- Тогда вам наверняка понравится и это, - вытаскивает из-под куртки еще один пакет. Внутри лежит синяя шерстяная шапка с наушниками и красным помпоном на макушке. - Финны просто обожают такие штуки. Увидел ее и вспомнил о вас.
Искренне смеюсь. Такого не было уже довольно давно.
- Спасибо. Но вы промокли. Снимайте пиджак. Кофе готов.
Ник остается на кухне. Его светло-серые брюки испещрены точками от дождевых брызг. Когда приношу кофе, он замечает бутылку виски на подоконнике:
- Если честно, я бы не отказался.
- Отлично. Ненавижу пить одна. В каком виде предпочитаете?
- Неразбавленное, пожалуйста.
Что-то есть в том, как он это произносит. Акцент настолько легкий, что определить его не получается - не британский, но и не американский, и от этого Элиот нравится мне еще больше.
Наливаю ему и себе немного виски, затем сажусь напротив. Ник улыбается и поднимает бокал:
- За наше неблагоразумное ночное рандеву.
- Ваше здоровье. Но ведь это всего лишь деловая встреча. В чем неблагоразумие?
Он кивает:
- Разумеется. Всего лишь деловая встреча.
Виски обжигает язык и горло. С каждым глотком чувствую себя все более возбужденной, кончики пальцев немеют. Минута или две проходят в молчании; понимаю, что должна рассказать ему об Эмме. Видимо, он ничего об этом не знает, поскольку жил за границей. Пытаюсь подобрать слова, чтобы объяснить случившееся, и в эту секунду Ник тянется и отводит с моего лица прядь волос. Жест настолько говорящий, что я теряю дар речи. Проявление нежности, которая не имеет ничего общего с жалостью.
- Ты, наверное, скажешь: "Вот ненормальный", - но только о тебе и думал все время.
- Правда?
- Извини, не следовало этого говорить. Я тебя почти не знаю. И потом, твой жених…
Вот когда следует рассказать об Эмме - прежде чем он продолжит, но мне слишком приятно слушать Ника. Я хочу его слушать, хочу наслаждаться нормальной жизнью.
- Ты напоминаешь девушку, с которой я встречался в старшей школе. Ее звали Симона. У вас одинаковые глаза. И улыбка.
- Симона… - повторяю, ощутив укол совести. Но так хочется продолжить этот разговор с красивым, притягательным мужчиной, в отличие от Джейка не имеющим поводов меня ненавидеть. - И где она теперь?
- Не знаю. Три раза ходили на свидания, я безнадежно влюбился, а потом ее семья переехала в Юту.
- Спорю на двадцать баксов, что твоя красотка живет в собственном доме в Солт-Лейк-Сити с целой оравой детишек.
- Быть может.
- А у тебя есть братья или сестры?
- Один брат и две сестры. А у тебя?
- Сестра. На два года младше.
- И где?
- В Северной Каролине.
Ник допивает виски, ставит бокал на стол и проводит пальцами по краю. У Элиота ухоженные ногти, идеальной закругленной формы, со здоровым блеском. Он из той породы мужчин, которые чувствуют себя как дома в салоне красоты и наверняка читают "Уолл-стрит", пока молодая женщина с ярким макияжем приводит в порядок их руки.
- Значит, здесь и живешь, и работаешь? - спрашивает Ник, оглядываясь.
- Да. Мне повезло, и я успела заключить договор на эту квартиру до того, как взлетели цены. Фотолаборатория наверху.
- Можно взглянуть?
- Пожалуйста.
Поднявшись по лестнице, я испытываю головокружение.
- Ты в порядке? - спрашивает Ник, подхватывая меня.
- Это все виски виновато. Не то пол кружится, не то я падаю.
- Тебе лучше присесть.
На верхней площадке стоит кушетка, а сразу за ней - дверь, ведущая в фотолабораторию. Мы останавливаемся в изножье кушетки. Ник, поддерживая, приобнимает за плечи, но по-прежнему держится на почтительном расстоянии. Кушетка или фотолаборатория? Кушетка или фотолаборатория? Не успеваю сделать выбор: тело делает его самостоятельно и валится на кушетку. Ник просто стоит надо мной, руки по швам.
- Принести чего-нибудь? Аспирин?
- Нет, спасибо. Минуточку. Все будет в норме.
Он осматривается, ищет, куда бы присесть, но на лестнице нет стульев.
- Садись, - похлопываю по кушетке. - Садись сюда.
Матрас слегка прогибается под его весом. На часах - 4:25. В это время суток ни один человек в здравом уме не будет бодрствовать. В четверть четвертого возвращаются домой самые отчаянные любители ночной жизни. В пять самые трудолюбивые просыпаются и выключают будильник. Но в 4:25 все еще спят. Время ведьм, когда случаются самые странные и непредсказуемые вещи. Разумеется, все происходящее в этот час можно простить. Или по крайней мере забыть.
Я не отодвигаюсь, едва рука Ника касается моего бедра, а сам он наклоняется поцеловать меня. Поцелуй мягок и не слишком настойчив. Может быть, именно это сейчас и нужно. Может быть, именно это поможет выйти из того странного, пугающего состояния, в котором я нахожусь со дня исчезновения Эммы. Не исключено, что секс с этим человеком разорвет порочный круг, я очнусь и восстановлю утраченные воспоминания. Вдруг лавина эмоций воскресит мою память и все расставит на свои места?
Когда Ник меня целует, в голове всплывают три слова: "ситуация", "соучастие", "устранение". Эти слова твердил нам Сэм Банго, руководитель семинара для сексуально озабоченных подростков, куда родители заставили меня ходить в семнадцать лет. Сэм не был ни психиатром, ни даже дипломированным врачом. Всего лишь священником. Максимум того, что могли позволить себе мои родители. Некогда он служил в маленькой баптистской церкви в Монтгомери, но по каким-то загадочным обстоятельствам уехал оттуда. К тому времени, когда я с ним познакомилась, Банго вел семинары уже три года и все сводил к простейшим формулам, заставляя нас повторять магические слова по нескольку раз в течение каждого занятия.
Подходящая ситуация, говорил Сэм, прокладывает дорогу злу. Первейшая защита от соблазна - избегать двусмысленных ситуаций, то есть обстоятельств, делающих тебя уязвимым.
Соучастие - объединение с врагом. Христиане должны держаться подальше от грешников - лишь таким образом убережешься от зла. "Не следует водиться с кем попало", - уверял Сэм.
И наконец, устранение. Предположим, ты оступилась и попала в неподобающую ситуацию; ясно, что отсюда недалеко и до соучастия. Твой единственный выход - устранение. Поправь лифчик, застегни ширинку и поскорее уходи. "Не оборачивайся, - твердил Сэм. - Помни о Лотовой жене, обращенной в соляной столп".
Сэм не блистал умом, но, возможно, был прав. Быть может, убеждения, такие дурацкие на первый взгляд, снизошли на него свыше. Я уже нарушила первое правило, позволив Нику прийти и создав ситуацию. Целоваться с ним - это, разумеется, соучаствовать. Но еще не поздно устраниться.
- Нет, - говорю.
- Извини. - Он отодвигается и грустно улыбается. - Как его зовут, твоего жениха?
- Джейк.
- И он хороший?
- Да.
Встаю, открываю дверь в фотолабораторию и включаю верхний свет.
- Заходи. - Возможно, Элиот полагает, что я передумала и собираюсь продолжить романтическую игру посреди поддонов с химикалиями. Впрочем, выражение его лица меняется, как только ночной гость обводит взглядом комнату.
- Что это? - Ник рассматривает фотографии Эммы, десятками развешанные по стенам. Эмма в зоопарке, Эмма на пляже, Эмма во дворе у Джейка, Эмма перед школой, за ручку с Ингмаром - мальчиком, в которого была влюблена в детском саду, Эмма и Джейк, озаренные лучами солнца, у башни Цунами в Новом Орлеане.
Рассказываю Нику об Эмме. Рассказываю о том, как потеряла ее. О сумасшествии, на пороге которого стою. И тогда он заключает меня в объятия. В этом прикосновении нет ничего сексуального, никакого намека на желание. Ник всего лишь делает то, что кажется ему наиболее приемлемым. В конце концов он укладывает меня спать, прямо в одежде.
- Если ты не против, я немного посижу внизу за компьютером. Нужно подготовиться к совещанию.
- Оставайся сколько хочешь.
Отчасти надеюсь на то, что через час он заберется ко мне в постель. С другой стороны, хочется, чтобы Элиот уехал до того, как я успею выкинуть какую-нибудь глупость. Засыпаю под мерное пощелкивание клавиатуры.
Утром, открыв глаза, слышу, как Ник ходит по кухне. Я быстро переодеваюсь, чищу зубы, умываюсь и иду вниз. Он сидит за столом, полностью одетый и причесанный, и пьет кофе. Присоединяюсь к нему.
- Двухдневная щетина тебе идет.
- Спасибо.
Неловкая пауза. Смотрим в свои кружки.
- Прости за вчерашнее, - говорит Ник.
- Тебе не за что извиняться. - Протягиваю конверт с фотографиями прабабушки Элайзы. - Вот.
- Очень мило с твоей стороны сделать вид, будто я пришел к тебе посреди ночи только за этим.
- Очень мило с твоей стороны оказаться джентльменом. Боюсь, перед напором я бы не устояла.
- Хотелось бы встретиться при других обстоятельствах. - Элиот идет к раковине и моет кружку, потом вытирает руки и достает из кармана чековую книжку. - Сколько с меня?
- Двести семьдесят.
- Мало. - Ник выписывает чек.
- Считай, что получил скидку. Не хочешь взглянуть на снимки?
- Уверен, там все как надо. - Он вручает чек.
А потом я остаюсь одна. Солнце светит сквозь большие окна - слишком ярко, совсем как летом на пляже в Алабаме, когда каждый человек, каждый предмет окружены расплывчатым золотым сиянием, и невозможно определить расстояние, и все кажется зыбким. Солнечный свет вероломен.
Глава 41
- Шутишь? - спросил Джейк, впервые услышав от меня про Сэма Банго и его семинары.
Стоял теплый день, Эмма отправилась на экскурсию в зоопарк, а мы поехали на Ява-Бич. Болфаур окунул миндальное пирожное в кофе.
- Я, конечно, знаю, что ты не прочь покувыркаться, но даже не подозревал, насколько не прочь…
Мужчина за соседним столиком поднимает глаза от газеты и быстро оглядывает меня с головы до ног.
- Я не озабоченная. Просто родители вбили это себе в голову и никак не получалось их переубедить.
- Полагаю, мы уже достаточно давно друг друга знаем и я могу задать этот вопрос. - Сегодня Джейк надел любимую кепку, узкую черную футболку и выглядел на все сто, честное слово. Очень хотелось заняться с ним сексом. Оба знали, что скоро это случится, но по-прежнему ждали удобного момента.
- Какой вопрос?
- Сколько партнеров у тебя было до меня?
- Давай не будем об этом.
- А что тут страшного?
- Хорошо. Только расскажи первый.
Наш стол завален крошками. Джейк при помощи пластмассового ножа пытается сгрести их в кучку.
- Бетси Падука в пятнадцать. Ее отец разводил лошадей в Западной Виргинии, а на лето они приехали в Сан-Франциско. Потом, в семнадцать лет, Аманда Чанг. На первом курсе колледжа - Деб Хиппс. В тот же год - Джейн (фамилию забыл). Потом у меня случился серьезный роман с Элейн Уэйн, который продлился два года. - Джейк перечисляет в таком духе еще пару минут, закончив список некой Ребеккой Уокер, с которой встречался за несколько месяцев до знакомства со мной.
- Где ты познакомился с Ребеккой?
- На работе.
- Серьезная связь или просто флирт?
- Суди сама, наши отношения продлились три месяца. Ребекка оказалась единственной, с кем я встречался после развода. У отца-одиночки не так уж много времени на светскую жизнь. - Мы чокаемся. - Пока я не встретил тебя, разумеется.
- И кто кого бросил в случае с Ребеккой?
- На момент разрыва полагал, что расстаемся по обоюдному согласию, но Ребекка упорно продолжала посылать горестные письма в течение нескольких недель. Наверное, в ее представлении виновник - я.
- Она все еще преподает в школе?
- Английскую литературу и французский язык.
Представляю себе, как Джейк сидит в учительской, за одним столом с Ребеккой Уокер, пытаясь сосредоточиться на сандвиче (допустим, с индейкой и беконом), в то время как бывшая пассия тихонько наступает ему на ногу под столом и шепчет смачные французские словечки.
- Двенадцать женщин. Внушительная цифра.
- Ты считала?!
- А разве не в этом смысл?
- Тогда твоя очередь. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.
Я начинаю с Рамона. С Рамона, который научил меня оральному сексу и обращению с фотоаппаратом и сам сотни раз меня фотографировал. Родители увидели эти снимки после того, как произошла авария.
- Сестра Рамона после его смерти нашла мои фото, адрес, - объясняю я. - И отправила их моим родителям.
- У вас была такая разница в возрасте… - заметил Джейк.
- Это не то, что ты думаешь. Рамон хотел на мне жениться.
Рассказала Джейку о том, как за месяц до своей гибели, во время телефонного разговора, Рамон признался: "Не могу жить без тебя". Я ответила ему: "Конечно, можешь. Я учусь в колледже и не могу выйти за тебя прямо сейчас". Наш последний разговор.
- И что это были за фотографии? - спросил Джейк.
- Догадайся.
- Кошмар.
- Вовсе нет. Да, конечно, между нами существовала разница в возрасте. Но он мне нравился…
- Если Эмма однажды начнет встречаться с кем-то вроде Рамона, я возьму ружье и пристрелю его.
Не рассказала о том, как позировала Рамону. Как он раздевал меня, снимая вещь за вещью, в своей квартирке, залитой ярким светом. Как стояла обнаженной в центре комнаты, и все плыло вокруг, а голова просто кружилась, пока Рамон щелкал затвором. Потом делал фото крупным планом - локоть, колено, белая кожа на внутренней поверхности бедра, подъем стопы, уши с рубиновыми сережками в форме капель (его подарок). Много позже мама выложила снимки на кофейный столик и спросила: "Ради Бога, объясни, что это?!"
Еще никогда не видела ее в таком гневе. Она плакала и совершенно искренне думала, что ее дочь предалась дьяволу. Отец вообще на меня не смотрел. Сидел в кресле-качалке в углу комнаты и рассматривал фортепиано - просто чтобы не смотреть на меня. На крышке инструмента, отполированного до блеска, стояли несколько русских матрешек, фигурка заводного снегиря и наши с Аннабель фотографии в раннем детстве, в одинаковых клетчатых платьицах, сшитых мамой. А на столике лежали другие фото. Мое обнаженное тело выставлено напоказ, юношеский экстаз подвергнут осмеянию.
- Это противоестественно, - сказал отец.
- Секс - это священный акт между мужчиной и женщиной, которых Бог сочетал браком, - отчеканила мать, будто цитируя Священное Писание.
Папа кивнул и качнулся туда-сюда, по-прежнему не глядя на непутевую дочь. В этом самом кресле он качал меня, когда я была маленькой.
- Если ты делаешь это с кем-то, кроме мужа, расстаешься с частью своей души. - Мама покачала головой. - Отныне и навсегда этот отвратительный человек будет владеть частичкой тебя.
Интересно, что чувствовал Рамон, слетая со скользкой дороги. Мучился от боли, или темнота наступила сразу? В сентябре состоялись похороны, и он лежал в открытом гробу. Я стояла там рядом с его сестрой, очень похожей на брата - с оливковой кожей, зелеными глазами и растрепанными волосами. "Слишком много грима". Она достала из сумочки салфетку и вытерла покойнику щеку. Я невольно подумала, что Рамону наверняка не нравится лежать накрашенным.
Пока родители читали нотацию, на заднем фоне негромко работал телевизор. Ведущая Си-эн-эн, Кристина Эймонпур, рассказывала о ситуации в Сирии. Мне очень хотелось оказаться на месте Кристины, очутиться сейчас на другом конце света и заниматься важным делом.
Не рассказала Джейку об угрызениях совести и комплексе вины за гибель Рамона. Лишь сказала:
- Они на целый семестр забрали меня из колледжа, и пришлось три раза в неделю посещать эти дурацкие семинары, которые вел идиот по имени Сэм Банго.
- Нелегкое испытание для семнадцатилетней девушки, - заметил Джейк.
Я была благодарна ему за то, что он не отозвался дурно о Рамоне и не заставил меня продолжать перечислять партнеров до конца, так же как он перечислил своих.
Болфаур казался таким сильным и уверенным в своей бейсболке. Он так хотел мне поверить.
- Ну что? Тебе не кажется, что у меня чересчур пикантное прошлое? Еще не поздно отступить.
- От этого ты стала еще пикантнее. Кроме того - может быть, твои родители были правы, ну, я имею в виду сексуальную озабоченность. То-то мне повезло. А что, в конце концов, случилось с Сэмом Банго?
- Очень странная история. Лет десять назад встретила его сестру. Агент ФБР по имена Сэнди Банго сидела у нас на лекции по политологии. Фамилия редкая, явно не простое совпадение, поэтому после занятий я подошла к ней и спросила, не родственник ли ей Сэм Банго. Она поинтересовалась, откуда его знаю. Не подумав, ляпнула про семинары. Сэнди с улыбкой посмотрела и сказала: "Ого". Выяснилось, что его посадили на четыре года. Сэнди умолчала о подробностях. Я сначала просто стояла как громом пораженная, а потом попросила передать ему привет.
Первый и последний раз мы с Джейком говорили о Рамоне - и вообще о наших предыдущих связях. Даже Лизбет редко упоминалась в разговорах. Мне нравилось в Джейке то, как он оставлял прошлое позади. Жизнь с ним означала исключительно движение вперед.
Глава 42
В последнее воскресенье ноября замечаю на Ошен-Бич оранжевый "шевроле". Когда приезжаю в десять утра, собираясь приступить к традиционному обходу, машина уже стоит на парковке. День необычайно солнечный, тумана почти нет. На горизонте медленно движутся лодки.
Быстро записываю номера и паркуюсь рядом. Руки дрожат, сердце начинает колотиться, мускулы напрягаются. Водитель - тот самый мужчина с седыми бородой и висками, которого я видела в день исчезновения Эммы, - читает газету и пьет кофе. Его лицо слегка шире, чем мне помнилось, и на дверце машины нет желтой полосы, но, кроме этого, все детали совпадают. Изображение гавайской девушки на передней панели и фигурка Девы Марии на зеркальце заднего вида.
Звоню детективу Шербурну. Слышу автоответчик.
- Он здесь, - говорю. - На пляже. Мужчина в оранжевой машине.
Диктую номера, потом звоню Шербурну на пейджер и домой. Никто не отвечает.
С полчаса наблюдаю за мужчиной. Он внимательно читает газету, колонку за колонкой, наконец вылезает из машины, подходит к ограждению и смотрит на океан. Я приближаюсь и останавливаюсь в каком-нибудь шаге. На нем красивые ботинки - слишком красивые для пляжа.
- Хороший день, - говорит он.
- Да, мы его долго ждали.
- Мой первый год в Сан-Франциско. Конечно, я не так себе его представлял, когда решил перебраться в Калифорнию. Лето вышло настолько холодным, что я уже хотел собрать вещи и укатить домой.
- А откуда вы?
- Из Невады. А вы?
- Из Алабамы.
- У меня тоже такой был, - кивком указывает он в сторону мальчишки, который ведет по пляжу собаку.
- Ребенок? - испуганно спрашиваю.
- Нет, собака. Коричневый лабрадор.
- О…
- Его звали Фрэнк. Самая глупая и ласковая псина из всех, каких я только видел.
- И где он теперь?
- Не знаю…