Сарафанное радио и другие рассказы от первого лица - Нестерова Наталья Владимировна 2 стр.


Одного ребенка на закланье ради блага остальных трех десятков. Справедливо? Тысячу раз я задавала себе этот вопрос. Но ответ не находила. Потом решила: мать Панкина, Елизавета Григорьевна, - вот кто обязан ответить.

С ней состоится разговор. И даже если Елизавета Григорьевна опять останется безучастной, не стану себя казнить. Сделала все, что могла.

Лифт дернулся и пополз вверх. Поднялся на несколько метров, снова задергался и остановился.

- Только этого не хватало! - воскликнул мужчина, мой попутчик.

Повернулся ко мне. Симпатичный, даже импозантный, как заметила бы моя подруга - учительница химии и большой знаток мужского пола. Русые с рыжинкой борода и усы, густые и аккуратно подстриженные. А на лбу - глубокие залысины. Кого-то напоминает… Не артиста… Кого-то важного и забытого…

Владимир Ильич Ленин и последний российский царь Николай в одном облике. Точно! У меня привычка отыскивать сходства в лицах. Повторяемость черт внушает иррациональную надежду на познаваемость людей. Стоит изучить типы, и ты легко будешь ими манипулировать. Но повторялись только взрослые человеческие особи, перевалившие за тридцатилетний пик. Дети не дублировались никогда. Дети - это вечное чудо.

Что за мысли лезут в голову в подобных обстоятельствах? Застрять в лифте с незнакомым мужчиной!

Он давил на кнопку, на которой предположительно должно быть написано - "вызов". Безрезультатно. Маленькая, десять на пять сантиметров, решетка над пультом - динамик, микрофон или как его., способ связи с диспетчером, - оставалась мертвой. Мужчина стал давить, чертыхаясь, на все кнопки подряд. С тем же успехом. Мы были наглухо закупорены в допотопном лифте, отрезаны от связи с внешним миром, что стало ясно после нескольких минут упражнений с кнопками.

- Надеюсь, не страдаете клаустрофобией? - спросил обладатель ленинско-царской бородки.

- Нет.

"А у вас эффекта кабины, надеюсь, не наблюдается?" - подумала я.

"Эффектом кабины" в студенчестве мы называли состояние невыносимой потребности бежать в туалет по маленькому, которое накатывало в лифтах. Вполне объяснимо: маленькая кабина вызывала желание, справляемое в туалете, - такой же по размеру комнатке. Все, как у собак Павлова.

- Вы здесь живете? - продолжал расспросы мужчина.

- Нет.

- У вас есть сотовый телефон?

- Нет.

- Дьявол! И мой сдох, забыл вчера зарядить аккумулятор. Что же делать? Идиотская ситуация! Послушайте, перестаньте смотреть на меня, как на насильника! Я не собираюсь вас… домогаться, - не сразу подобрал он слово.

Мне стало неловко за подозрительно-настороженный вид.

- Вы тоже не местный?

Работаю в фирме, которая устанавливает пластиковые окна, стеклопакеты. В квартире на шестом этаже ремонт, я туда направлялся, чтобы сделать замеры. Здесь раньше, наверное, были коммуналки, теперь их расселяют, большие квартиры приобретают богатенькие.

Гриша Панкин с матерью жил как раз в коммуналке, в узкой и длинной, похожей на пенал, комнате. Если их квартиру расселят, то замена школы будет вполне логичной.

- Давайте знакомиться, раз такое дело. Меня зовут Виктор.

- Елена.

- Спасение утопающих, как и спасение замурованных… Ну, что, Елена, будем пытаться выбраться?

- А как?

- Сломав к чертовой бабушке этот лифт. Ну не сидеть же нам в нем до конца света?

Виктор встал на цыпочки (он был невысокого роста) и принялся поднимать планку, которая удерживала вверху створки дверей. Планка не поддавалась, пальцы Виктора соскальзывали, не удавалось крепко захватить деревяшку.

- Подвиньтесь! - я стала рядом и тоже начала отдирать планку. - А мы не рухнем вниз?

- Вряд ли. Да и падать невысоко, по-моему, до второго этажа мы не доползли.

Через несколько минут общими усилиями мы сломали-таки запор планки, распахнули створки дверей. Лифт застрял на подъезде к лестничной площадке. Пол располагался на уровне моего подбородка. Если бы кто-то открыл металлическую дверь лифта на этаже, он бы увидел две головы у себя под ногами. Точно футбольные мячи или арбузы, закатившиеся под столешницу.

- Что дальше? - спросила я.

- Надо звать на помощь.

- Начинайте.

- Э-гэ-гэй! - откашлялся и раскатисто крикнул Виктор. - Люди! Кто-нибудь! Народ! Помогите! Мы застряли!

Он кричал минут пять, устал. Потом я заступила на вахту.

- Ay! - тянула с подвываниями, задрав пособачьи голову. - Ау! Товарищи! Вы слышите меня? На помощь! Придите! Ау!

Никто не откликнулся и не пришел нас спасать. Народ точно вымер. Или сидел за дубовыми дверями квартир, не слышал воплей о помощи.

- Бесполезно орать, - горестно вздохнул Виктор. - Надо ждать, пока хлопнет дверь, кто-то выйдет из квартиры или войдет в подъезд.

Ждать пришлось больше часа. Уселись на пол, подстелив газеты, которые Виктор вытащил из своего портфеля. Виктор спросил, что занесло меня в этот дом. Хотела отделаться односложным ответом, но слово за слово - подробно рассказала про Панкина. Надо было поддерживать беседу, сидеть молча на полу лифта совсем уж неловко, а "детская" тема универсальна.

- Безотцовщина, - сделал вывод Виктор. - Некому мальца пороть.

- Бить ребенка - это не метод.

- Отличный метод, проверенный. "Педагогическую поэму" читали? Конечно, читали. И с чего у Макаренко начались успехи? С того, что он отвалтузил своих беспризорников. Как шелковые стали.

- У вас есть дети?

- Дочери четырнадцать лет.

- Вы ее наказываете ремнем?

- Во-первых, девочки - другая статья. Во-вторых, тоже надо в строгости держать. Недавно заявляет: хочу пирсинг сделать. Три дырки в ушах и пупок проколоть, серьгу повесить. Я вот так кулак, - Виктор показал наглядно, - поднес ей к носу и сказал: будешь под папуаса подстраиваться, я тебе все ребра пересчитаю.

- Помогло?

- А как же! Как все нормальные девушки, сделала по одной дырке на ухо. Я сережки подарил золотые с красными камушками… как его?., с рубинчиками.

- Носит?

Простой вопрос заставил Виктора задуматься. Он почесал макушку, развел руками.

- Вроде.

- Скажу вам как педагог, ежедневно имеющий дело с подростками. Если ваша дочь носит старомодные золотые сережки с рубинчиками, значит, либо она - исключительно сильная личность, выдерживающая насмешки подруг с пирсингом, либо задавленная страхом перед вами несчастная девочка.

- А ведь точно! - почесал бороду Виктор. - Не видел у нее в последнее время моих сережек.

- Что и требовалось доказать.

- Между прочим, у вас самой дети есть?

- Двое. Сыну десять. А дочери…

Не успела договорить, как хлопнула, железно звякнула дверь подъезда. Мы одновременно вскочили на ноги. Кричали, перебивая друг друга:

- Сюда! На помощь! Мы застряли! Пожалуйста, помогите!

- К лифту! Подойдите к лифту! Кто там? Эй! Спасайте!

И замолчали вместе, прислушиваясь. Раздался звук дерганья за ручку двери лифта. После нескольких попыток дверь распахнулась. Нашему взору предстали старенькие кроссовки и потрепанные края джинсов. Их обладатель присел на корточки и уставился на головы пленников.

- Елена Петровна?

- Панкин! Гриша!

Легок на помине! Не успела ничего сказать, как Виктор приказал:

- Пацан! Быстро! Пулей лети к диспетчеру жэка и скажи, что мы застряли.

Гриша на него ноль внимания.

- Елена Петровна, а чё вы тут делаете, а?

- Шла к твоей маме, - вынуждена была честно признаться, - но, как видишь, лифт сломался.

- А зачем вам моя мама?

- Гриша! Не думай, я не собиралась на тебя жаловаться…

- Да что вы антимонии разводите? - перебил Виктор. - Кому сказано? Лети…

- Гриша, позови, пожалуйста, свою маму, - теперь я перебила Виктора.

- Ее дома нет.

- Гришенька, она дома. Я разговаривала с ней два часа назад, предупредила о своем визите.

Это было очень неудобно: разговаривать с мальчиком, сидящим на корточках, когда твоя голова находится на уровне его ступней.

- Слушай, ты, мелкий! - встрял Виктор. - Тебе русским языком сказано: позови взрослых! Двигайся!

- Ага, сейчас! - выпрямился Гриша. - Разбежался!

Мы увидели удаляющиеся кроссовки.

- Что вы наделали! - тихим злым шепотом проговорила я. - Как с ним разговаривали! Никуда он не пойдет и никого не позовет!

- То есть, как это? Он что, больной?

- Битый час вам рассказывала, какой это сложный ребенок.

- Да нет! - в сомнении покачал головой Виктор. - Сейчас он кого-нибудь приведет.

- И не надейтесь!

Через десять минут томительного ожидания стало ясно, что я абсолютно права, никто не спешил нас вызволять.

- Этот Гриша у меня получит! - обещал Виктор и постановил: - Будем сами вылезать.

- Как?

- Дверь открыта. Я приседаю, вы становитесь мне на плечи, распрямляюсь - выкарабкиваетесь наружу. Потом меня вытаскиваете.

На мне была юбка. Мягко говоря, не та одежда, чтобы становиться на плечи незнакомому мужчине. Поэтому я выдвинула встречное предложение:

- Давайте наоборот? Я вас поднимаю.

- Восемьдесят килограммов живого веса? - в сомнении покачал головой Виктор.

Еще десять минут ему понадобилось, чтобы уговорить меня принять его план. Как назло, в подъезде более никто не появился. Да и мне стало уже не до стеснения, только бы выкарабкаться из ловушки.

Когда Виктор меня поднял (нечто цирковое, акробатическое), я плюхнулась животом на пол лестничной площадки. Виктор схватил меня за лодыжки и с силой послал вперед. Проехала пузом (то есть новым бежевым костюмчиком) полметра, собрала грязь. Встала на ноги.

Какое же это счастье - быть свободной!

Попытки вытащить из лифта Виктора кончились полным крахом. Присев, захватывала его кисти, тянула, но Виктор даже ступни не отрывал от пола.

- Зови на помощь, - перешел Виктор на "ты". - На шестом этаже, квартира семнадцать, должны быть ремонтники, мужики.

Почему-то по лестнице я бежала, точно минуты промедления могли пагубно отразиться на сокамернике.

- Пойдемте! Скорее! - призывала двух мастеров в пыльных комбинезонах. - К вам должен был прийти инженер по окнам. Так вот! Он застрял в лифте. Я с ним тоже, но он меня вытолкнул. Пожалуйста, пойдемте!

Строители смотрели на меня, взлохмаченную, перепачканную, с удивлением, кажется, ничего не поняли из моей сумбурной речи, но все-таки послушно отправились оказывать помощь.

И они вытащили Виктора не на раз-два-три, а с трудом! Каждый держал двумя руками кисть Виктора, тянули, чуть суставы ему не выдернули. Виктор ногами перебирал по сетке, помогал.

"Какое вранье!" - подумала я, вспоминая сцены из фильмов, где герои, вывалившись из небоскреба, держатся одной рукой за карниз, а потом, легко запрокинув ногу, перекидываются во внутрь здания. Или висят над пропастью, пальчиком ухватившись за выступ, подбегает субтильная девушка и с картинным смазливым напряжением, одной рукой (!) спасает героя. В подобные сказки никогда более не поверю. Кино!

- Спасибо, мужики! - поблагодарил Виктор строителей. - Сейчас я к вам приду. Дело одно есть. В какой квартире эта шпана живет? - спросил он меня.

- Зачем вам?

- Вы говорили на четвертом этаже? Пошли!

И стал подниматься по ступенькам. Я потрусила следом, продолжая спрашивать, что Виктору нужно от мальчика.

На площадке четвертого этажа Виктор двумя большими пальцами резко показал на квартирные двери справа и слева.

- Которая?

- Эта, - кивнула на правую. - И все-таки, Виктор, не понимаю, что вы задумали. Боюсь, вы можете…

- Не бойся! - перебил Виктор. - Сейчас мы справедливость будем устанавливать.

На двери сбоку был прикреплен листочек с фамилиями в столбик:

"Глазовы - 1зв. Воробъяненко - 2 зв. Панкина - 3 зв. Лазарь - 4 зв".

Виктор не обращая внимания на инструкцию, давил на кнопку, не убирая пальца. Был слышен пронзительный, как у старых трамваев, звонок за дверью. Открыла мать Панкина.

- Здравствуйте, Елизавета Григорьевна! Мне нужно с вами поговорить, а это… это… - не знала, как представить Виктора.

- Педагог Макаренковской школы, - ухмыльнулся он и, оттеснив Елизавету Петровну, шагнул в квартиру.

Можно было не спрашивать, какая дверь из шести по сторонам коридора вела в комнату Панкиных. Та, что открыта. К ней Виктор и направился. Остановился в проеме, мы с Елизаветой Григорьевной маячили у него за спиной.

В конце длинной, гробообразной комнаты, напротив двери располагалось окно. Возле него стоял стол, накрытый старенькой скатертью. За столом сидел Гриша и ел из глубокой тарелки кашу.

- Ну, здравствуй, голубь! - почти весело произнес Виктор.

- Чё? Чё надо? Вы кто?

- Твоя утерянная совесть. Давно ты ее потерял, щенок? Да вот нашлась! Сейчас будет тебя уму-разуму учить. Снимай штаны, Гриша!

Мальчик испуганно вскочил:

- Вы чего? Вы чего?

Виктор сделал несколько шагов вперед. С ужасом я увидела, поняла по движению локтей, что он расстегивает ремень, вынимает его из брюк. Гриша тоже, как завороженный, наблюдал за действиями Виктора.

В тесной узкой комнате мебель располагалась по стенкам, и передвигаться можно было только по тропинке в середине. Поэтому мы выстроились в затылок: Виктор, я, Елизавета Григорьевна.

- Снять штаны! - гаркнул Виктор.

Очевидно, его лицо было не менее грозным, чем тон. Потому что Гриша стал спускать джинсы, пролепетал:

- И трусы?

- Трусы можешь оставить, - позволил педагог Макаренковской школы.

- Да что же это такое! - возмутилась я. - Немедленно прекратите! Не позволю!

Хотела броситься вперед, но мешала Елизавета Григорьевна. Она повела себя более чем странно. Не дала мне протиснуться, вдруг схватила меня за талию, удержала:

- Пусть, не мешайте!

Родная мать приветствует экзекуцию над собственным ребенком! Где это видано?

- Да вы! Вы! - задохнулась я от негодования и неожиданно бросила в лицо Панкиной то, чего ни при каких обстоятельствах нельзя было говорить. Даже после длительного заточения в лифте. - Вобла замороженная! Спирохета, а не мать! … Извините, пожалуйста!

Похоже, Елизавета Григорьевна оскорблений не услышала, она напряженно смотрела через мое плечо и крепко держала меня за пояс.

- Отпустите, в конце концов! Что вы себе позволяете!

Нет, клещами уцепилась.

Пока я безуспешно пыталась вырваться, за моей спиной что-то происходило. Как Виктор захватил Гришу, я не видела. Бросив сражаться с чокнутой мамашей, вывернула голову. Гриша был зажат под мышкой Виктора, лицом к двери. Рука экзекутора взлетала вверх и опускалась, сложенный вдвое ремень хлестал мальчика ниже спины. Гриша тихо, по-девчачьи пищал. Виктор приговаривал с каждым ударом:

- Будь человеком! - Хлесть! - Будь человеком! - Хлесть! - Не будь гадом!..

Как ни была я шокирована происходящим, мой услужливый учительский ум вспомнил, что в Англии во многих школах разрешены физические наказания детей. И статья одного тамошнего педагога, воспевавшего кнут как действенное воспитательное средство, вспомнилась. Но в статье настойчиво, с апелляцией к детской психике подчеркивалось: хлестать розгами нужно конкретно, чтобы ребенок точно знал, за что страдает. Разбил стекло футбольным мячом - за стекло получи. Удрал с уроков - получи за самоволку. Не хочешь кашу есть - захочешь.

А Виктор порол Гришу неконкретно! В общем!

- Будь человеком! - Хлесть. - Ты не пуп земли! - Хлесть. - Уважай других!

Я поймала себя на абсурдном желании подсказать Виктору: "Это тебе, Гриша, за биологию! Это - за русский и литературу! Это - за математику!.." Но ничего подобного, естественно, не произнесла. Воскликнула гневно:

- Виктор! Прекратите немедленно!

Оживилась Гришина мама. На вид субтильная, Елизавета Григорьевна оказалась весьма крепкой физически. За пояс выволокла меня в коридор, там привалилась спиной к двери, не позволяя проникнуть в комнату. Спасти мальчика от избиения! Прекратить казнь!

- Вы в своем уме?

- Что вам нужно? - вопросом на вопрос ответила Елизавета Григорьевна. - Зачем пришли?

Там, - показала я пальцем на дверь, - бьют вашего сына! Это - уголовное преступление! И мы с вами как не оказывающие помощь страдающему ребенку тоже несем ответственность!

- Что вам нужно? - повторила Елизавета Григорьевна.

Подобным тоном плохо воспитанные люди обращаются к непрошеным гостям. Значит, она видит во мне досадную помеху? Ну и пожалуйста! На меня навалилось усталое раздражение. Опустила глаза - запачканный костюм, такое впечатление, что меня на животе волокли по пыльному асфальту. Почти так, собственно, и было.

"Идите вы все к лешему! - подумала я устало. - Нравится тебе, что сына избивают? На здоровье! Семейка!"

Заговорила быстро, забарабанила, как Оля Сидорова из 5-го "А". Девочка обладала феноменальной способностью заучивать огромные куски текста из учебника, выстреливала их с пулеметной скоростью у доски. Но стоило задать ей отвлеченный вопрос, терялась, испуганно хлопала глазами.

- На вашего сына подготовлены бумаги для перевода в школу для детей с отклонениями психики. Настоятельно рекомендую не доводить до этого. Заберите документы в конце года и переведите его в другую школу. Таков мой совет.

- Все?

- Все.

- До свидания!

- До свидания!

Я ответила автоматически, не успела изобразить на лице, как отношусь к ее грубости, прямо сказать, хамству, как Елизавета Григорьевна скрылась за дверью комнаты. И тут я остолбенела от услышанного.

Экзекуция, очевидно, закончилась. И отчетливо прозвучало предложение Елизаветы Григорьевны:

- Не хотите чаю?

Конец света! Это она Виктору? Выставить учителя за дверь и привечать постороннего человека, который лупит ребенка!

Мое остолбенение длилось недолго, через минуту я вышла из квартиры.

На следующий день рассказала в учительской о происшедшем. Реакция коллег была точно такой, как и моя. Панкин заслуживает быть выдранным, но бить ребенка недопустимо! И никакого тут нет противоречия. Мало ли что тебе хочется! Ты - культурный, воспитанный человек, педагог, и обязан держать свои эмоции в узде. У нас не Англия!

Самое поразительное - Панкин присмирел. Не превратился в идеального тихоню, но уже не срывал уроки. Напоминал обезвреженную бомбу, из которой вытащили взрыватель. На радостях учителя математики и английского поставили ему "четверки" в годовых контрольных. Мать Панкина документы забрала, их квартиру расселили, они переехали в другой район.

Назад Дальше