Глава 55
Если верить Исааку Ньютону, время течет по собственным законам и его спокойное движение абсолютно независимо от человеческого сознания и материальных объектов. Оно подобно широкой реке без начала и без конца, пролагающей свой путь сквозь вечность. За века до рождения Ньютона Аристотель "уличил" время в цикличности, а длительность цикла увязал с движением светил. Когда небесные тела займут места, на которых находились в момент сотворения мира, время начнется сначала.
В четвертом веке святой Августин дал такие понятия, как "до Рождества Христова" и "после Рождества Христова", представив время в виде линейной шкалы, основанной на христианстве. Он также говорил о субъективности времени и сформулировал тезис о независимости хода времени от движения планет. Но только Эйнштейн совершил революционный переворот в представлениях о времени, заявив, что каждая инерциальная система в мире имеет свои временные параметры; следовательно, никакого абсолютного времени не существует.
Думаю о миссис Монк, моей школьной учительнице, которая стояла на стуле и вешала на стену класса игрушечные часы. Все стрелки на них были разного цвета - красная часовая, синяя минутная, желтая секундная. Во всем этом не было даже намека на истинную сущность времени и на число, названное недавно соседкой-библиотекарем: 9 192 631 770.
Это относительно недавнее открытие в длинной и противоречивой истории изучения времени. Число колебаний атомов цезия, происходящих за единицу времени, известную нам под названием "секунда". Одна-единственная крошечная секунда. Только в 1967 году собственная частота атомов цезия была официально признана новой, универсальной единицей времени. Сегодня по всему миру установлены несколько атомных часов, самые внушительные из которых, НИСТ-Ф1, находятся в Национальном институте стандартов и технологий в Колорадо. НИСТ-Ф1 настолько точны, что за двадцать миллионов лет не отстанут и не убегут вперед ни на секунду. Вообразите себе двадцать миллионов лет, в пересчете на секунды, следующих одна за другой с идеально равными промежутками.
По этим меркам секунда сама по себе - ничто. Секунда - пустяк, мелочь, нечто смехотворное и преходящее.
Неустанно возвращаюсь, час за часом, день за днем, к тем нескольким секундам на пляже. В космических масштабах они ничто, но в отдельно взятой жизни эти секунды, такие мерные и ровные, - всё. Возможно, Ньютон был прав и время - спокойная река. Представляю себе Эмму, в одиночестве стоящую на берегу, спиной ко мне. В памяти она осталась такой, какой скрылась из глаз, - маленькой девочкой с черными волосами, собранными в хвост. По реке мимо нее плывет человек - я, атомы цезия проносятся с неимоверной быстротой, и каждое их колебание, каждая секунда все больше и больше отдаляют нас друг от друга.
Глава 56
День двести четырнадцатый. Подъезжаю к спортивному магазину "Динс фогги". Гуфи стоит за прилавком и приветствует меня радостным жестом.
- А вот и ты!
- Есть какие-нибудь новости? - указываю на два портрета, висящих над прилавком.
- Нет. Извини.
- У меня к тебе вопрос. - Кладу на стол перед ней листок бумаги. На нем, насколько позволили мне ограниченные художественные способности, нарисована лягушка, которую я видела на доске для серфинга.
Гуфи расправляет листок обеими руками. Ногти у серфингистки короткие, ухоженные, на правой руке - три серебряных кольца, одно с топазом, другое в виде миниатюрной цепочки, а третье похоже на обручальное.
- Что это?
- Видела такой рисунок на доске. На его доске.
- Что-то знакомое… - Девушка оборачивается к двери, ведущей в дальнее помещение. - Эй, Люк!
Оттуда выходит мужчина. Лысый, чуть за сорок, мускулистый, с пивным брюшком, выпирающим из-под футболки.
- Ну? - сонно спрашивает пузан.
- Моя знакомая говорит, что видела этот рисунок на чьей-то доске. Он тебе знаком?
- Конечно. Это фирменный знак Билли Розботтома.
- А, точно, - говорит Тина. - Я слышала о его досках, хотя сама никогда их не видела.
- И неудивительно.
- Кто такой Билли Розботтом?
- Точнее, кто он был такой, - поправляет Люк. - Владелец огромного магазина в Пизмо. Настоящий художник. Делал доски только из эквадорской бальзы и презирал пенополиуретан. Такие доски мало у кого есть, и стоит каждая целое состояние. Жаль беднягу Билли.
- Жаль?
- Погиб в авиакатастрофе в прошлом году. Летел из Майами в Панаму, на переговоры с какими-то воротилами. Билли хотел приобрести лицензию. А может, наоборот, ему повезло и он отправился на тот свет прежде, чем увидел свою фирму в чужих руках.
- Какое уж тут везение, - говорю.
- Зависит от точки зрения. Для серфингистов - да, настоящая драма. Когда Билли погиб, его сестра решила на время закрыть магазин, потому как не знала, что с ним делать, и ночью он сгорел дотла. Двадцать досок к чертям.
- Вы знаете хотя бы одного клиента Билли?
- Конечно. Один тип, нейрохирург, из Пасифик-Хейс.
Указываю на рисунок, висящий над прилавком, где изображен парень из "фольксвагена".
- Этот, случайно, не похож на него?
- Нет, - говорит Люк. - Он типичный добропорядочный гражданин.
- Могу поспрашивать, если хочешь, - предлагает Тина. - Слушай, ты никуда не торопишься прямо сейчас?
- В общем, нет.
- Тогда, может, пойдем в "Бэшфул" завтракать? Помнишь, я рассказывала тебе про их спецпредложение?
- А пойдем!
Бредем сквозь туман. Тишину нарушает лишь одинокий рейсовый автобус, в котором сидит единственный пассажир. Оглядываюсь и возвращаюсь на несколько ступенек, чтобы взглянуть на океан и серый пляж, еле видные в конце улицы.
- Этот город просто убивает меня, - говорю. - Я прожила здесь почти всю взрослую жизнь, и все-таки он угнетает.
- Понимаю. - Тина тоже оборачивается. С минуту мы стоим и смотрим вниз. Со стороны пляжа ползет туман - белая масса, которая накатывается на нас. Над головами кружит чайка.
- Читала Армистеда Мопина? - спрашивает Тина.
- Да, что-то читала.
- В "Барбари-лейн" он цитирует строчку из Оскара Уайльда: "Странно, но всех пропавших без вести, по слухам, рано или поздно видят в Сан-Франциско". Мопин выкинул самые лучшие слова: "Сан-Франциско - замечательный город, в нем сосредоточены соблазны целого света".
- Да, похоже на то.
- Сан-Франциско затягивает, - говорит Тина. - Вся проблема в этом. Ты остаешься здесь потому, что не можешь представить себе жизни где-то в другом месте. Потом, в один прекрасный день, осознаешь - прошло пять лет, а ничего еще не достигнуто.
- Тебе всего двадцать четыре. И время еще есть.
- Не так уж много. Две недели назад исполнилось двадцать пять.
- Поздравляю. Двадцать пять - отличный возраст.
Вспоминаю, что у самой в эти годы впереди был сплошной туман и недостаток ясности казался благом. Столько вариантов, столько направлений. Впрочем, подобного варианта и такого направления я себе даже не представляла.
В закусочной Тина садится за дальний столик.
- Закажи спецпредложение номер два, - советует моя новая знакомая. - Яичница, поджарка, бекон или сосиска, тост и кофе. Спецпредложение номер один - это всего-навсего оладьи, ничего особенного.
Завороженно наблюдаю за тем, как она ест: Гуфи полностью погружена в процесс поглощения пищи, как будто завтрак - самое значительное событие дня. Девушка доедает поджарку и кладет на тост два кусочка бекона.
- Не подумала насчет занятий серфингом?
- Я выросла на Юге. Холодная вода не по мне.
- На тебе же будет гидрокостюм. И вообще привыкнешь.
- А как насчет колледжа? - меняю тему. - Еще не раздумала поступать?
- Учиться на Гавайях слишком дорого.
- Университет в Сан-Франциско ничем не хуже, и плата за обучение вполне приемлемая.
- Как бы я ни любила этот город, мне все-таки хочется повидать и другие края. А ты где училась?
- В Теннесси.
- На Юге, наверное, интересно. Я там никогда не была. - Тина доедает яичницу. - А у тебя есть родственники?
- Сестра, в Северной Каролине. Мама умерла пять лет назад. С отцом вижусь редко. Он живет в Германии.
- А мой папаша нас бросил, когда мне было десять лет. Маму потеряла в двенадцать. Сменила несколько приемных семей, но сейчас, в общем, с ними не общаюсь.
- Очень жаль…
- Ничего страшного. Рано или поздно, типа, привыкаешь. Хорошо, когда много друзей, но родственники - это совсем другое. Наверное, классно иметь сестру.
- Да. Очень здорово иметь кого-то, с кем у тебя общее прошлое.
Официантка приносит счет и прерывает нас.
- Ну, пока, - говорит Тина, когда мы выходим.
- Спасибо за помощь.
Одновременно тянемся друг к другу: Гуфи хочет обнять меня на прощание, а я - поцеловать ее в щеку, так что в итоге неловко сталкиваемся.
- Не сторонись людей, - говорит она.
Глава 57
В течение следующих двух недель погружаюсь в работу. Свадьба в клубе "Олимпик", юбилей директора фирмы, открытие ресторана в Редвуд-Сити. Наблюдать за чужой жизнью через видоискатель очень приятно, это создает эффект кино - ты входишь в темный зрительный зал и погружаешься в чьи-то проблемы, видишь мир иными глазами. Когда атмосфера между родителями накалялась, мать обычно нагружала сумку шоколадными батончиками и пакетиками с соком, значительно облегчала отцовский бумажник и приказывала нам с Аннабель садиться в машину. Мы ехали в кинотеатр на бульваре Аэропорт, брали огромные порции поп-корна и смотрели фильм за фильмом. Нам было все равно, что в кинозале вечно пахнет мочой, что фильмы старые, а поп-корн - залежалый. Если постараться, можно было представить себе, будто происходящее на экране куда реальнее нашей жизни, и тогда все беды отступали. На это и похожа работа фотографа; укрывшись за объективом, я могу ненадолго забыть о содеянном и о цене такого забытья, пусть даже на пару минут.
Несколько раз в неделю Нелл приходит ко мне ужинать; мы сидим за столом на кухне и разговариваем. Однажды, за мытьем посуды, она признается, что помирилась с сыном лишь незадолго до печального исхода - в те месяцы, когда сидела у его кровати, давала пить через соломинку, меняла простыни и смотрела, как парень угасает.
- Не смогу простить саму себя, когда не желала смириться с тем, что мой сын - гей, - говорит она. - Знаю наверняка только одно: никто на свете не научит тебя быть матерью.
Соседка протягивает кофейную кружку, которую нужно сполоснуть. Кружка зеленая, с красными горошинами по краю. Подарок на день рождения от Эммы. Я присутствовала при том, как маленькая художница лично раскрашивала эту кружку в магазине на Двадцать четвертой улице.
- Может быть, в самом деле пора, - говорит Нелл.
- В каком смысле "пора"?
- Пора налаживать жизнь с Джейком. Вы любите друг друга, и до того, как все это случилось, были так счастливы вместе. Ты однажды сказала мне, что, наверное, нет другого человека, который настолько тебе подходит. Неужели готова от всего отказаться?
- Нет, конечно. Но Джейк заставляет выбирать между собой и Эммой.
Нелл кладет руки мне на плечи:
- В какой-то момент придется задуматься о себе и своей жизни. Я знаю, Эмма для тебя жива, но, возможно, ты ошибаешься.
Освобождаюсь из ее объятий и домываю посуду.
- Я думала, вы на моей стороне.
- Да, на твоей. И Джейк тоже. Ты нужна ему, Эбби.
- Ей нужнее.
Когда Нелл уходит, надеваю куртку и шарф, дохожу до остановки, жду автобус и сажусь на заднее сиденье.
Автобус останавливается и снова трогается с места, медленно пробираясь по городским улицам. И все это время ищу.
Потом звоню Джейку. Уже около полуночи, завтра обычный рабочий день.
- Я знаю, ты дома, - наговариваю на автоответчик. - Пожалуйста, возьми трубку.
Представляю, как он сидит за столом, с кружкой кофе, проверяет контрольные и старается не обращать внимания на телефон.
- Позвони мне, - говорю. - Я не лягу допоздна.
Уже собираюсь повесить трубку, но потом снова подношу ее к губам.
- Очень жаль, что все так вышло. Господи, ты даже не представляешь себе, как мне жаль.
Глава 58
Понедельник, день двести двадцать второй. Нелл убедила поехать с ней на художественную выставку.
- Не могу, - сказала я вчера.
С трудом представляла себе эту поездку. Отправиться в картинную галерею, как будто все в порядке?!
- Выставка называется "Память", - заметила Нелл. Я насторожилась. - Художника зовут Франко Маньяни. Он в мельчайших подробностях изображает Понтито - деревню, где родился. Вся суть в том, что парень не был в родных краях с 1958 года. Поселился в Сан-Франциско в шестидесятых, а потом переболел какой-то странной болезнью, после чего ему начала с пугающей яркостью сниться родная деревня. До болезни Франко вообще не рисовал, но сны оказались такие подробные, что Маньяни в конце концов взялся за кисть.
- И как он это делает?
- Рисует, воображая, будто снова в деревне. Поворачивает голову в разные стороны, словно идет по улице. Видит внутренним оком все, что рисует, - дома, церковь, булочную. Его память подобна кинопленке.
Сейчас еще рано, и в музее мало народу. Картины Маньяни расположены вперемежку с черно-белыми фотографиями Понтито, сделанными в 1987 году. Сходство пугающее, картины настолько детализированы, что их трудно отличить от снимков.
Однако есть и странности. Некоторые сцены, например, показаны как будто с разных точек обзора. На других здания кажутся слишком большими, словно сквозь призму восприятия маленького ребенка. Ступеньки церкви, где Маньяни некогда прислуживал в алтаре, куда шире, чем на фотографии, а дорожка, ведущая к дому, в котором художник провел детство, гораздо длиннее, чем на самом деле. На картине, изображающей дедушкин дом, видна клумба, которой нет на фотографии, сделанной с того же самого места. Понтито предстает как бы в идеализированном виде.
На одной из подписей нахожу высказывание самого Маньяни: "Память - это конструктивный процесс, который не только воспроизводит, но и фильтрует, изменяет и интерпретирует прошлое".
Выставка всего лишь подтверждает то, что я и так знаю: памяти доверять нельзя. Она находится под сильным влиянием наших желаний и эмоций. Думает ли Эмма, куда бы ее ни занесло, о доме? Помнит ли свой адрес, номер телефона, дерево в саду? Удерживает ли в памяти узкую дорожку, ведущую к входной двери? Если найду Эмму - когда найду, - вспомнит ли малышка меня?
Глава 59
День двести двадцать девятый. Голос Гуфи в телефонной трубке. Она запыхалась.
- Немедленно приезжай сюда.
- Что?!
- Тут один парень говорит, будто видел доску Розботтома на Ошен-Бич.
- Не выпускай его из виду.
По пути в "Динс фогги" превышаю допустимый лимит скорости на двадцать миль. Гуфи стоит в дверях магазина вместе с двумя мужчинами, которые улыбаются и говорят "привет" - не просто вежливо, но и дружелюбно.
- Это Эбби, - объявляет Тина. - А это Дэррин и Грег.
У Дэррина левая рука в гипсе. Ему за сорок, чисто выбрит; типичная внешность врача, могущего себе позволить жилье на Пасифик-Хейс, а вместо этого осевшего в Сансет, чтобы быть поближе к пляжу. Грег приземист и мускулист, лет тридцать, длинные бакенбарды и нос крючком. Этот человек явно видал виды - учась в старшей школе, я находила таких парней весьма привлекательными.
- Кто из вас видел доску Розботтома на пляже? - спрашиваю.
Грег приподнимает руку, в глаза бросается специальный браслет на запястье. Господи, наш отчаюга под наблюдением полиции.
- Я видел.
- Когда?
- Шесть или семь месяцев назад.
- Правильно, - ощущаю внезапный прилив энергии. - Именно в июле это и произошло. Вы уверены, что видели доску именно работы Розботтома?
- Абсолютно уверен. День был холодный, на пляже почти никого. Я бродил по песку, ждал, пока распогодится, и тут ко мне подошел этот мужик. Спросил, есть ли удобные места южнее. Сразу заметил, какая у него здоровенная доска - двенадцать футов, а потом увидел лягушку. Глазам своим не поверил - фирменный знак Розботтома! Доска из натуральной бальзы, невероятной красоты.
- Какого цвета?
- Красная.
- Парень, а ты уверен? Точно не подделка? - спрашивает Дэррин.
- Я сначала тоже засомневался. - Грег смотрит на меня. - В мире существует всего штук тридцать таких досок, и потому не так-то много шансов увидеть одну из них. Но на ней вдобавок красовалась личная подпись Розботтома. С маленькой "р" и завитушкой на "м". Шикарная штука.
- Как выглядел этот человек?
- Светловолосый, лет тридцати. Может быть, сорока. Не знаю.
Поворачиваюсь к Тине:
- Ты показывала им рисунки?
Кивает - показывала.
- Может, и он, - говорит Грег, - но, честное слово, не уверен. Люди, знаете ли, приходят и уходят. Всех местных знаю, а остальные со временем как-то сливаются…
- Не спросили у него, откуда он?
Серфингист замолкает и задумывается, теребя браслет.
- Нет. Но блондин сказал, что собирается махнуть к друзьям в Тико.
- Куда?
- В Коста-Рику, - объясняет Гуфи.
- Ну да, - добавляет Грег. - Сказал, будто хочет опробовать доску старины Розботтома на Золотом берегу.
- Так называют Коста-Рику из-за желтого песка, - объясняет Тина.
Вспоминаю наклейку на бампере и букву "Т". Одно не пойму - память или воображение услужливо восстановили все слово целиком: "Тико"?
- Что-нибудь еще сказал? - не сдаюсь. - Может быть, обмолвился о семье?
- Нет. Самый обычный парень, ничего особенного.
- Не уточнил, куда именно едет?
- Все, что знаю, сестренка.
Дэррин постукивает костяшками пальцев по своему лубку.
- Полагаю, ваш блондин где-нибудь на Сентрал-Пасифик. Там самые удобные места для катания на длинных досках. Три года назад я целое лето прожил в Плайя-Эрмоса. В тех краях всегда полно серфингистов-американцев.
- Точно, - отзывается Грег. - Если Господь Бог пошлет мне доску Розботтома, сдохну, но испытаю ее в Бока-Барранка. Или в Тамариндо. Эрмоса - отличное место, самое сердце Сентрал-Пасифик. Если остановишься там, всегда будешь в гуще событий. - Складывает руки на груди и говорит: - Удачи.
- Спасибо.
- Да ради Бога. - Грег перехватывает мой взгляд, направленный на браслет. - И вообще, первым серфингистом был Иисус Христос. Говорят, он ходил по воде. Я все же думаю, что не ходил, а катался по волнам на доске.