* * *
По дороге Люба рассказала, что проживает с пятилетней дочкой, в крошечной двухкомнатной квартирке, на третьем этаже хрущевской пятиэтажки, доставшейся ей по наследству от бабушки. Квартирка, конечно, не ахти, но она не унывает, а напротив, радуется тому, что имеет.
Было около одиннадцати часов, когда мы бесшумно, чтобы не разбудить спящего ребенка, просочились в ее скромное жилище и, тихонько хихикая, как заговорщики, оказались на тесной кухоньке. Там поджидал меня скромный, но и роскошный ужин: бутылка шампанского, жареная курятина, картофельное пюре, маринованные огурчики и грибочки собственного производства, фрукты и пара овощных салатов.
– Очень вкусно, – заметил я, отправляя в рот очередную порцию курятины. – В тебе пропадает кулинарный талант.
– У меня много талантов, и уверяю тебя – они не пропадают, – заявила Люба.
– Огласишь?
– Может быть, это сделаешь ты, а я буду загибать пальцы?
– Понимаю. Врожденная скромность и всякое такое…
– Раз, – Люба загнула указательный палец.
Я улыбнулся. Она пристально посмотрела на меня и сказала строгим голосом:
– Перестань.
– Что?
– Думать о работе.
– Ладно.
– Нет. Этот ответ меня не устраивает. Поступим иначе: сейчас я щелкну пальцами, и ты перестанешь. Договорились?
– Хорошо. Давай попробуем.
– Смотри на мою руку.
Глядя мне в глаза, она громко щелкнула большим и указательным пальцем и…
Мы шутили и смеялись. Мое внимание целиком было приковано к ее лицу, от которого веяло чем-то светлым и добрым, а наши шутки и смех влетали в одно ухо и, минуя мозги, вылетали в другое. Впрочем, все это не так уж и важно, а важно то, что в какой-то момент мы оказались на старом скрипучем диване. Я уже торжествовал, предвкушая незабываемые минуты, когда в самый ответственный момент дверь в комнату медленно отворилась, и на пороге возникло плачущее дитя. Поправляя смятую одежду, мы кинулись врассыпную, точно мелкие воришки, застигнутые врасплох на месте преступления.
– Что ты плачешь, маленькая? – ласково спросила Люба, подходя к дочери и беря ее на руки.
– Я не хочу, чтобы ты с ним, – жалобно заскулила маленькая бестия.
– Почему? – спросила Люба, виновато глядя в мою сторону.
– Он – плохой дядя, – объяснило дитя.
– Нет, он не плохой, он… – попыталась заступиться Люба.
– Плохой, плохой, – дитя зарыдало еще громче.
Я понял, что мне "пора".
– Не плачь, маленькая, – сказал я, обуваясь, – плохой дядя уходит.
– Облом, – прошептала Люба, убаюкивая дочку.
– Ничего, может быть в следующий раз, – я подобрал со стула смятый пиджак и отправился восвояси.
* * *
Следующий день я посвятил работе в офисе. Но, откровенно говоря, мое присутствие скорее вредило, чем приносило пользу. Потому что чем бы я не занимался, в голову постоянно лезли мысли о кареглазой красавице. Мало того, в каждом женском лице мерещилось ее лицо, а в каждом женском голосе слышался ее голос. Это было похоже на наваждение. Она как заноза прочно засела у меня в мозгах и не собиралась оттуда выбираться.
"Что это: любовь или колдовство?", – спрашивал я себя и тут же отвечал, следуя своей железобетонной логике. – "Да какая, к черту, любовь? Ты же непробиваемый лицемер, привыкший все мерить деньгами. Значит колдовство. А колдовство – это та же болезнь, что-то типа свинки, ангины или… шизофрении! Стоп. Ни гони волну. Потерпи денек-другой, и все пройдет".
* * *
Вернулся домой пораньше, заранее предупредив жену, чтобы приготовила ужин. Она сидела на кухне и хлестала "Мартини". Кроме полупустой бутылки и стакана на столе не было ничего.
– Где ужин? – равнодушно осведомился я, прекрасно понимая, что сейчас "начнется".
– Скотина, – сказала она вполне дружелюбно.
– А можно поподробнее? – с ехидной ухмылкой я уселся напротив и потянул к себе бутылку.
– Я нашла телефон твоей новой стервы, – торжественно объявила жена.
– Какой телефон? – я уже догадался о своем промахе.
– На салфетке, губной помадой.
– Ах, на салфетке. А как ты ее нашла? Понимаю, случайно оставила свои сигареты в моем кармане?
– Да, представь себе.
Жена сделала большой глоток. У нее дрожали руки. Она всегда умела разыграть из себя разгневанную жертву супружеской измены. Эдакий Отелло в юбке. "Ладно, подыграю ей. Пусть выпустит пар", – подумал я и сказал:
– Продолжай.
– Я позвонила этой стерве и выложила все, что о ней думаю.
– Ты все правильно сделала.
Голос мой был пропитан издевкой, и "актриса" взорвалась, почти натурально.
– Заткнись, сволочь! – она замахнулась пустым стаканом.
– Если ты его в меня бросишь, – сказал я ледяным тоном, – то обещаю, что эту бутылку я разобью о твою голову.
Она затряслась, хохоча, как истеричка, и бросила но, разумеется, промахнулась. Тут нашу "семейную идиллию" нарушила соловьиная трель моего мобильного телефона. Прежде чем ответить, я взглянул на дисплей. Это была Люба.
– Привет! – весело сказала она.
– Привет. Ты где? – сухо спросил я, не спуская глаз с подозрительно притихшей жены.
– Загостилась с дочкой у подруги. А ты почему пропал?
Перед тем как ответить, я поднялся из-за стола и одарил свою благоверную презрительным взглядом. Мне стало ясно, что никуда она не звонила, а купила меня, как последнего лоха. Жена поняла, что я оценил ее творческий талант, и ее прищуренные глазки загорелись издевкой.
– Я к тебе сейчас приеду, Люба, – сказал я, чеканя каждое слово.
– Хорошо. Приезжай. Мы сейчас тоже будем, – отозвалась красавица.
Пухлые губки жены дрогнули в презрительной усмешке. Вероятно, она вообразила, что я, дабы не тянуть резину, прямо сейчас порву со своей пассией, а потом приползу домой, с цветами и шампанским, замаливать грехи. От этой ее усмешки меня, что говорится, прорвало.
– Я люблю тебя, Люба! – крикнул я в трубку, – Люблю, ты веришь мне?
– Нет, конечно, – ответила она. – Но приезжай, я буду тебя ждать.
Сомнений больше не существовало. Они исчезли, растворились, растаяли, сгинули в небытие раз и навсегда! Три встречи, три короткие встречи резко изменили всю мою жизнь. Сделали ее другой… Какой? Мне еще предстояло в этом разобраться, но не тогда. Тогда я чувствовал, что люблю, люблю по-настоящему! Люблю и хочу быть любимым!
– Ну, и катись к своей чертовой потаскухе, сволочь! – злобно прошипела жена.
Она осталась на кухне заливать обиду ледяным "Мартини", а я вышел в коридор, схватил куртку и ключи от джипа, громко хлопнул дверью и покинул дом.
Дождь лил как из ведра. Холодный осенний дождь в десять часов вечера десятого октября.
* * *
Прошлое растворилась в крахмальной белизне больничной палаты, как шипучая таблетка в стакане воды.
– Я же говорила, что тебе нельзя курить. Вот упрямый осел, – сказала жена, протягивая мне пластмассовую кружку с минералкой.
– Где Люба? – прохрипел я сквозь кашель.
– Какая Люба?
Прежде чем продолжить разговор, обещавший быть "очень интересным", я дождался пока исчезнет раздражение в легких, вызванное табачным дымом. Жена, тем временем, подобрала с пола и выбросила в форточку недокуренную сигарету.
– Где Люба? – я почти шепотом повторил свой вопрос, стараясь говорить так, чтобы боль от сказанных слов отдавалась как можно тише в горевшей адским пламенем голове.
– Я не понимаю, о ком ты спрашиваешь?
Бледное лицо жены и интонация ее голоса выражали вполне натуральное недоумение.
– Не валяй дурака. Ты прекрасно все понимаешь! – Я попытался изобразить грозную гримасу. Наверняка она смотрелась смешно и глупо на лице, сплошь залепленном кусочками белого пластыря.
– В бреду ты не раз повторял это имя, – строго сказала жена. – Позволь узнать, кто такая эта Люба? Одна из твоих новых подружек?
– Телефонный номер губной помадой на бумажной салфетке, – ответил я.
На лице жены отразилась озабоченность.
– Я позову медсестру, – сказала она.
– Постой! – Едва не теряя сознание от боли, я схватил ее за руку. – Ради Бога, перестань притворяться!
– Пусти. Ты пугаешь меня и делаешь больно.
Она отдернула руку и встала со стула.
– Извини. Только не уходи, – я застонал и заскрежетал зубами, чувствуя, что еще немного и адское пламя в голове превратится во что-то ужасное.
– Хорошо, не уйду, но веди себя прилично, – предупредила она, возвращаясь на место.
– Договорились, – прохрипел я. – Налей мне еще воды.
Боль терзала меня, не давала сосредоточиться. Не могло быть и речи о том, чтобы попытаться обдумать сложившееся положение и раскусить игру, затеянную женой. Уместнее было бы позвать медсестру и получить облегчение посредством укола или каких-нибудь пилюль, но я горел желанием разобраться и предпочел страдать.
– Помнишь тот вечер, накануне аварии? – начал я осторожно.
– Еще бы, – недовольно фыркнула жена.
– Будь добра, напомни, что тогда произошло между нами.
– Зачем?
– Не спрашивай, а делай, как тебя просят.
Прежде чем заговорить, она отхлебнула минералки прямо из горлышка.
– Я вернулась домой от Лельки около десяти и застала тебя на кухне. Ты хлестал "Мартини". Заканчивал вторую бутылку. Я спросила: "Что происходит?". А ты расхохотался как сумасшедший и ответил, что "наше дело дрянь, потому что один сообразительный фраер надумал подвинуть тебя из бизнеса". Потом ты начал ругаться, как последний сапожник. Я хотела уйти, чтобы избавить себя от этого представления, но ты швырнул в меня пустой стакан (хорошо еще, что не попал) и заорал, что разобьешь бутылку о мою голову, если я не стану тебя слушать. Мне было страшно. Ты вел себя, как бандит с большой дороги. Хвалился какими-то криминальными связями, размахивал кухонным ножом и грозился, что убьешь какого-то "продажного Мишку". Потом тебе позвонил Семен. Ты договорился о встрече и ушел.
Жена замолчала, прополоскала горло минералкой, и не успел я опомниться, как она заговорила снова.
– А знаешь, что случилось потом?
– Что? – с трудом выдавил я, чувствуя, как уже знакомый мне холодок тревожно пробежал по спине и, превратившись в тупую боль, врезался в сердце.
– Ты отвлекся за рулем и наткнулся на грузовик, а потом твой джип отбросило на автобусную остановку…
– Не надо, – прошептал я, давясь от нехватки воздуха, но она не унималась.
– На остановке находились молодая женщина с пятилетней девочкой…
– Прекрати! – крикнул я срывающимся голосом.
Перед глазами возник двадцать пятый кадр: белое лицо Любы с глазами полными ужаса, в ушах зазвенели слова ее дочери: "Он – плохой дядя", и в следующий миг вокруг меня сгустилась непроницаемая чернота.
* * *
Загрохотал подъехавший поезд. Двери отворились. Возникший из ниоткуда людской водоворот подхватил меня и потащил в душную тесноту вагона, тогда как моя кареглазая красавица осталась на платформе.
"Еще немного, и она навсегда исчезнет из твоей жизни", – больно кольнуло в голове. Эта мысль заставила испытать ужасные муки. Выбраться из вагона не представлялось возможным, и тогда, глядя ей в глаза, я громко крикнул, стараясь перекричать гудевшую толпу:
– Где!?
Сделав неопределенный жест рукой, она что-то сказала. Двери захлопнулись и поезд, стуча колесами, умчал меня от Любы в тоскливую кишку туннеля.
Мне показалось, что я не услышал ее слов. Нет. Я их все-таки услышал. Она сказала: "Прощай, Горемыка".
10.10.2010