случилось.
– Раньше я всегда так делал. Что ты хочешь втолковать мне, Ханна, что тебе нехорошо? Ты сейчас под месячным проклятием или перебрала ядовитого пойла накануне? Не тушуйся, выкладывай начистоту, ведь я тебя знаю как облупленную.
– Но кое-что обо мне ты так не узнал, ковбой. А мог бы и взять в толк. Кроме тех лет, когда я работала шлюхой, я всегда была верна своему дружку, пока он меня не бросал.
Зак смотрел на нее с растущим пониманием.
– Ах, вот оно как.
– Да, так оно и есть.
Ханна разрумянилась под его пристальным взглядом и отвернулась. Двумя пальцами Рафферти схватил ее за подбородок и повернул голову, заставляя взглянуть ему в глаза.
– Ты счастлива, Ханна?
Она кивнула, потом покачала головой. Короткий смешок вырвался из ее груди вместе с горестным вздохом.
– Я до смерти напугана, что так сильно люблю его, Рафферти. Слишком сильно.
Зак отпустил ее подбородок и взял пустой стакан из-под виски. Повертел его и криво улыбнулся, печально и одновременно насмешливо, словно потешаясь и над Ханной, и над собой.
– Похоже, мы с тобой – два сапога пара. До одури втрескались не в тех людей. Чертовски плохо, что мы так и не смогли полюбить друг друга. – Со стуком, прозвучавшим слишком громко в тихом помещении, он поставил стакан обратно на прилавок.
Ханна накрыла большую руку своей.
– В каком-то смысле мы любили друг друга.
– Да. – Рафферти повернул голову и подарил ей теплую улыбку. - В каком-то смысле любили. Точно.
Ханна наклонилась к нему, чтобы поцеловать в щеку, но нашла обветренные губы. И снова желание вспыхнуло в ней. Поцелуй углубился, став нежным и мягким, и остался на ее губах, когда они отстранились друг от друга.
– До встречи, дорогая, – сказал Зак, мимолетно коснувшись ее щеки подушечками пальцев.
И Ханна знала, что ее ковбой расстался с ней навсегда.
* * * * *
Клементина опустила глаза на макушку мужа. В каштановых волосах с рыжиной появились седые пряди. Миссис Маккуин загрустила, подумав о беспощадном времени и о минувших днях, которых уже не вернуть.
Зажав руки между коленями и задумчиво глядя в землю, Гас сидел на служащем стулом бочонке на улице у входной двери лачуги охотника на буйволов.
– Сара заснула, – сказала Клем.
Маккуин поднял голову, чтобы посмотреть на жену.
– Ты собираешься поговорить с ним? – спросил Гас. Клементина ничего не ответила. – Ты не сможешь отговорить его.
– Не стану и пытаться.
Идя по двору, она разок оглянулась, но не на мужа, а на хижину. На крыше распустились флоксы - предвестники наступающего лета.
Вокруг сгоревшие луга зеленели лужайками новой травы, новой жизни.
Заросли дикой сливы цвели вдоль реки, источая густой сладкий аромат. На ивах набухли и стали липкими ярко-красные почки. Пели жаворонки, квакали лягушки, а река создавала собственную музыку, глубокую и звучную как смех мужчины.
Клементина заметила рукав коричневой рубашки среди деревьев. Деверь удил рыбу. По крайней мере Зак держал палку, от которой в воду уходила леска, и в нем чувствовалось беспокойное ожидание, словно он знал, что рыба вот-вот клюнет. Клементина остановилась дальше, чем на вытянутую руку от Рафферти, не осмеливаясь подойти достаточно близко, чтобы прикоснуться к нему. Она боялась не его, а себя.
Мужчина пристально посмотрел на нее холодным неприязненным взглядом.
– Полагаю, Гас сказал тебе, что утром я уезжаю. – Клементина попыталась произнести его имя, но не смогла выдавить ни звука. – В этот раз я не вернусь.
Она знала, что этот день наступит. С тех самых пор, когда ее укусил волк и она, очнувшись, увидела в беззащитном взгляде Зака тоску влюбленного мужчины... она знала, что ему придется от нее уехать.
Зак положил удочку и поднялся на ноги. Клементина напряглась, но он не шагнул к ней, а просто глядел на нее, и этот взгляд почти превосходил то, что она была способна вынести.
– Я скажу это хоть один раз. Напоследок. Мне вовсе не следовало бы говорить этих слов, но я недостаточно силен, чтобы ускакать отсюда, не сказав их. Я люблю тебя, Клементина. Но не той благородной и целомудренной любовью, которую, кажется, ты от меня ждешь. Нет, я хочу взять тебя, сделать своей женщиной и только своей. Хочу почувствовать, как твои волосы скользят по моему голому животу. Хочу узнать вкус твоего языка у меня во рту. Хочу подмять тебя под себя и излиться в тебя глубоко-глубоко.
"О, Боже, Зак, я не заслуживаю всей этой... страсти, – подумала Клементина. – Она так велика, что внушает страх мне – слабой и недостойной. Ты всегда заставлял меня бояться".
– Клементина... – Зак оглядел реку, щурясь от ослепительного блеска солнца на воде. И пригвоздил любимую к месту горящими желтыми глазами. – Поехали со мной.
Она замерла. Даже сердце перестало биться. Между ними растянулось долгое и напряженное молчание.
– Я люблю тебя, Зак Рафферти, – произнесла Клементина.
При выдохе у Рафферти перехватило дыхание.
– Я знаю.
– Я люблю тебя, – повторила Клементина. И словно вырвалась на свободу. Она так сильно любила его. Иногда просто нужно осмелиться поймать молнию. А иногда, что сложнее, нужно решиться отпустить ее. – Ты будешь писать?
– Нет.
– Гасу. Ты мог бы писать Гасу.