Мы стояли на пляжной парковке. Было холодно, волны разбивались о берег, на пляже почти никого - несколько бегунов, собачники, бродяги (постоянные обитатели Ошен-Бич), парочка туристов в ярких оранжевых свитерах с хвастливой надписью "Я выжил на Алькатрасе!". Эмма держала меня за руку, и чувство накатило такое, словно в возрасте тридцати двух лет жизнь только началась. Мне нравился этот холодный соленый ветер и серый туман летнего утра. Я обожала этого ребенка.
Дверца "фольксвагена" со стороны водителя была распахнута. Возле машины стоял мужчина в темно-синем гидрокостюме, спущенном до пояса, и восковым составом натирал доску для серфинга. На безволосой груди отчетливо синела татуировка с изображением волны; ее завитки огибали правый сосок. Бицепсы серфингиста напрягались, когда он неторопливыми круговыми движениями растирал пасту по доске вылинявшего красного цвета, с рисунком в центре. Он оставался невероятно хорош собой, даже несмотря на то что ему явно следовало помыться. Тело покрывал золотистый загар, а светлые волосы нуждались в расчесывании.
- Привет, девчонки! - Он улыбнулся, и на щеках сразу появились ямочки.
- Привет, - ответила я.
Серфингист подмигнул Эмме, и она неуверенно взглянула на меня - знала, что с незнакомцами не следует быть излишне дружелюбной. Я ободряюще стиснула ее ручонку.
- Привет. - Наша маленькая чаровница одарила парня своей фирменной улыбкой, когда правый уголок губ поднимается чуть выше левого. После этого миновали парковку и спустились на пляж. Обмен репликами и улыбками занял самое большее двадцать секунд.
Рассказала все подробности детективу Шербурну в участке в тот злополучный вечер. Опустила лишь один факт: когда мы с Эммой спускались по лестнице на пляж, я думала, что волосы этого серфингиста вблизи, должно быть, пахнут солью и солнцем.
Шербурн кивнул. Полицейский ходил туда-сюда, скрестив руки на впалой груди, и время от времени записывал что-то в блокноте.
- Трудно найти машину, не зная номера.
- Желтый "фольксваген". Ржавый. Синие занавески на окнах. В этой парочке было что-то странное, хотя и не знаю, что именно. Когда я вернулась на парковку в поисках Эммы, "фольксваген" уже уехал.
- А оранжевый "шевроле"?
- Тоже. И мотоцикл. Почтальон, который там сидел, тоже ушел.
Повторяя это в сотый раз, начинаю сомневаться в том, что правильно излагаю последовательность событий и детали. Что, если после энного повторения история в моем изложении слегка изменилась, порядок сбился, одна подробность уступила место другой? Такое часто случается. Сначала люди говорят одно, на следующий день - то же самое, но с небольшими вариациями, и, наконец, рассказ переворачивается с ног на голову. Все внимание сосредоточено на семье пропавшего ребенка, тогда как прочие зацепки остаются без внимания. Понимаю, что успех в розыске Эммы зависит от состояния ненадежной памяти единственного очевидца.
Шербурн кивком указывает на фотографию Эммы, приколотую к стенду:
- Послушайте, она же просто красавица. Всем нравятся красивые дети, и это вовсе не значит, что нас окружают потенциальные похитители.
Стенд занимает полстены; на нем - сотни фотографий пропавших детей: в школе, на пикнике, на игровой площадке. Дальний правый угол отведен для недавних инцидентов - исчезновения за последние полгода. На каждом фото - дата, выведенная толстым черным фломастером. Фотография Эммы - на самом верху. С ужасом понимаю, что в этом море лиц наша малышка вовсе не стоит особняком. Всего лишь еще одна жертва, еще один исчезнувший ребенок.
Дальний левый угол занимают фотографии найденных детей; поперек каждой красными заглавными буквами написано "НАЙДЕН". Туда же приколоты благодарственные письма от родителей и газетные вырезки с заголовками наподобие "Пропавшая девочка нашлась в Сан-Рафаэле!". Но большая часть снимков расположена в середине стенда - это дети, пропавшие в Калифорнии за последние пять лет и до сих пор не обнаруженные. Некоторые карточки сопровождаются карандашными набросками с поправкой на возраст. Волосы становятся длиннее, лоб шире, губы тоньше. На этих зарисовках у всех тоскливый, ждущий взгляд. Интересно, куда деваются эти изображения по истечении пяти лет? Представляю себе огромный шкаф в подвале. Тысячи выцветших, никому не нужных фотографий в картонных папках.
Глава 19
День двадцать шестой. Встреча проходит в аудитории Сити-колледжа, в Сан-Франциско. Приезжаю за двадцать минут до начала. Чтобы убить время, брожу на дорожке, опоясывающей кампус. Колледж безнадежно урбанистичен - лабиринт прямоугольных строений с минимумом окон. Видимо, дизайнеры, проектируя, меньше всего задумывались об эстетике. Лужайку украшает бетонная статуя какого-то католического святого, который благословляющим жестом простирает руки в сторону Фелан-авеню.
Без пятнадцати восемь останавливаюсь перед нужным зданием и заставляю себя войти. Внутри сыро, воздух спертый. Простой бетонный пол, зеленые стены. Поднимаюсь на третий этаж и нахожу аудиторию 316. Какой-то мужчина занят тем, что расставляет столы по кругу. Он улыбается и протягивает мне руку:
- Дэвид.
- Эбби.
- У вас это давно?
- Три недели и пять дней. А у вас?
- Семь лет.
Я подсчитываю. Через семь лет Эмме будет тринадцать, она станет подростком. Достаточно взрослым для того, чтобы переживать по поводу месячных, встречаться с мальчиками и ходить в кино с друзьями. Не представляю семи лет ожидания. Не представляю, как этот мужчина умудряется жить дальше.
- Мальчик или девочка?
- Девочка. Шесть лет. А у вас?
- Сейчас Джонатану исполнилось бы двенадцать. Как зовут малышку?
- Эмма.
Он кивает:
- Ну разумеется. Ваше лицо сразу показалось мне знакомым. Я слежу за развитием событий.
Наверное, следовало бы сказать Дэвиду, что меня привели сюда не поиски моральной поддержки и не потребность излить душу и выплакаться на чьем-нибудь плече. Просто надеюсь получить хоть какие-нибудь практические знания. Вдруг кто-нибудь расскажет, как нужно искать и каких ошибок следует избегать.
Дэвид склоняется над столиком в углу, насыпает кофе в фильтр и протягивает кофейник:
- Не сходите за водой?
Шаги эхом отдаются в длинном коридоре. Уже вечер, и аудитории по большей части пусты. Стены увешаны объявлениями насчет уроков английского и занятий тхеквондо. Питьевой фонтанчик находится в дальнем конце коридора; на край прилеплена жевательная резинка. Вспоминаю тот день в зоопарке, почти год назад, когда мы с Джейком и Эммой шли по дорожке мимо клетки с тигром. Полосатый, гревшийся на солнце, посмотрел на нас и моргнул. "Я хочу пить", - заладила Эмма. В нескольких шагах от нас шуршал питьевой фонтанчик. "Бежим наперегонки?" - предложила я. Позволила ей выиграть и приподняла девочку, чтобы она могла напиться. Подмышки у нее были мягкие и влажные.
На тот момент мы с Джейком встречались всего пару недель, и события развивались с невероятной скоростью. Поднимая Эмму к воде, я поняла, что если собираюсь впустить в свою жизнь этого парня, придется впустить и девочку. Болфаур не существует в отрыве от нее. Удивилась той легкости, с какой кроха начала мне доверять: вскинула руки навстречу и подождала, пока ее поднимут. Поразило физическое совершенство Эммы, которая сначала вытянула незагоревшую шейку, чтобы напиться из тоненькой струйки, а потом заболтала ногами в воздухе, давая понять, что пора поставить ее наземь. Никогда не думала о детях как о настоящих людях; считала их непонятными и довольно жалкими созданиями, что находятся на пути к чему-то большему. Но теперь, стоя у фонтана с ребенком на руках, видела девочку, вполне сформированную личность, со своим взглядом на мир и образом жизни. Поставила ее на ноги. Эмма побежала к отцу, тот поднял дочь и закружил. Она громко засмеялась. Что-то сжалось у меня в животе - страх, волнение, радость. "Господи, - подумала я. - Обожаю эту парочку".
Вернувшись в аудиторию, наливаю воду в кофеварку и нажимаю на кнопочку. Вода начинает бурлить.
- И как вы живете? - спрашиваю Дэвида. - Продолжаете поиски?
- Нет. Уже нет. В прошлом октябре Джонатана нашли. Мальчика опознали по зубам. Его закопали на какой-то ферме, в Джилроу.
- Простите…
- Я прихожу на эти встречи, потому что хочу быть среди людей, которым известно, что это такое. Когда твой ребенок пропадает, чувствуешь себя так, будто живешь в чужой стране, не зная языка. Открываешь рот что-нибудь сказать, а тебя никто не понимает. Люди, с которыми общался раньше - особенно родители друзей твоего малыша, - начинают тебя избегать. Становишься живым воплощением их худших страхов. Все как будто говорят, что ты не похож на остальных.
- Может быть, мы и в самом деле начинаем выглядеть иначе. Наверное, от нас веет трагизмом.
- Сливки, сахар? - спрашивает Дэвид.
- Нет, спасибо.
Он протягивает чашку черного кофе, потом садится за деревянный стол. Сажусь напротив. Как будто снова вернулись в школьные времена. Парты слишком малы для нас, мебель в аудитории старая, в помещении пахнет ластиками.
- Забавно, но я всю жизнь пила кофе со сливками и с сахаром, - говорю. - Когда Эмма исчезла, начала пить черный кофе.
- Это нормально. Когда Джонатана похитили, у меня то и дело вылетало из головы, что на работе нужно появляться при галстуке. Ходил в непарных носках. Забывал стричь ногти, поливать цветы и заправлять машину. Все повседневные мелочи стали вдруг несущественными.
Он потягивает кофе. Смотрю на часы. Через пять минут встреча должна начаться. Насколько Эмма может отдалиться от нас за пять минут?
- А ваша жена… посещает эти собрания?
- Наш союз не протянул и двух лет, после того как мальчик исчез. - Дэвид кладет руки на стол, рассматривает их и сжимает в кулаки. - Здесь все или развелись, или живут врозь. Мы с Джейн были идеальной парой - так по крайней мере нам казалось. А когда сын пропал, стали друг для друга живым напоминанием о том, что произошло. И живым упреком. Это слишком больно.
- Как все случилось? - Меня трогает его история - точно так же, как остальных, должно быть, трогает история Эммы.
- Джейн гостила в Миннесоте у матери, а мы с Джонатаном поехали за город на выходные. Сначала катались на каноэ вместе с другими родителями и их детьми, потом я начал ставить палатку и отпустил Джонатана вместе с двумя мальчиками постарше искать лягушек. Сорванцов не было всего десять - двадцать минут, а когда из лесу выскочили перепуганные ребята, двое, всего двое, в ту же секунду мне вдруг стало ясно - случилось нечто ужасное. Выяснилось, что за ними погнался какой-то человек с ружьем. По непонятным причинам выбор негодяя пал именно на моего сына.
- Помню. В "Новостях" передавали.
- Репортеры буквально с ума сходили. Это очень неприятно, но рано или поздно ты смиряешься с назойливостью и любопытством посторонних, как будто это может помочь. "Новости" смотрят столько людей… Начинаешь верить, что твоего ребенка обязательно найдут.
Сердце замирает, когда вспоминаю отряды добровольцев, которые прочесывали лес с фонариками и рациями. О Джонатане объявили по Си-эн-эн, всюду висели плакаты и фотографии, работала круглосуточная "горячая линия", и все-таки мальчика не нашли.
- Джейн так и не простила мне, что ребенок исчез из поля моего зрения. Но даже если бы и простила - не важно, потому что простить самого себя невозможно. Каждое утро просыпаюсь и вспоминаю об этой проклятой палатке… если бы я велел Джонатану подождать, пока не закончу…
- На пляже лежал тюлень, - начинаю свой рассказ я. - Мертвый. Он просто не идет из головы. Что, если бы его не было? Что, если бы я не взяла с собой фотоаппарат и не выпустила Эмму из виду на полминуты?
- Подсчитывать секунды - наше проклятие.
- А по шоссе шла погребальная процессия, - продолжаю. - Мне вообще не было до этого дела, но все-таки остановилась и взглянула. Когда наблюдаю за похоронами, чувствую примерно то же самое, что при виде какой-нибудь страшной аварии. Это грустно, жутко, и пусть даже знаешь, что участники церемонии заслуживают уединения, очень трудно удержаться и не посмотреть.
Дэвид кивает.
- Я не мать Эммы, - добавляю.
- Знаю.
- Просто помолвлена с ее отцом.
- Знаю.
Интересно, как выглядит мачеха-растеряха в его глазах. Не важно, какую скорбь испытываю, не важно, как виню себя. Мне не понять страдания родителя, который потерял ребенка.
- Ваш жених не захотел приехать?
- Он занят поисками.
- И?.. - подсказывает Дэвид, как будто читая мои мысли.
- И думает, что собрания - пустая трата времени. Наверное, меня он тоже начинает считать пустой тратой времени. Нам было хорошо вместе, но с тех пор все изменилось. Трудно его за это винить. Не теряю надежды, что нормальная жизнь вновь наступит, когда Эмма найдется.
- Вам известна статистика, - мягко говорит Дэвид, касаясь моей руки. Его ладонь холодная и слегка влажная. - Всегда нужно быть готовым к худшему.
Уже сожалею о том, что рассказала ему слишком много.
В дверях появляется женщина - мятые рубашка и брюки, усталое лицо, и какая-то проблема с волосами: где-то растут гуще, где-то реже, а над ухом настоящая проплешина.
- Шерон. - Дэвид подходит к двери, обнимает вошедшую за плечи и усаживает за стол. Та равнодушно смотрит на меня и произносит:
- Привет.
Узнаю Шерон. Несколько недель история гремела в "Новостях" - а затем постепенно сошла на нет. Со стыдом признаюсь, что совершенно забыла о старшекласснице, которая в субботу вечером бесследно исчезла из кинотеатра.
Шерон теребит волосы. Несколько прядей так и остаются между пальцев, а несчастная мать этого как будто не замечает.
- Четырнадцать месяцев, три недели и два дня, - шепчет она. - Мою дочь зовут Таня. Завтра ей исполнится пятнадцать.
Глава 20
Среди книг, что принесла Нелл, есть одна под названием "Потерянное время". В книге нахожу цитату из Аристотеля: "Часто бывает так, что хотя человек не может вспомнить чего-то сразу, нужное само приходит в ходе поисков".
На двадцать восьмой день звоню Нелл в библиотеку и прошу том Аристотеля. Она приносит его вечером. Поиск, по словам философа, должен производиться последовательно. "Необходимо определить, с чего начать", - пишет великий грек. Человек добивается успеха в поиске, выстраивая последовательность действий от начала до конца и производя множество перемещений, "пока наконец одно из них не приведет к искомому".
Следовательно, необходимо определить, с чего начать; нулевая точка - начало пути к разгадке, то есть к тому, что нужно найти. Но метод Аристотеля предполагает у "сыщика" хоть какое-то представление о предмете розыска, из-за этого потуги свести в систему собственные усилия ни к чему не приводят. Понятия не имею, стараюсь ли вспомнить лицо, номер машины, звук голоса в отдалении или что-то еще. Знаю наверняка лишь одно - Эмма пропала и надо ее найти. Но все, что может привести к желанному исходу, шаги, которые надлежит предпринять для его достижения, остаются загадкой.
Вдруг меня озаряет - ошибочной может быть исходная посылка. До сих пор никак не могла выкинуть из головы случившееся на пляже, но вдруг история началась задолго до трагического дня и нечто важное ускользнуло только потому, что я ограничилась чересчур жесткими временными рамками. Невероятно, но что, если дни и недели, предшествующие исчезновению Эммы, таят в себе разгадку? Беру блокнот с заметками, воспоминаниями и подробностями. Страницы покрыты зарисовками, графиками, именами, характеристиками - здесь все, с кем нам доводилось общаться, включая магазинных служащих, рассыльных и женщину, которая каждое утро проходит мимо дома Джейка с догом на поводке.
С чистого листа принимаюсь восстанавливать ход событий, шаг за шагом, начиная с пятницы накануне исчезновения Эммы. Магазины, в которых побывала; люди, с которыми разговаривала. Посреди ночи просыпаюсь с блокнотом на коленях, все еще сидя по-турецки, и когда пытаюсь вытянуть ноги, в них как будто вонзаются тысячи иголок. Перечитываю записи - пять дней, заполненных бессмысленными деталями, - ищу среди ненужных подробностей момент истины. И не нахожу.
Следующим вечером иду к Джейку. Молча сидим в столовой и рассылаем листовки на теле- и радиостанции всей страны, в полицейские участки и университеты. Теперь наше время проходит именно так - в безмолвии, в механической работе без перерыва даже на секунду. Если Джейк заговаривает - лишь затем, чтобы сказать, что он увеличил сумму вознаграждения, или сообщить, будто где-то видели девочку, похожую на нашу.
- Сходим куда-нибудь? - предлагаю. Если проведем вне дома хотя бы пару часов, если хотя бы крошечный отрезок времени пройдет где-нибудь за пределами штаба или опостылевшей гостиной, мы вновь воссоединимся и сумеем помочь друг другу пережить кошмар последних недель.
- Что? - переспрашивает Джейк.
- Только ты и я. Давай где-нибудь поужинаем. В одном из наших любимых мест.
- Что? - Он смотрит на меня как на сумасшедшую.
- Съедим что-нибудь настоящее, не из микроволновки! Выпьем, расслабимся, поговорим. Галопом несемся по жизни, не давая себе передышки с тех самых пор, как… - Не знаю, чем закончить. "Эмму похитили" - слишком страшно; "Эмма пропала" - еще хуже.
- Не хочется куда бы то ни было выходить. Не сейчас. - Болфаур заклеивает конверт и бросает на поднос.
- На семинарах говорят, будто нужно сохранять хотя бы видимость нормального течения жизни.
- Нормального? - Голос отца, не находящего себе места, срывается. Широким жестом Джейк переворачивает поднос и высыпает заклеенные конверты на стол. - Эти конверты разлетаются по больницам, и врачи будут обходить с фотографией Эммы неопознанные трупы, что лежат у них в морге. И при этом двое взрослых, облеченных ответственностью, должны делать хорошую мину при плохой игре?
Собираю конверты и кладу обратно на поднос.
- Кажется, весь мир слетел с тормозов. - Большой сильный человек вздыхает.
- Прости.
Вновь молча начинаем заклеивать конверты, но мысли не удержишь. Продолжаю с того, на чем остановилась вчера ночью, - за пять дней до похищения. Вспоминаю все, чем занимались, все места, куда с Эммой ходили вместе, людей, с которыми говорили. Пять дней, шесть, семь.
Восемь дней до случившегося. Встреча с клиентом. Съемка на свадьбе. Урок музыки у Эммы, потом мороженое в кафе "Полианна", где можно либо самому выбрать сорт, либо покрутить барабан и положиться на волю случая. Наша маленькая авантюристка предпочла крутить барабан и получила банановое мороженое. Оно ей не понравилось, и капризница, по своему обыкновению, потребовала обменяться. Оставалось еще немного времени до возвращения Джейка. Куда оно делось?
- Ну разумеется, - говорю.
Джейк вздрогнул:
- Что?